Твоей улыбки дверь

      Ярик не был идиотом и прекрасно понимал, что Саша его не любит. Понимал ещё до того, как услышал прямое, недвусмысленное и все мечты в пыль превратившее: «Нет, Яр, прости, я… не люблю тебя… так».       Но сидела внутри ещё какая-то надежда. А может, он всё-таки любит? А может, ему нужно время – разобраться в себе, подумать, решить? А может, я сумею как-то заслужить, если постараюсь? А может… Глупо. И без толку, конечно. Никакие усилия, никакие признания, никакой фансервис не могли изменить одного-единственного факта: Саша – натурал. По девочкам. И хоть наизнанку вывернись, а ничего ты с этим не сделаешь, Ярослав, успокойся и найди себе… кого-нибудь другого.       На девушек Ярик не мог даже смотреть. Сравнивал, выискивал сходства и различия без остановки, при чём не в пользу этих самых девушек. А вот Сашка… а с Сашкой мы… Лучше. Кто бы ни оказывался рядом, а с Сашей было лучше. Спокойнее. Свободнее. И только с ним возникало чувство правильности – да, именно так и должно быть, да, пожалуйста, пусть так будет всегда; потому и не появлялась у Ярика личная жизнь. У Саши – появлялась, но моментами, вспышками, так, романчики какие-то на месяц, два, три. Ярик не придавал им значения. Не воспринимал всерьёз. Он думал, что Саша не заводит себе постоянную подружку по той же причине, по которой и он сам.       Любит? Не любит? А что, если… а может, всё-таки…       Но время шло. Стримов, концертов, спектаклей было всё больше, а уверенности у Ярика – меньше. Ничего не менялось. Крепла дружба, но в этом не менялось ничего. Саша по-прежнему выкручивался из объятий, обижался на слишком «откровенные» фразы, переводил даже самый серьёзный разговор «на эту тему» в шутку и категорически не хотел видеть в Ярике кого-то, кроме лучшего друга. Он, видимо, намёков не понимает. Тупой Казьмин. Нужно ему признаться, и тогда… тогда всё будет…       Иначе.       Как-то раз после репетиции они ехали домой, и Ярик не выдержал: повернулся к Саше, схватил его за руку, выпалил вслух «я люблю тебя». Саша не поверил. Посмеялся, спросил, мол, Яр, ты чего, здесь же публики нет, не услышит никто, или это в тебе музыка играет, глупости всякие говорить подталкивает? Посмеялся и руку попытался выдернуть, но Ярик держал крепко – и ещё раз повторил, твёрдым, упрямым голосом: «Я люблю тебя». И Саше перестало быть смешно. Такой чистый, неподдельный испуг отразился у него на лице, что Ярик всё понял раньше, чем услышал отповедь: «Нет, Яр, прости, нет, ничего не будет, нет, ты мой друг, но я не люблю тебя так». Никогда, – обещал он себе, – никогда не скажу ему ни слова об этих… чувствах. Пускай забудет. И я забуду. И всем будет хорошо.       Наверное, правы были те, кто называл Ярика легкомысленным. Не сдержал он своё обещание. Январский блок ИХС в Москве оказался слишком сильным, странным, не похожим на все прошлые… и в гримёрке после того самого спектакля, где они поменялись ролями, Ярик повторил те же слова. «Я люблю тебя. Люблю, Саш». Никому они не были нужны, эти слова, лишь смутили Сашу, заставили краснеть и объяснять что-то, путаться в словах, отворачиваться… но Ярик и без всяких объяснений понял. Ну всё так просто же, Ярослав, включи мозг и смирись с неизменным, окончательным фактом: Саша тебя не любит. И не сможет полюбить. Никогда.       Ещё и по этой причине у Ярика снесло крышу. Ещё и поэтому Ане пришлось его спасать.       