Повелитель миражей

Гэвину снятся сны, много дерьмовых снов. У его мозга с самого детства какое-то пристрастие к кошмарам. Первый из них, самый ранний из тех что Гэвин помнит, включал в себя полярных медведей в клетке, которые откусывали ему ногу. Всегда одну. Кошмар повторялся из раза в раз, пока его не начали сменять другие, не менее ужасающие для ребёнка, но, видимо, менее запоминающиеся. Ему, кажется, из принципа не снится ничего хорошего. К тридцати годам ему уже не страшно от большей части этих видений, он научился отличать их от реальности по каким-то мелким деталям, которые нельзя даже изложить в словах, и теперь сны его не беспокоят, а скорее забавляют. Очередная подборка про мировую войну? Давайте. Что-то в духе «Пилы», но с магией и говорящими котами? Можно сразу две, не стесняйтесь. Он даже учится любить эти сны, выискивать в них что-то интересное, захватывающее. Это не так сложно, как кажется на первый взгляд, и точно не так ненормально, как некоторые его друзья считают. Если бы им вместо всяких киношных знаменитостей и аниме-мальчиков/девочек снилось то же, что и ему, они бы тоже стали с большей теплотой относиться к деформированным тёмным фигурам с излишне длинными ногтями, и к собакам с отломанными под странным углом челюстями, и к странным мальчикам с медово-карими глазами тем более. Этот парень, между прочим (с мальчиком Гэвин всё-таки погорячился), чуть ли не единственный обитатель его кошмаров, который кочует по его сознанию уже больше года, и который, почему-то, знает, что Гэвин спит. А ещё он ни разу не начал превращаться во что-то стрёмное. Обычно, если во сне Гэвин долго общается с кем-то человекоподобным, они или умирают, или становятся не очень… человечными. Этот, видимо, исключение. Гэвин ловит себя на том, что искренне задумывается о природе происхождения этого парня. Он представился как Коннор. Поначалу они очень друг другу не понравились. Впервые они встретились когда Гэвин работал над делом о массовом похищении детей, и снилось ему что-то соответствующее. Куча окровавленных кукол в канализации, синие воздушные шарики (Гэвин вслух тогда ехидно откомментировал, что это какое-то «Оно» наоборот), потом он бегал от стаи диких собак с человеческими головами по своей школе, в целом, полный классический набор. Собаки его по-настоящему испугали, они чем-то смахивали на доберманов, только белых, и удирая от них, он забежал под лестницу, где должен был быть вход в подвал, но там был только Коннор. Тогда Гэвин ещё не знал, что его зовут Коннор, но так или иначе, появление Гэвина и собак его не обрадовало. Он явно через силу вежливо улыбнулся и попросил Гэвина уйти, а тот, вместо того, чтобы послушаться, начал понтоваться. Закончилось всё тем, что они оба начали распускать руки, а потом Коннор возмутился, что ему надоело, и Гэвин проснулся. С этого момента Коннор появлялся чуть ли не в каждом его кошмаре. К счастью, Гэвину или не снились сны каждый день, или он их забывал, но виделись они примерно раз или два в неделю. Поначалу. За тот год Гэвина повысили до детектива, и, сколько бы ему кто не говорил, он ощущал на себе ещё больше ответственности, и работать стал тоже усерднее. Хотя по словам Тины усерднее было уже только если в гроб. С учётом того, сколько кофе Гэвин поглощал, возможно, она была права. Потом к кофе добавились расследования всё более и более серьезных дел, и как-то так Гэвин и оказался в больнице после одного из них. Не совсем из-за кофе, скорее уж, из-за пары пуль в тех местах, где их быть не должно, но Гэвин не жаловался. Только вот теперь ему снятся кошмары всё чаще и чаще, и он не знает, что с этим делать. Стоя у окошка, он размышляет над тем, можно ли попросить у своего лечащего врача рецепт на снотворное, и научились ли они уже делать Зелье сна без сновидений из «Гарри Поттера». Вид из пресловутого окошка не прельщает: сморщенные мёртвые листья покрывает тонкий слой снега и льда одновременно, с неба падает наполовину замёрзшая вода, а фонарь во дворе больницы нервно мигает. Потрясающий февраль, просто прекрасный. — На укольчики, — проходящая мимо медсестра бодро хлопает его по плечу. Гэвин в ответ недовольно кривится. Он предпочитает, когда жопа у него болит от кое-чего другого, а не от иголок. Поставив ему укол, медсестра (Молли, тридцать девять, знает Гэвина на протяжении всей его карьеры, потому что избегать травм тот никогда не умел) утешающе похлопывает его по лопаткам. «Спасибо, что не по жопе», отстранённо думает Гэвин. — Ничего, уже завтра вечером выпишут, — пока Гэвин натягивает обратно штаны и садится, она успевает выкинуть использованные ватки, убрать всё ненужное в шкафчики и сесть обратно, ярко улыбаясь. — Как раз к фестивалю. — Какому фестивалю? — Гэвин давит в себе зевок. Прошлой ночью ему снилась какая-то смесь Японии и зомби-апокалипсиса, и, к сожалению, хентай туда не входил, только если очень некрофильный. Гэвину женская грудь в принципе нравилась меньше чем в пятидесяти процентах случаев, а тут ещё и пожёванная какая-то, и явно не живая. Ноль из пяти звёзд. — Романтики, — Молли пожала плечами. — Или как он там называется. Вроде фокусники всякие и циркачи, целая орава, и всё приурочено к четырнадцатому февраля. — Прошлый День Святого Валентина я встретил в морге, — напоминает он ей. То дело было чуть ли не в духе «Сверхъестественного», только с тем отличием, что никаких купидонов вовлечено не было, просто поехавший работник больницы и его пять девушек, которые, вдобавок, всё были уверены, что они в эксклюзивных отношениях, а не в полигамных. — А этот встреть на фестивале, — предлагает Молли. — Всё равно у тебя после выписки ещё дней пять отпуска должно быть, никто тебя так сразу на работу не пустит. «А жаль», думает про себя Гэвин, «на работе четырнадцатого февраля вряд ли будет много целующихся парочек, а вот на фестивале — наверняка». В любом случае, сейчас ему явно не до продумывания планов на выписку, хоть она и так скоро. После уколов всегда тянет в сон, а сон — значит кошмары. Гэвин, дойдя до палаты, обречённо утыкается