Damn.

Ненавидеть людей, которые гасят тебя затылком об дерево, на самом деле, очень и очень просто, но Зеницу не хватает смелости даже на это. Всё, что он может – скрести ногтями по закалённому шрамами кулаку Шинадзугавы, чтобы кулак этот самый отпустил несчастную охапку зеницовских пшеничных волос. – Ах ты ёбаная сука. Санеми встряхивает Зеницу – кажется, сейчас он вырвет все его несчастные волосёнки – а потом внезапно отпускает его – чтобы Зеницу сразу, не оклемавшись, осел на землю. А потом внезапно опускается на одно колено – на один уровень. – Ты недостаточно быстрый ещё, чтобы с моих тренировок бегать. Но попытаться стоило, да? – Пожалуйста, я очень устал. – Я тоже! Прикинь, девятнадцать пиздюков! И всех вас ловить ещё, следить, чтобы вы не поубивались со своими клинками ебучими. Как вы отбор вообще прошли, блядь? Зеницу молчит – ну, рили, он сам не знает, что сказать ещё, он сам не помнит, как отбор прошёл. Остаётся вздохнуть и взгляд отвести – но блядский временный сенсей опять берёт за волосы, заставляет смотреть на себя. Зеницу, по привычке, пялится в сиськи, чтобы не заглядывать в глаза. – Ты не представляешь, как я заебался, Агацума, поэтому мы сейчас в небесах не парим, а жопу от земли отрываем, и на треню пиздуем. Хорошо? Да? Зеницу стонет да мычит сквозь зубы от безысходности и от того, как ноет скальп, но таки поднимается, в унисон с Шинадзугавой, и идёт впереди него. Лопатки чешет попеременно, потому что спиной чувствует прожигающий взгляд, но Столп спрашивает «блохи у тебя что ли, уёбище?». Ненавидеть людей, называющих тебя уёбищем, очень легко. Но Зеницу не может решиться даже на это.