Это казалось хорошей идеей. Спектакли, концерты каждый месяц, работа на износ – только бы выплеснуть бешеную энергию, только бы воплотить всё, что надумал, накрутил, навертел. А ещё Ярик думал, что весь этот шум в интернетах вокруг Рейстлина нисколько его не затронул. Но энергия – внезапно – кончилась, в голову полезли странные, совсем нехорошие мысли, перед концертами возникало не предвкушение, возбуждение, счастье, как раньше, а тревога смутная, страх какой-то нелепый – а что, если не справлюсь, а что, если опозорюсь перед ними, перед всей Армией, а что, если я не так талантлив, как все они думают, а что, если…       Ярик слишком поздно понял – с ним что-то не так.       Слишком поздно, чтобы справиться с этим самому.       Но Саше он ничего рассказывать не стал. Саша ведь и так… не любит, такой Ярослав Баярунас – неадекватный, психованный, сам себя не понимающий – ему тем более не нужен. Нет. Пусть Сашка работает спокойно и не знает ни о чём. Нужно зубы сцепить, тряхнуть себя хорошенько, напомнить себе, что все эти настроения и эмоции – мимолётны, пройдут скоро и забудутся совсем.       Не проходили. Как иголки с ядом, впивались в голову и проникали глубже, глубже, глубже… Ни днём, ни ночью покоя от них не было. Пить он не умел – терял всякое соображение от первых же бокалов, – так что такой способ забыться не был ему доступен. О наркотиках он даже не думал – из ямы под названием «самобичевание», может, и выберешься, но завязнешь навеки в другом болоте. И выхода не было. И Саши не было рядом. «Саша тебя не любит, Саша тебя не любит, Саша-тебя-не-любит» – этот мотив вплетался в общую песню и отравлял ещё сильнее.       А концерты нужно было отыгрывать. Стримы устраивать. Интервью давать. Нужно было… как-то жить дальше.       По началу у него получалось неплохо. Всю эту мерзость из себя на публике он не выпускал, музыка помогала и спасала, поддержка Армии давала силы и веру, что вот сейчас… вот сегодня… вот после этого концерта обязательно… всё станет как раньше, всё станет хорошо. Да, он почти верил в это, когда стоял на сцене, обнимался с фанатами на служаке, с чувством эйфории ехал домой.       А дома падал на кровать и лежал. Лежал, как мёртвый, долгие часы без сна, пялясь в стену, прокручивая всё те же мысли в голове.       Очень сложно было утром собрать себя заново, вытащить из кровати, привести в нормальный вид и последовать завету Смауга. Работай, Яр, работай. Работа вернёт тебя к жизни, если как следует постараешься.       Черепаха старалась, но не смогла преодолеть последний участок пути.       Ярик не хотел срываться перед Аней. Он в гости её пригласил, потому что Аня, как никто другой, умела заражать своим позитивом, своим простым, но ясным и светлым взглядом на жизнь. Они общались уже какое-то время, дружили, порой звали друг друга на чай, кофе, кино или погулять по Питеру, но близким человеком Ярик её не назвал бы. Уж точно не таким близким, как Саша. И точно не таким близким, чтобы наизнанку себя перед ней выворачивать.       Но так получилось. Потом он даже вспомнить не мог, о чём они говорили, какая фраза – его собственная или Анина – триггернула, сорвала заслоны в голове и запреты выпускать свой психоз наружу… помнил только, что вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, и его накрыло.       – Им кажется, что я такой прекрасный, Ань. Они же фанаты… они всё мне простят, а вот более объективные люди правду пишут – не вытянул я Рейстлина, и не актёр я вообще, вон, даже вышку получить не смог, и концертов слишком много, а пою-то чужие песни, нет ничего своего. Нахрен. Нахрен всё! Лучше сейчас с этим покончить… пока не вляпался ещё во что-нибудь. Надо же, Рейстлина решил сыграть. Наравне с такими величинами, как Егоров, Герасименко и Бирин. Ожогина на свой концерт позвать вздумал. Да где я и где Ожогин, где я и где они все… никогда мне так не играть и не петь, просто громкий очень, «эпатажный», вот фанаты и тянутся, на самом деле я – пародия на артиста, так, кажется, в пабликах писали? Всё, хватит. Пора с этим… покончить… я больше… не… могу!       