лицом в подушку. В последнее время всё стало намного хуже, будто его мозг, за неимением большого количества внешних раздражителей, начал собирать все самые отвратительные и пугающие сценарии и подсовывать их Гэвину каждый день. В последнем его сне Коннор, сидя на невысоком бетонном заборчике, сочувствующе сказал: — Это всё из-за меня, наверное. Если ты вообще реальный. — Сам ты нереальный, — отмахнулся Гэвин, запрыгивая на забор рядом с ним и умащиваясь, как воробей на жёрдочке. В этих узких улочках спальных районов было довольно пустынно, никаких толп капающих слюной зомби, даже не слышно ничего, кроме тихого гула неведомо как работающих автоматов с напитками, едой, батарейками и прочим необходимым хламом. Атмосфера напоминала Гэвину какую-то старую игру, или не старую, но сделанную под старую… Во сне он так и не вспомнил. — Где ты начал? — поинтересовался Коннор, роясь по карманам своего пиджака. Галстук у него немного сбился после их совместной пробежки от очень недружелюбной компании зомби в макдональдских униформах. — У какой-то школы, — пожал плечами Гэвин. — А я у храма, — задумчиво кивнул Коннор. — Ты так и не объяснишь мне, что это за вечные ремарки о моей нереальности? — Гэвин приподнял брови. — Ну, это ведь мои сны. — Да не твои, а мои! Такие разговоры были для них привычными. В какой-то момент они начали рассказывать друг другу подробнее о себе, просто чтобы проснуться и убедиться точно, что другой нереален, но Гэвин почему-то забывает все детали после каждого пробуждения. Он знает, что Коннору нравятся тосты с авокадо, но убей не вспомнит его фамилию, хотя тот и говорил. Это работает в обе стороны, что только лишний раз убеждает Гэвина, что Коннор — плод его воображения, который просто копирует его поведение. Хотя если он копирует его поведение, то почему он такой раздражающий и привлекательный одновременно? Страсти к селфцесту Гэвин за собой не замечал. Повернувшись на спину (что было ошибкой, так как рана моментально начала ныть), Гэвин решает погуглить что-нибудь о… о кошмарах? О снах? О том, какое сакральное значение скрывается в красивых кареглазых мужчинах в костюмах? Гэвин помнит, что Коннор, хоть и носит костюм, ни к какому серьёзному бизнесу не относится, помнит даже, как он смеялся в ответ на это предположение, но не помнит, кем же на самом деле тот работает. «Как избавиться от кошмаров» — набирает он в поисковой строке. «Чаще всего кошмары снятся детям от шести до десяти лет…» — Эм, не правда, ну, или верните меня в садик, — вслух бормочет Гэвин. «Мучают страшные сны? Проверьте, не грешите ли вы…» — Грешу, — соглашается он, листая дальше. Ни одна из статей явно не предлагает ничего нового. Пейте больше воды и меньше кофе, не используйте телефон и компьютер перед сном, не ешьте перед сном, вообще желательно ничего не делайте перед сном, и не курите. Как будто Гэвин не пытался. «Почему мне снится незнакомый человек» — набирает он после некоторых раздумий. Это всё он тоже уже читал, но вдруг за это время кто-нибудь совершил невозможный прорыв в области изучения снов, статью о котором умные алгоритмы рекламы почему-то ему не предложили, хоть он и гуглит какие-то сюрреалистичные вопросы про сны чуть ли не каждую неделю. «Жажда любви», «подсознательное желание», ага. «Конечно», думает Гэвин, «подсознательное желание чтобы мне за шиворот вылили кофе в отместку за такие же проделки, и чтобы мне дали по морде». Немного поколебавшись, он печатает следующий запрос: «как избавиться от кошмаров». Он не уверен, что хочет от них избавляться. Это единственные сны, которые у него есть. И это единственное место, где он может встретить Коннора, и даже если тот — часть его подсознания, эта часть Гэвину весьма нравится. Коннор может и немного заносчивый, и бесячий, но ещё он умеет слушать и искренне радоваться и переживать за Гэвина, и как бы он не выпендривался иногда, с ним интересно. Логически Гэвин понимает, что Коннор не может быть настоящим, но разве его мозг не должен идеализировать его желания? Или это так же, как с кошмарами? У нормальных людей мозг в процессе переработки информации ночью подкидывает им слащавые свидания с их любимчиками или горячий секс, или ещё что-нибудь хорошее, а у Гэвина всё через одно заднее отверстие? Первое, что он видит, когда умирающий в стенах больницы интернет наконец загружает страницу поиска, это огромная реклама. Сначала Гэвин даже не понимает, какое отношение она имеет к его запросу, потому что это реклама того самого фестиваля, о котором говорила Молли, но потом он замечает, что там указан некий «Повелитель Миражей», обещающий навеять на всех желающих реалистичный сон, в котором они смогут исполнить все свои самые глубинные желания. Ещё один пункт обещает избавление от кошмаров на следующие два месяца. Гэвин хмыкает, и уже собирается закрыть страницу и сдаться, но тут его внимание привлекает небольшая фотография в углу. Несколько секунд Гэвин размышляет, не спит ли он сейчас. Во сне обычно не получается как следует считать и скашивать глаза. В процессе испытания последнего Гэвин замечает какого-то пациента, стоящего в проходе и с недоумением на него взирающего, и тут же перестаёт строить из себя жертву косоглазия, нервно улыбаясь. Он явно не спит, хотя и очень хочется. Ничего не расплывается, реальность вся в одной плоскости, двери открываются именно туда, куда должны, и Коннора нет нигде, за исключением этой крохотной фотографии на сайте. — Бред какой, — высказывается Гэвин в потолок, укладываясь обратно на подушку. Его мысли ещё немного вертятся вокруг Коннора, нарезают беспокойные круги из обрывочных предположений, но очень скоро их останавливает сон. Гэвин не помнит, в какой момент глаза закрылись окончательно, но следующее, что он видит перед собой — это металлическая крупная сетка. Он барахтается в ней, как беспомощная рыбёшка, и он точно знает, что это за сон. Он слышит где-то рядом белый шум, а значит, уже поздно. Обычно его сны не начинаются с таких безысходных ситуаций, но всё бывает в первый раз. В первый раз будет и смерть от этих