Вот почему он так сыграл Рейстлина Маджере. Этот больной на голову, истеричный псих сидел в нём самом. Он начал почти шёпотом, тихим, но ровным голосом, а закончил криком – путался, захлёбывался в словах, срывался на какие-то гадкие, визгливые нотки, говорил и говорил, не в силах остановиться… А потом рухнул обратно на стул и заревел. Глупо, нелепо и по-детски. Сидел, закрыв лицо руками, всхлипывал, как мальчишка, давился слезами, кусал губы, но прекратить не мог. И мельком думал: вот, минус ещё один человек в твоей жизни, Ярослав. Аня ужаснётся, уйдёт и правильно сделает.       Но Аня не ушла. Она встала, подошла к Ярику и обняла его со спины тёплыми руками.       – Всё будет хорошо. Слышишь, Ярик? Всё. Будет. Хорошо.       Такая простая фраза. Дежурная. Бессмысленная. Её произносят, если сказать нечего, если не хотят разбираться с чужими проблемами, но послать далеко и надолго не позволяет вежливость. Ярик со злостью на самого себя вытер глаза, повернулся и посмотрел на Аню.       Нет. Она говорила так не из вежливости. Она действительно… тревожилась за него.       Ещё долго они сидели на кухне, Аня – на стуле, Ярик – на полу возле неё, положив голову ей на колени. Аня гладила его по волосам, приговаривала что-то нежное, утешительное, а он слушал её ласковый голос и чувствовал, как согревается изнутри. Как затихает шум в голове. Как ломаются иглы, притупляется боль и наступает… тишина. После этого Аня приходила каждый день. Сидела с ним на кухне, выслушивала его длинные, путаные монологи, держала за руку и спокойно, терпеливо отвечала: нет, Ярик, ты не прав; нет, ты всё сам себе придумал, никто так не считает на самом деле; да, Ожогин согласится прийти на твой концерт; да, фанаты не просто так тебя любят, у них сотни, тысячи причин; ты не псих, с тобой всё в порядке, слышишь, но ты слишком много на себя взвалил и сломался, так бывает, не страшно, это пройдёт, а ты заслужил быть счастливым, и будешь, точно будешь, обязательно.       Ярик проговаривал ей вслух все свои дурные мысли, страхи, тревоги. Признался даже, что хотел покончить – с собой и со всем. И она не пугалась, не бежала от него, только обнимала крепче. И все узлы в конце концов развязались, стало легко, свободно дышать, вернулись силы, вдохновение, желание жить.       – Ань, я люблю тебя, – сказал Ярик однажды во время таких «кухонных сеансов психотерапии». Потянулся к Ане через стол и поцеловал.       Он не соврал. И потом ещё много раз говорил ей эти слова, чувствуя, как тепло становится от её улыбки, от таких же слов в ответ. Кажется, он нашёл… то, что искал давным-давно. Любовь. Взаимная. И так ведь и должно быть. Нельзя всю жизнь мучиться с разбитым сердцем, надеяться на несбыточное, думать о человеке, которому ты не нужен – во всяком случае, не так, как он нужен тебе. Аня любит его. Саша – нет. И выбор очевиден, верно же?       Ты заслужил быть счастливым.       – Ань, а если бы я тебе предложил замуж за меня выйти… ты бы согласилась?       – Ой, Баярунас, дурак ты, слов нет. Конечно, согласилась бы!       