белых склизких штук, видимо. Гэвин видит на них маски, чёрные маски, контрастирующие с их белыми скользкими телами, в которых не различить конечностей, и чувствует, как ему становится спокойно и хорошо. Это нормальная реакция, вспоминает он. В этом сне все люди ведутся на маски. Они с Коннором выяснили это опытным путём. Единственное, что помогает избавиться от наполняющего тебя иррационального чувства нежности в такой момент, это боль. Но он не почувствует боли, он это знает. Они делают всё очень гладко, безболезненно, как под анестезией. Иногда Гэвин думает, что то, насколько проработаны его кошмары, говорит о чём-то, и, скорее всего, о чём-то нехорошем. Что должно происходить в мозгу человека, чтобы он создавал вот это безо всяких к тому предпосылок? Гэвин слышит, как в нескольких метрах от него кто-то скулит от боли, и удивляется. А потом чувствует, как в бок ему втыкается что-то острое, и ткань кофты моментально пропитывается горячей кровью, прилипает к коже, а от резкого поворота головы мир вокруг начинает кружиться, и Коннор, который каким-то образом рядом с ним, в этой же сетке, тоже кружится и что-то говорит. Им удаётся выпутаться оттуда с помощью ножа Коннора и, наверное, особых законов физики данного сна, иначе Гэвин это объяснить не может. Они бегут по широкому шоссе где-то в лесу, вокруг ночь и Гэвин знает, что скоро должно стать холодно, потому что в крови успокоится адреналин, и тогда им нужно будет искать укрытие. Этот сон, с этими фигурами из белой слизи всегда беспокойный и противный, они никогда не могут присесть и поговорить, даже на секунду, а Гэвину, кажется, очень надо о чём-то с Коннором поговорить. — Ну, из нас хотя бы не сделали колбасу-вязанку для семейного стола, — хрипло бурчит Коннор, останавливаясь у какого-то дерева. — Думаешь, они ещё и родственники? Фу, — выдыхает Гэвин, хмурясь и держась за бок. Им нельзя долго оставаться на одном месте. Ему тревожно, особенно почему-то от деревьев, уходящих высоко-высоко вверх, и от тумана, белого густого тумана, нависшего над ними. Он выглядит как-то по-особенному влажно и непрозрачно, и клубится, будто ёжится, как живой. «Это не туман», понимает он, но слишком поздно. Ему нечем дышать, но он относится к этому как-то флегматично. Коннор рядом с ним ведёт себя намного более буйно: машет руками, ногами, ударяет Гэвина в живот. У того выбивает остатки дыхания и он широко распахивает глаза, удивляясь тому, что в глазах не жжёт, а обычно полностью белесые существа приобрели какой-то более тёплый оттенок. Гэвин сглатывает, проверяет, как ему дышится. Выясняется, что свободно. Вместо существ из слизи — потолок в палате. Белый, с небольшим коричневым пятном неизвестного происхождения. Гэвин несколько секунд изучает его не моргая, потом поворачивается на бок и проверяет время. Он проспал буквально пару часов. Ужин в этой больнице подают до жути рано, так что уже скоро Гэвин зависает над тарелкой, ковыряя её содержимое вилкой. Он ещё не особо проголодался с обеда, но есть придётся, иначе Молли нажалуется главврачу. Жуя немного пресную рыбу, он размышляет над тем, как Коннор всегда больше боялся и умирать, и этих кошмаров в принципе. В отличие от Гэвина, он так и не научился относиться ко всем ужастикам в его голове с толикой равнодушия. Но он говорил, что ему снится намного больше, чем только кошмары, до пяти разных сценариев за ночь. Правда, в последнее время, он жаловался, что все радостные и спокойные сны почти исчезли и на их место встали сны с участием Гэвина. Он шутил, что Гэвин — его персональное чудовище. Подхватив телефон, Гэвин опять принимается рассматривать фотографию на сайте. Разрешение маленькое, скачать её нельзя, но даже без увеличения до пикселей он видит характерную россыпь родинок и знакомую улыбку. Как ни странно, он много раз видел, как Коннор улыбается: дерьмовые шутки Гэвина ему почему-то нравились. На этой фотографии Коннор кажется немного моложе, волосы красиво уложены, костюм, кажется, дорогой, из ткани с каким-то серебряным оттенком, Гэвин даже не помнит, видел ли он такой на нём когда-нибудь. Обычно уже после пары минут во сне волосы Коннора рассыпаются на кучу крупных кудряшек, и Гэвину это нравится намного больше, чем аккуратная модельная причёска, которая показана на фотографии. Но в любом случае, что бы у него не происходило на голове, это точно Коннор. Коннор, которого он уже год видит в своих снах. Который, предположительно, не существует нигде, кроме его головы. Кое-как доев ужин, он решает сходить к Молли и спросить, не знает ли она чего-нибудь ещё про этот фестиваль. У Гэвина с некоторых пор есть довольно строгие принципы, согласно которым никаких призраков, потусторонних миров, тульп, совместных сновидений и галлюцинаций не существует. А если начинает казаться, что что-то такое есть — пора на больничный. «Проблема», думает Гэвин, идя по слабоосвещённому полупустому коридору, «заключается в том, что я уже и в больнице, и на больничном». Можно было бы просто сказать Молли, что он, кажется, перегрелся, переохладился, переработал, или что там ещё есть с «пере», но он не чувствует себя ненормальным. Но и на работу с такими мыслями в голове он точно не может пойти. — Привет, — он осторожно просовывает голову в дверь. Молли поднимает взгляд от каких-то бумажек, а незнакомый медбрат на диване даже глаз не открывает. Больше никого в комнате нет. — Привет, — Молли улыбается. — Что-то беспокоит или так? — Так, — пожимает плечами Гэвин, полностью протискиваясь внутрь. — Ну, вообще-то, хотел спросить про тот фестиваль, или что это там было, с цирком и фокусниками. Ты была там? Молли немного удивлённо приподнимает брови и потирает переносицу. — В прошлом году, но не в феврале, а на Хэллоуин. А что? — Видела там «повелителя миражей»? — невинно интересуется Гэвин, теребя в руках телефон. — Кого? — уточняет Молли, явно не понимая, куда вообще идёт этот разговор. — Хочешь чаю, кстати? Гэвин соглашается на чай, и пока они его пьют, выдумывает для Молли какую-то невероятную историю о том, что этот парень (он показывает ей фото Коннора) подозрительно похож на его бывшего одноклассника, но он не уверен, потому что тот был совсем не из тех людей, которые бы оказались с бродячей ярмаркой. Это абсолютно бесполезно. Молли признаётся, что даже если и видела его, то совсем не помнит. Идя обратно в палату, Гэвин ловит себя на том, что начал обращаться с этой историей как с очередным расследованием. Ему скучно в больнице, да, но это, всё же, не повод искать дело на пустом месте. Свернувшись в клубочек на кровати, он ещё несколько часов листает новости, фотки знакомых в инстаграме, смотрит какие-то видео на ютубе из разряда «вайны для просмотра в одиночестве в два часа ночи», по сути, делает всё что угодно, лишь бы не идти спать. Он боится засыпать впервые за очень долгое время, и даже не из-за содержания самих снов, а из-за одного особого их персонажа, который там наверняка будет. Он не хочет говорить с Коннором. Потому что не знает, что ему сказать, и не знает, как не забыть его ответ, если тому будет что рассказать. У него начинают слипаться глаза, но он постоянно открывает их, пытается сосредоточиться на каких-то мыслях, но ничего не получается, и слова в голове мешаются, ускользают от него, рассыпаются в пыль. От пыли чешется нос и тяжелеют веки, и под ними жжётся, и всё такое рыжее, рыжее и чёрное от вороньих перьев, и Гэвин сам не замечает, как проваливается сначала в сон, а потом в дупло какого-то дерева. Дупло на удивление удобное и тёплое, и он знает, что в нём сейчас безопасно: пока снаружи вороны и пока не умрёт солнце — лучше оставаться в каком-нибудь укрытии. Даже в таком нелепом, как дупло дерева. Он сидит там долго, хоть и не знает точно, сколько, но у него затекают ноги, а потом снаружи темнеет, становится сине-чёрно, и только тогда, обдирая кожу на руках об жёсткую кору, он вылезает из дерева. С лёгкой опаской, он оглядывается, проверяя, нет ли кого-нибудь рядом. Дерево, в котором он был, стоит посреди чего-то, что когда-то явно было садом: вокруг него на много миль видны только пеньки и разбросанные повсюду, втоптанные в грязь плетёные корзины с полусгнившими фруктами в них. Небо над ним тоскливо зияет бесконечной пустой дырой на месте солнца, луны давно нет, остались только несколько далёких звёзд, чей свет ещё не смогли украсть. Говорят, что воронам нравятся блестящие вещи, так ведь? Гэвин идёт по полю, прислушиваясь к каждому звуку, к каждому чавку грязи под его ботинками, молясь не услышать шелеста крыльев. Его глаза блестят не так ярко, как солнце, они не должны заметить, но кто знает. В прошлый раз они заметили кольцо Коннора, и… Он резко останавливается, чуть не спотыкаясь о пенёк. Коннор. «Это сон», с резким облегчением думает Гэвин. «Или не сон?» Если Коннора нет здесь, разве это не значит, что это не сон? Он нащупывает в кармане джинс телефон. Джинсы старые, он носил такие в восьмом классе, и телефон тоже старый, но на нём фотография Коннора. Только она, больше ничего, ни времени, ни даты, ни меню. Он спит, точно спит. Должен спать, потому что такого в реальности быть не может. Хотя над этим лучше не задумываться, Гэвин знает. Ему хватило той недели, когда он никак не мог решить, что же есть реальность, а что сон. «Где заканчивается мир идей и начинается мир вещей» — ехидно напоминает голосочек их преподавателя по философии. Кто бы ещё Гэвину объяснил, зачем им нужна была философия в полицейской академии. Выкинув из головы все мысли о философии, мирах, реальностях и не-реальностях, Гэвин идёт дальше. Он хотел о чём-то поговорить с Коннором. О чём точно — он не помнит, но, наверное, само на язык придёт, когда они увидятся. Когда он опускает взгляд от неба, которое темнее земли, перед глазами плывут разноцветные круги, как когда долго смотришь на свет или давишь на веки. Это такое же странное ощущение, как когда кажется, что ледяная вода обжигает. Вырубленный сад заканчивается, и он выходит на дорогу. В его снах много дорог, они никогда не заканчиваются и никуда не ведут. Рано или поздно ему придётся сойти на обочину, особенно если солнце снова взойдёт. Если там ещё осталось чему всходить. Солнце, правда, самое сильное: оно вырастает снова и снова, восстанавливаясь одновременно с тем, как его рвут на кусочки. Это почти бесконечный процесс, по крайней мере, для Гэвина — он ни разу не видел этот мир совсем без солнца. Асфальт на дороге трескается под его ногами, от него отламываются куски, и он старается идти быстрее, будто боится, что под асфальтом окажется только пустота. Он пробегает какой-то знак на краю дороги, но не успевает прочитать, что на нём написано, настолько он разгоняется, а потом… Потом он в кого-то врезается. Падает, раздирая штаны и коленки, проезжается по асфальту руками и подбородком, прямо как когда первый раз грохнулся в детстве с качель, пытаясь сделать солнышко. По ощущениям тогда было даже хуже, чем когда он первый раз упал с мотоцикла. — Гэвин? Ты в порядке? Гэвин кое-как поднимает себя с земли и смотрит вверх. Коннор стоит перед ним с вопросительным и обеспокоенным видом, и он совсем не выглядит так, будто только что столкнулся с кем-то на огромной скорости. У него даже волосы не растрепались. Ничего, он это быстро исправит. — Отлично, — сообщает Гэвин, упираясь руками в колени и тут же ойкая от боли. — Я хотел о чём-то тебя спросить. — Уже темнеет, — обеспокоенно произносит Коннор, оглядываясь. Гэвин несколько раз моргает, пытаясь понять, о чём тот вообще говорит. — В смысле, темне… — начинает он, но, оглядевшись, замирает на полуслове. Он не на дороге, вернее, не на той дороге. — Это не тот сон, — почти с возмущением говорит Гэвин, принимая протянутую ему руку Коннора. — Я был в том, где вороны крадут солнце и звёзды, и глаза, и всё, что блестит. Они уже идут дальше по обочине какого-то шоссе, мимо них проносятся частые машины с горящими бездушными огнями фарами, и Коннор смотрит на него как-то странно. — О чём ты? Ты не спишь, — качает он головой. — Нам надо добраться до участка, как можно быстрее. Пожалуйста, — он тянет его за руку, чтобы Гэвин