Ярик в тот момент чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. И он не собирался превращать концерт в свою помолвку, хотел поблагодарить Аню, как Ивана Геннадьевича и всех остальных, но… в самый последний момент сунул в карман коробочку с кольцом. «Правильно, – говорил он себе и верил в это, – ты всё делаешь правильно». Аня сияла, улыбалась и крепко-крепко обнимала его; Ожогин кричал «Горько!», Тёма бегал с телефоном и снимал, публика в зале кричала, свистела и хлопала так, что содрогался клуб. Ярик смотрел только на Аню. Отошёл на край сцены вместе с ней, обнял, прошептал ещё раз ей на ухо, как сильно любит её… и старался не замечать Сашу. Не вспоминать, как всё внутри сжималось, когда Саша пел Unravel, как горько было, грустно и больно, как хотелось на все эти «Не забывай» и «Помни» схватить за руку, крикнуть: «Да не забуду я, как вообще я могу тебя забыть?»       Всё, что угодно, сделать, чтобы его таким – одиноким, потерянным, сломанным – не видеть больше никогда.       Но Саша – не твой, напомнил себе Ярик, ещё крепче обнимая Аню, Саша не любит тебя, нет смысла колотиться в закрытую дверь, а счастье – вот оно, в твоих руках, держи, береги… и забудь про Сашу. Забудь насовсем.       Ярик не сожалел о своих словах. Не собирался брать назад своё предложение. Он хотел, чтобы Аня стала его женой, хотел сделать её счастливой – так же, как она сделала его. Он действительно любил эту девушку. А все эти глупые, странные, бессмысленные чувства порождены музыкой, концепцией концерта, голосом Саши – умеет он, если захочет, всю душу одной песней вынуть, – какими-то смутными воспоминаниями о прошлом. Но прошлое – это прошлое, и нет пути назад, ты же сам об этом спел, Яр. И чуть ли не на весь мир заявил, что жить будешь так, как сам считаешь нужным, что плевать тебе, какого мнения о тебе и твоём выборе остальные.       Да, он хотел, чтобы история – не только концерта, а его собственная, история всех ошибок, неверных шагов, запутанных чувств, – завершилась именно так. Светом. Счастьем.       – Я люблю тебя, – сказал он тем же вечером Ане. Аня обвила его шею руками, прижалась тесно, поцеловала… и образ Саши, который стоит на коленях и отчаянно цепляется за него, Ярика, умоляя не забывать, не разрушать, не уходить, исчез.       Прошлое – в прошлом.       – Что с вами, Ярослав? Отмечали помолвку в компании Александра? Он-то, между прочим, нормально выглядит, а пили-то вроде вместе?       Стукалов откровенно издевался, и в любой другой момент это могло бы Ярика задеть. Но сейчас он едва ли слышал, что ему говорят: в голове, как заноза, сидел вчерашний день, и картинки его мелькали, вызывая то жгучий стыд, то желание всё-таки удавиться – сейчас, раз уж в январе не вышло. О да. Он отмечал помолвку в компании Александра. Вторгся без приглашения к нему домой, прикончил сам почти целую бутылку и принялся вещать: а если я ошибся, Саш, а если я её не люблю, с тобой-то мне лучше, ты-то мой самый важный и близкий, Саш… Ярик не контролировал себя в тот момент, но слова, сказанные в пьяном угаре, помнил хорошо. Даже слишком хорошо.       Вот ты понимаешь, Сашка, всегда лучше всех понимал.       Как же я без тебя.       По всему выходит – никак?       А ещё Ярик помнил Сашино лицо в тот момент. Не мрачное, сердитое, снисходительно-жалостливое, какое могло быть у человека, вынужденного слушать пьяный бред. Нет. Саша смотрел почти так же, как во время Unravel на концерте. Потерянно, отчаянно, но с проблеском надежды, словно… хотел поверить этим словам? Хотел, чтоб они были сказаны всерьёз?       И разлетелась вдребезги картинка светлого будущего: он женится, живёт с Аней, любит Аню, на все концерты-спектакли водит Аню, забывает о прошлом. Как же. Прошлое нахлынуло на него, схватило и утащило за собой – на самое дно, туда, где прятались все полузабытые сомнения, колебания, вопросы, попытки понять: любит, не любит, любит, не любит… Если Саша его не любит – почему смотрел так? Почему после тех посиделок на кухне больше не звонит, на сообщения не отвечает, избегает? Неужели он… неужели Ярику не показалось, и Саша в самом деле… испытывает к нему какие-то чувства? Не дружеские? Те самые?       