прибавил шагу. — Как это не сплю? — растерянно спрашивает Гэвин, послушно идя быстрее. Коннор его игнорирует, и они почти бегут. Вскоре впереди начинают проглядывать очертания города, подозрительно напоминающего Детройт, а пустыри по бокам дороги начинают заполняться старыми, полузаброшенными зданиями. Коннор тянет и тянет его за собой, Гэвин почти задыхается, не понимая, как он может бежать так быстро и монотонно. На секунду ему кажется что Коннор даже не дышит. Чем ближе они к городу, тем больше Гэвин убеждается, что это Детройт, только не совсем такой, каким он его помнит. Точнее, именно такой, каким его сохранило подсознание Гэвина, но он-то знает, что его полицейский участок не находится в пяти минутах бега от самой окраины города. И только когда они забегают внутрь и едва успевают протиснуться в лифт с ещё кучей каких-то людей с расплывающимися, текучими, как воск, лицами, Гэвин замечает, что с Коннором что-то не так. Он одет в тот самый костюм, с каким-то серебряным отливом, в котором Гэвин видел его на фото, у него точно также уложены волосы. Он держит себя иначе, спина прямее, глаза настороженнее, внимательнее. И на поясе у него — полицейский жетон и пистолет. В принципе, смена облика это не так страшно, они оба грешили сменой стиля во снах, но Гэвину почти никогда не снится его работа, по крайней мере, не так. Он на пальцах может пересчитать кошмары, в которых фигурировал именно его родной участок. Подходя к своему столу, он замечает ещё одно кардинальное изменение. Рабочее место Коннора — прямо напротив его, с маленькой табличкой, к которой аккуратно прислонена монетка. Как будто этого мало, Коннор, следовавший за ним по пятам, ещё и похлопывает его по плечу. — Придётся поработать сегодня внеурочно, — с какой-то вымученной улыбкой произносит он. Гэвин обнаруживает в себе тягу согласиться, и, одновременно с этим, что у него почти слипаются глаза. Он кивает, и слышит, как его собственный голос произносит: — Да, иначе Фаулер с нас три шкуры спустит. А я-то, наивный, — продолжает он, всё ещё не вполне контролируя свой язык, — думал, ваши андроидовские штучки не ошибаются. Коннор опускает глаза в стол, будто ему стыдно. Да что вообще в этом сне происходит? — Прости, — он почти шепчет, нервно сцепляя пальцы. Гэвин чувствует, как в нём медленно поднимается паника. Он его обидел? — Поскольку моя система испорчена последствиями девиации, в ней с большей вероятностью возникают сбои и неточности. Мне… — он будто давится словами, и Гэвин готов поклясться, что от него исходят звуки, подозрительно похожие на хрипы сдыхающего в компьютере кулера. — Мне очень жаль, что я подвёл тебя. — Да ты… это… — Гэвин начинает говорить и двигаться раньше, чем думать, а это ни к чему хорошему не приводит. Он тянется вперёд и сжимает в ладони тесно сплетённые пальцы Коннора. — Перестань. Подумаешь, придётся до утра заново искать хоть какого-нибудь подозреваемого, подумаешь, Фаулер поорёт, что на нас жалобу подали… — по побитому, почти щенячьему взгляду Коннора он быстро осознаёт, что это не помогает. — Ну хватит. Чего ты сопли развесил, все могут облажаться. У всех есть право на ошибку. Неотъемлемая часть человеческого бытия, так сказать. Все мы лохи, — он пытается свести важную, кажется, очень важную особенно для Коннора мысль к шутке, просто чтобы было не так неловко. Коннор улавливает смысл даже за всей его пустой болтовнёй, и, кажется, немного улыбается. Ну или пытается. Даже от этого Гэвину уже легчает. Он абсолютно ничего не понимает в происходящем, но расстраивать Коннора ему совсем не хочется. — Мне не нравится чувство, будто я тебя разочаровал, — признаётся Коннор, не отводя взгляда. — Тебе и так было сложно мне довериться, а я… — Почему? — перебивает его Гэвин. Коннор несколько раз часто моргает. — Из-за твоего отношения к андроидам, — он смотрит на него так, будто Гэвин спросил что-то на уровне «как меня зовут». — И, — он невесело усмехается, — знаешь, иногда мне кажется, что ты был прав. О том, что мы не заслужили… я, по-крайней мере. Если бы я не стал девиантом, то ошибок бы не было. Мы бы не пытались арестовать не того подозреваемого, и то дело, — у него странно дёргается уголок рта, — тоже не провалили бы. Ты бы его не провалил, если бы меня там не было. Тебе было бы лучше без меня. Гэвин умудряется как-то это сгладить: сказать ему, что это глупости, что-то там пошутить, свернуть разговор на какую-то чепуху, но внутри у него всё переворачивается. Он ничего не понимает и не помнит из того, о чём Коннор говорит. Мысли все мешаются, разбухают, давят на черепную коробку изнутри, и Гэвин не может чётко думать. Единственный андроид, которого он знает, это его телефон. В детстве Гэвину нравилось давать своим мобильникам имена, решать, мальчики они или девочки, лепить на них соответствующие стилю и характеру стикеры. Видимо, доигрался. Перед глазами у него всё расплывается, сливается в мешанину из цветных смазанных полос. Следующее, что Гэвин осознаёт, так это то, что уже почти рассвет, и Коннор чуть ли не силком волочит его к диванчикам в комнате отдыха. Даже Гэвину на них неудобно спать, слишком короткие, но Коннор настаивает на том, что ему надо прилечь хотя бы на час. Даже приносит откуда-то плед. — Разве это не плохая привычка — спать во сне? — спрашивает Гэвин, резко поднимая голову. Коннор одаряет его ещё одним недоумевающим взглядом, и с полминуты молчит. Потом аккуратно трогает лоб Гэвина. — Мне кажется, ты переработал, — мягко произносит он. — Поспи, пожалуйста. И уходит. Гэвин откидывает голову на жёсткую диванную подушку, и ещё минут десять смотрит в потолок. Сознание проясняется с каждой секундой. Он знает, что ему нельзя спать. И он знает, что это явно не Коннор. Ну, или, как минимум, не тот Коннор. Этот не знает, что он спит. Его Коннор всегда знал, что это нереально. Вне зависимости от того, тот это Коннор или не тот, в чём-то он был прав. Сейчас Гэвину кажется, что уж лучше бы Коннора никогда не было. Лучше бы они не общались так много во снах, не искали друг друга с немного пугающим упорством. Гэвин не хочет себе в этом признаваться, но на протяжении всего последнего года он закрывал глаза с мыслью о том, что что бы ему не приснилось, он, по крайней мере, сможет увидеть Коннора. Поязвить над ним, может быть посмеяться вместе, поговорить о чём-то. Так не должно быть, он не должен привязываться к человеку из снов. И если бы он этого не сделал, или если бы Коннор не начал упорствовать в том, кто из них чей плод воображения, ему не пришлось бы сегодня с удивлением смотреть на фотографию из рекламы какого-то фестиваля. Не пришлось бы паниковать, что вокруг него опять происходит что-то, на первый взгляд необъяснимое в рамках «нормальной» реальности. Потому что в прошлый раз, когда такое было, всё закончилось весьма плачевно, и совсем не мистически. Коннора нет уже долго, и Гэвин решает, что ему пора валить. Ему надо или найти «настоящего» Коннора, или просто проснуться. Он даже не уверен, чего хочет больше. Двери лифта открываются прямо на улицу, но Гэвин предпочитает об этом не думать слишком долго. Рассветные лучи делают город подозрительно светлым и тихим, облака лёгкие и почти прозрачные, и Гэвину постоянно кажется, что за ним кто-то идёт, но когда он оборачивается — никого нет. Впереди виднеется открытая стеклянная дверь какого-то кафе. Аромат свежесваренного кофе разносится по всей улице, но никто не спешит внутрь. На скамейке у кафе сидит черный кот с белой мордочкой и черным пятном вокруг левого глаза. Гэвин несколько секунд на него смотрит, а потом слышит сразу с двух сторон: — Гэвин? Вскинув глаза, он видит сразу двух Конноров: одного в дверном проёме кафе, другого — отражающегося в витрине. Они и двигаться начинают одновременно, но к счастью для Гэвина, который уже был готов начать сомневаться в своей психической стабильности, потом распадаются в своей синхронности. Тот, что прямо перед ним — с растрёпанными волосами и мятой белой футболке — хватает его за плечи и начинает что-то говорить, но Гэвин совсем не слышит. Отражение другого Коннора — в костюме и с жетоном на поясе — тоже двигает губами, а потом начинает вытягивать из кобуры пистолет. Кот спрыгивает со скамейки, и с громкими воплями пробегает между ног их троих. Коннор, который стоял сзади Гэвина, спотыкается об него и роняет пистолет, а тот, что перед ним, от которого пахнет кофе, тянет его внутрь кафе и захлопывает дверь. Внутри тихо. Гэвин оборачивается, но никого больше не видит. Окошки почему-то запотевшие, и на нём оказывается его зимняя куртка. — У этого кафе проблемы с кондиционером, — начинает он, переводя взгляд на пока что единственного Коннора. — А у меня с головой. — Я заметил, — тот передёргивает плечами, будто ему неуютно. — Что это было, если не секрет? Я тебе ещё и так снюсь? — Я так долго не мог тебя найти в этот раз, — немного невпопад отвечает Гэвин, усаживаясь на один из диванчиков. Коннор садится напротив. — Мне нужно было что-то у тебя спросить. Несколько секунд он смотрит на него и даже почти сквозь него, нервно потирая холодные ладони о бёдра. После того, как он уже в третий раз проезжается пальцами по выпуклости телефона в кармане, Гэвин, наконец, вспоминает. — Ты приезжаешь? С каким-то фестивалем? Лицо у Коннора бледнеет, и он немного отстраняется, откидываясь на спинку дивана, пока Гэвин наоборот наклоняется ближе. — Откуда ты знаешь? — в голосе у него слышна зарождающаяся паника. — В Детройт, да. Разве ты… — он спотыкается на полуслове. — Я всегда забывал, откуда ты, хотя ты и говорил… — Я знаю, — задумчиво отзывается Гэвин. — Повелитель миражей, или как там тебя зовут? Губы Коннора кривятся в каком-то подобии улыбки. — Да, маркетолог из меня никакой. Нормальные люди не видят связи между снами и миражами. — А она есть? Коннор мнётся, покусывая губы и внимательно оглядывая Гэвина. — Потом как-нибудь расскажу, — уклончиво отвечает он. — Если ты придёшь. — На фестиваль? — скептически уточняет Гэвин. — Ну, а что тебе терять? — Коннор подтягивает к себе неведомо откуда взявшуюся чашку с кофе и делает глоток. Кофе крепкий, без молока, и Гэвин тяжело вздыхает. — Думаю, вон тот — для тебя, — он указывает подбородком куда-то влево. Там обнаруживается ещё одна чашка кофе — на этот раз с молоком, и, как выясняется после первого глотка, с сахаром. Гэвин довольно улыбается, прикрывая глаза. — Как ты это делаешь? — лениво любопытствует он, прикрывая глаза. У Коннора будто больше контроля над снами, настолько больше, что иногда Гэвина это пугает. Ответа Коннор избегает, пожимая плечами и бурча что-то о личных секретах. Гэвин качает головой немного осуждающе, но Коннор видит у него в глазах смешинки, значит, всё в порядке. Каким-то образом за последний год Коннор научился различать малейшие изменения в лице Гэвина, в его эмоциях, и он был готов сделать всё, чтобы эти эмоции сохранить относительно положительными. Даже если это значило, что ему придётся на следующее утро мириться с раскалывающейся головой и полопавшимися в глазах сосудами. Во-первых, ему просто не нравится вид расстроенного, подавленного собственными мыслями Гэвина, а во-вторых… сны очень резко реагируют на его настроение. Буквально пару часов назад, когда их обоих, очевидно, сморил сон посреди дня, вокруг развернулся чуть ли не худший кошмар из всех возможных. Он почти всегда заканчивался смертью их обоих, если только Коннору не удавалось разбудить их раньше. И всё потому, что Гэвин был чем-то обеспокоен. Коннор ему об этом не говорит, по той простой причине, что ему не поверят. Он и сам-то себе не до конца верит. Но если Гэвин действительно так близко к нему, то, может… Он не даёт себе закончить эту мысль, потому как надежда — худшее, что можно с собой сделать. Надежда и вера в других людей — две вещи, которых Коннор всеми силами старается избегать. Слишком много от этого проблем, как показывает практика. Насчёт любви Коннор не уверен — маловато опыта. Через некоторое время кафе начинает расплываться. Туман заползает внутрь из-под входной двери, ластится о лодыжки. Гэвин тоже выглядит несколько размыто, и щурится, будто на