Блять.       Бешеный калейдоскоп завертелся у Ярика в голове. Да какого хрена. Зачем. Почему сейчас. Он же нашёл своё счастье, сбросил с себя наконец-то эту любовь – безответную, безнадёжную, приносящую только боль, шагнул вперёд, начал новую историю… И вот. Снова. Снова этот Казьмин с его непонятными чувствами, взглядами, поступками, а кольцо уже не заберёшь, обратно всё не отмотаешь, и что делать, господи, что делать-то?!       – Ты знаешь, – сказал Ярик, не Паше Стукалову скорее, а самому себе, – я, кажется, совершил самую большую ошибку в своей жизни.       Павел посмотрел на него как-то странно – пристально, задумчиво, вообще без удивления. А потом потянулся через стол и похлопал по руке.       – Да, я в курсе, мой друг. И все мы в курсе.       Отлично. Все в курсе самой большой ошибки Ярослава Баярунаса… кроме Ярослава Баярунаса.       – Мы точно об одном и том же говорим?       – Мы говорим про Сашу.       – Ну… верно, про него.       – Предложение было несколько поспешным, да?       – Не то слово. И что делать теперь, а? Ты умный, Стукалов, ты таких глупостей не творишь, вот и скажи мне.       – Прости, Яр, но в этом я тебе не помощник. Понятия не имею, что у тебя там… и с Сашей, и с Аней, но точно знаю – что-то делать надо, пока не поздно. Иначе ошибка твоя поломает целых три невинных жизни.       – Ой, какая патетика… И откуда вы такие умные, разумные, всё знающие на мою голову свалились?       – Ну, извини, Яр, ты сам со мной подружился и сам меня позвал на концерт. Терпи.       Павел немного помолчал, скрестив руки на груди и задумчиво пялясь в потолок, а потом глянул на Ярика и выдал:       – Знаешь, а Саша же любит тебя. Ты разбил ему сердце на том концерте, Яр.       В этот момент, кажется, сердце разбилось на кусочки у самого Ярика. Снова. Теперь уже – совсем.       Разговор поспешно перевели на другую тему, Ярик кивал, поддакивал и вставлял глубокомысленные «ага», «хм» и «твоя правда, Паш». На самом деле он слушал вполуха, отвечал невпопад и в конце концов, сославшись на несуществующие дела, сбежал. Ему надо было подумать. Как следует подумать над словами Стукалова.       А Саша же любит тебя. Ты разбил ему сердце на том концерте.       – Я люблю тебя, Сашка.       В первый раз за чёрт знает сколько времени они стояли рядом и смотрели друг на друга. В переполненном, шумном баре, но Ярику казалось – нет ни людей за столиками, ни официантов, снующих с подносами туда-сюда, никого нет в мире, только он и Саша. Всё замерло. И признание это, не первое, но уж точно самое трудное, висело между ними. Саша молчал. Стоял к Ярику спиной, застывший, напряжённый весь, не уходил, но и не поворачивался, словно он… словно ему…       Всё равно.       Ярик, конечно, не ожидал услышать «Я тоже люблю тебя» – не после этих долгих недель игнора, не после того, что сделал на БЭК-е, – но и к такому ответу не был готов.       – Нахуй, – чётко выговаривая слова, сказал Саша. Всё-таки повернулся, на шаг подступил к нему, оказался близко-близко… но Ярик едва не отшатнулся от этого Саши – чужого, незнакомого. Саша был в ярости. Глаза у него блестели, пальцы сжимались в кулаки. Ещё миг – и кинется, схватит руками за горло, впечатает в стену и, чего доброго, убьёт.       – Иди. Ты. Нахуй. Баярунас. Со своими. Признаниями. Ты… ты действительно думал, что я хочу вот это услышать? Сейчас? После БЭК-а? После твоей… помолвки? Нет, ты, конечно, дебил редкостный, в людях разбираешься примерно никак, но такого, блять, я от тебя не ожидал. Где ты раньше-то был? Когда я о тебе… когда я хотел с тобой…       Ярик собирался сказать что-то. Схватить Сашу за руки, объяснить, оправдаться, вымолить у него прощение… да он бы и на колени упал перед ним прямо тут, и плевать на людей, плевать вообще на всё. Но Саша, стоило ему дёрнуться, посмотрел на него так, что изнутри окатило холодным, близким к панике страхом.       