свет. — Кажется, кому-то пора просыпаться, — Коннор немного улыбается. — Так ты придёшь? — Конечно, приду, — вздыхает Гэвин, и это последнее, что Коннор помнит. Он просыпается с пересохшим горлом, и голова раскалывается так, будто её всю ночь лениво жевал какой-нибудь крокодил. В зеркале Коннора приветствует взъерошенное, почти красноглазое отражение, от которого он уже даже не шарахается. Пока он, пошатываясь, умывается, в голове роятся мысли о том, придёт ли Гэвин на самом деле. Он не уверен, не сведёт ли это его с ума. Сны не были особо «реалистичной» материей, и Коннора это, вообще-то, вполне устраивало. Они уже давно не находили отражения в мире вокруг бодрствующего Коннора, потому что до него ещё в детстве дошло, что те, чья реальность мало совпадает с какой-то «общепринятой» реальностью, обычно заканчивают в местах не столь приятных и с белыми стенами. Поэтому тот факт, что в его сновидениях плотно обосновался кто-то, чьё существование распространялось на дневной мир, Коннора заметно смущает. Хотя ещё больше его смущает то, как его мозг считает Гэвина до жути очаровательным, несмотря на весь его идиотизм. Это, пожалуй, является проблемой вне зависимости от того, реален Гэвин или нет. Его подсознание и раньше создавало идеальных кандидатов на его сердце, но до этого они не пытались доказать, что это их сны, и это Коннор тут плод чьего-то воображения. Да и не очень-то Гэвин подходит на роль кавалера года. Коннору нравится романтика, нежность, ну, ладно, чувство юмора, а вместе с ним и сарказм — тоже, но Гэвин полностью состоит из последних двух и вообще не проявляет заинтересованности в Конноре как в потенциальном партнёре. Может, он просто наконец окончательно съехал с катушек, как Норт и предположила, когда Коннор рассказал ей об этом. У Норт отсутствует какой-либо фильтр в сознании и её прямолинейность, хоть и вызывает у Коннора панический ужас, также заставляет его задуматься. Особенно сейчас. Зачем он вообще позвал Гэвина на этот фестиваль? Трейлер подскакивает на какой-то выбоине в дороге, и с полочки у него над головой слетают маски для лица. Коннор раздраженно запихивает их обратно и отправляется на поиски завтрака. В мини-холодильнике обнаруживаются остатки пиццы, и их Коннор и жуёт меланхолично, когда с одной из полок грациозно, но очень сонно вываливается Маркус. В этом трейлере, в теории, умещаются четыре человека. На практике обычно их трое: Маркус, Саймон и Коннор. Норт большую часть времени проводит в другом трейлере, но иногда оказывается и в их. Маркус с Саймоном часто занимают единственную двуспальную кровать, но иногда меняются местами с Коннором, спина и ноги которого не в силах выдержать все прелести полок. Судя по лицу Маркуса, он тоже не в восторге. Коннор никогда бы, глядя на него, не подумал, что он занимается зверями. С его стилем в одежде Коннор бы поставил скорее на фокусника. Впрочем, его животные не столько выдрессированы, сколько приручены. У Маркуса талант влюблять в себя даже самых диких, и дальше они работают уже скорее из взаимовыгоды: звери делают то, о чём их просит Маркус, люди платят деньги, звери получают свежий, вкусный, и иногда даже ещё живой корм. Да и транспортировка их организована лучше, чем транспортировка самого Маркуса. Коннор провожает взглядом Маркуса до двери в ванную, и затем приветственно кивает Саймону, высынувшему растрёпанную голову с нижней полки. — Доброе утро, — хрипло произносит Саймон, откидывая светлые пряди с лица. Спустившись, он отправляется вслед за Маркусом. Как эти двое умудряются что-то делать вдвоём в их крохотном душе — Коннор не знает, да и не очень горит желанием. Впрочем, сейчас он с большим удовольствием подумает о том, как физически два взрослых мужчины умещаются в пространстве восемьдесят на восемьдесят сантиметров. Это, по крайней мере, не настолько дурацкая мысль, как все его мысли о Гэвине. Коннора немного покачивает на месте, когда трейлер поворачивает, и он с опаской прислушивается к шуму воды. Вроде бы, никаких криков и хруста сломанных костей. Со вздохом откусывая ещё кусочек пиццы, Коннор задумывается над тем, что будет, если упасть с… посторонним предметом в заднице. Типа, посторонним, но прикреплённым к кому-то ещё. Просто соскользнёт, или «ты сломал мой член» соскользнёт? И какой вообще толщины тела Маркуса и Саймона? Даже если предположить, что они оба умещаются там, всё равно нужно учитывать при расчётах место для движения. Может, они оставляют дверцу в кабинку открытой? Несколько секунд Коннор пялится в пустоту и затем с силой встряхивает головой. — Лучше бы я вообще не думал, было бы проще и не так травмирующе, — бормочет он, откидываясь на спинку дивана. Гэвин часто ему говорит, что он слишком много думает и анализирует. Что он будет делать, если Гэвин на самом деле придёт? Если он настоящий? Почему-то эта мысль не беспокоила его так сильно до этого, хотя Коннор и понимал, что если Гэвин реален, то чем ближе они находятся географически, тем чаще их сны будут пересекаться. В случае Гэвина это значило, что он в принципе видит больше снов, чем обычно, а именно это и происходит на протяжении последней недели, всю которую Коннор провёл в дороге к Детройту. Ещё и чёртов фестиваль романтики. Вокруг будут парочки, несчастные влюблённые и вдовцы — контингент, которому просто суждено косо друг на друга смотреть, и все рядом с палаткой Коннора. Остальным хотя бы не приходится так много общаться с людьми: животные Маркуса и ловкость Норт в обращении с огнём не вызывали у публики желания подойти поближе, а Саймон так и вовсе проводит девяносто процентов времени где-то в воздухе — или на канате, или на ходулях, или в опасной близости от обруча с мечами. Работа же Коннора была основана на предоставлении людям их самых желанных сновидений. Миражей, если угодно. А это подразумевало довольно близкий контакт, эмоциональный в том числе. Он был бы очень рад, если бы хоть раз в жизни ему удалось для самого себя выбрать один сон и его оставить, но, к сожалению, он так не может. Контроль над чужими снами отнимает у него достаточно сил. Даже сегодняшнее кофе для Гэвина потом может ему аукнуться спонтанным фонтанчиком крови из носа, когда он будет обслуживать очередного вдовца. Когда Коннор только начинал свою карьеру в этой области, он думал, что основной клиентурой будут какие-нибудь извращенцы. В какой-то мере он был прав, но их довольно быстро отрезал чёткий список правил, а вот заплаканные «люди в черном», кажется, никогда не иссякнут. — Как спалось? — раздаётся бодрый голос Маркуса. Коннор приоткрывает глаза, которые успели сами по себе закрыться и оценивающе на него смотрит. — Понятно, не очень, — правильно интерпретирует взгляд Маркус. — Извини, — он немного виновато улыбается, но всё сожаление из его глаз исчезает и сменяется нежностью, как только к ним подходит Саймон. — Как будто ты не знаешь, как мне спалось, — усмехается Коннор. — Только в этот раз я зачем-то сказал ему, Гэвину в смысле, приходить. — На фестиваль? Он все равно не вспомнит в каком городе, разве нет? — немного озадаченно хмурится Саймон, вставая, чтобы достать себе и Маркусу ещё пиццы. Наверное, более оптимальным и здоровым решением было бы дождаться остановки и поесть что-нибудь нормальное, но после недели в дороге у них на весь коллектив осталось примерно три мозговые клетки, и сегодня ни одна не зарезервирована на них. — Он и так уже в этом городе, — тихо произносит Коннор. Маркус смотрит на него с таким лицом, будто надеется, что за стуком дверцы холодильника и шелестом картонных коробок его неправильно расслышал. — Он живёт в Детройте? Коннор, опустив глаза, кивает. Когда ему впервые приснился Гэвин, Коннор совершил глупейший поступок: он рассказал об этом всем своим друзьям. И, самое ужасное — обмолвился, что Гэвин был красивым. Норт издевалась над ним как могла, Саймон тихо хихикал и иногда вставлял свои маленькие шутки, которые были совершенно невинными по сравнению с тем, что вытворял Маркус. Тот постоянно одёргивал Норт, чтобы та не смущала Коннора, но каким-то образом всегда превращал это, казалось бы, благое дело в полнейший фарс с кучей подколов, после которых Коннор мог только мечтать о простых и предсказуемых шутках Норт. — Смотрите не доберитесь до третьей базы сразу с первого взгляда друг на друга, — замечает Саймон. Маркус, на удивление, выглядит слегка обеспокоенным. — Ты же его… — он явно тщательно подбирает слова. — Ты уверен, что это хорошая идея? — Нет, — фыркает Коннор, — разумеется, это плохая идея, это эпитомия того, что подразумевают под «плохой идеей». — Почему? — Саймон присаживается обратно, прижимаясь плечом к Маркусу. — Потому что, во-первых, сны — это материя, которая может менять личность человека хуже интернета, и он может оказаться совсем не таким, — начинает загибать пальцы Коннор. — Во-вторых, если он реален, это открывает сразу ряд проблем: он мне нравится, но я не нравлюсь ему… — Смелое предположение, — замечает Маркус, прячась за стаканом с водой. — … а значит, будет неловко, да и даже если бы я ему нравился, что, если я из-за этого, — он запинается, пытаясь вспомнить, объяснял ли он это вообще друзьям. — Что если я из-за этого опять начну всё путать? Сны и реальность? — С чего бы ты начал их путать? — за окошком проносится табличка с надписью «Детройт» и Коннор чувствует, как у него немного закладывает уши от волнения. На секунду он слишком глубоко погружается в рефлексию над всем происходящим, и почти выпадает из разговора. — Потому что так уже было, — расстроенно и немного потерянно отвечает он, тоже наливая себе воды. — В детстве, я совсем их не различал, они же такие… реалистичные. И для меня они везде, я… говорил. Маркус смотрит на него задумчиво, будто рассчитывая что-то в уме, и Коннор немного ёжится. Он знает, как это звучит. Как бред сумасшедшего. — А в-третьих, — продолжает он, — что, если он не реален? Я буду там весь день как на иголках сидеть, высматривать его, а он… не настоящий, — заканчивает Коннор, устало опуская плечи. Даже одна мысль о предстоящем ожидании его выматывает. Фестиваль начинается только завтра, и за это время, если он себя чем-нибудь не займёт, то точно свихнётся. Это предположение он и высказывает Маркусу вслух. — Не свихнёшься, будешь со мной устраивать живности их территорию, — обещает он, вздыхая и потягиваясь. — А потом ещё их переводить надо будет, и у Бусинки вчера было плохое настроение, мне не помешает с ней помощь… — Спасибо, но если у Бусинки плохое настроение, то я предпочту остаться подальше и поберечь свои конечности, — перебивает его Коннор. Бусинка — это восьмидесяти пяти килограммовая пантера, семьдесят три сантиметра в холке, и Коннор от неё в ужасе. — Это на тебя она в случае чего просто порычит, а мне руки оторвёт. Можно без пантер, пожалуйста, я готов даже раскладывать по местам твои дурацкие камни, — умоляюще произносит он. — Начнём с того, что, технически, Бусинка — ягуар, — вздыхает Маркус. — И, ладно, будешь раскладывать камни. Когда-то давно Маркус вложил до нелепого огромную сумму в передвижной… ну, почти заповедник. Для его животных. Это был, кажется, компромисс с его отцом, Карлом, который и привёл Маркуса к ним, и который был в абсолютном ужасе от идеи Маркуса выпустить всех животных на волю. Эта мысль к нему пришла где-то через пять лет работы, когда у них на небольшой период времени появился новый дрессировщик, и он, в отличие от Маркуса, был вовсе не так талантлив или добр к зверям. Карл долго разговаривал с Маркусом, который был недоволен и передвижным заповедником, утверждая, что его друзья заслуживают свободы, но, выслушав что-то о том, что все мы живем в клетках так или иначе, просто не всегда это осознаем, и иногда это идёт нам на благо, Маркус, кажется, впал в экзистенциальный кризис, и смирился с тем, что у него было. Коннор всё ещё не уверен, что идея отпустить на свободу всех животных полностью оставила Маркуса, но пока что его главная задача на день — не надорваться, обустраивая для них площадку. Заодно и отвлечётся от мыслей о Гэвине, которых у него в голове явно больше, чем положено. А завтра всё разрешится.