Ты разбил ему сердце, ты разбил ему сердце, ты разбил ему сердце.       Пока не поздно, Паш? Но, по ходу, УЖЕ поздно.       Слишком поздно.       – Вали-ка ты к своей невесте, Яр, – выплюнул Саша почти с отвращением. – И мозг мне больше не еби, понял? Видеть тебя не могу.       Он ломанулся сквозь толпу людей, набившихся в бар, так резко, что друзья-коллеги заметили не сразу. Смолин вскочил из-за стола и метнулся было за ним, но тут же притормозил и бросил осуждающий взгляд на Ярика: ты разозлил Казьмина, ты его и успокаивай, чудовище. Но Ярик не мог заставить себя пойти за Сашей. Ноги словно приросли к полу, руки задрожали, дышать стало тяжело… Но даже если и сумел бы сдвинуться с места – какой смысл? Может, Саша и любил его так, но все чувства растерял после того концерта. Перегорел. Забыл. И пошёл дальше своей дорогой. Так надо бы сделать и Ярику, но… куда же он пойдёт, как он выживет – без Саши?       Вот именно. Никак. И, значит, нужно делать что-то, нужно заслужить его прощение, нужно… вернуть его.       – Ань, – Ярик взял её, весело о чём-то болтающую, за руку и присел перед ней на корточки. – Нам нужно поговорить.       Аня замолчала и посмотрела на него почему-то без удивления, без испуга, которые обычно чувствует человек после такой фразы. И совсем уж неожиданно улыбнулась.       – Кажется, я знаю, о чём ты хочешь со мной поговорить.       В те сумасшедшие дни, когда они сидели на кухне и говорили по несколько часов подряд, Ярик рассказал Ане обо всём. Действительно открыл ей все свои раны. О страхах своих, тревогах, сомнениях, о безумном, неотступном желание что-то сделать с собой… покончить уже со всем этим. Обо всём. Но не о Саше. А сейчас он открыл и это: как глупым мальчишкой увидел его на кастинге Онегина и влюбился, как ходил за ним всюду, приставал к нему, трогал, обнимал, шутил двусмысленные шутки, вторгался в личное пространство, изо всех сил добивался взаимности; как признавался в любви – дважды, нелепо, неудачно; как понял, что больше с разбитым сердцем не может, и решил кинуться в омут с головой – в другие отношения, да, Ань, я верил, что смогу забыть его, но я не имел права так с тобой поступать, прости меня, пожалуйста, прости, прости, прости!       Аня слушала его со спокойным, каким-то отрешённым лицом, а извинения прервала на середине. И снова улыбнулась. Немного грустной, но ласковой улыбкой.       – Хватит, Ярик. Думаешь, ты глаза мне сейчас открыл на ужасную правду? Я знала, что ты влюблён в Сашу. Да все вокруг, наверное, знали, на вас один раз глянешь – и всё понятно становится, всё… Но я понадеялась, что сумею заменить тебе его. Стать важнее. Мне хотелось сделать тебя счастливым.       Ярик почувствовал, как всё у него внутри сворачивается в тугой узел стыда. Три невинных жизни… прав был Стукалов, ой прав – он не только себе плохо сделал, но и этой замечательной девушке. Идиот. Идиот ты, Баярунас, думать надо головой, а не сердцем своим… разбитым… бестолковым…       – Брось, – внезапно рассмеялась Аня и, протянув руку, взъерошила Ярику волосы. – Я по глазам вижу, что ты хочешь каяться передо мной и посыпать голову пеплом. Не надо. Я ведь тоже много думала обо всём этом… и, знаешь, по-моему, ты не был бы счастлив со мной. А я – с тобой. Мы слишком разные, Ярик. У нас же, ну, почти ничего общего и нет, кроме любви к мюзиклам. Мы бы мучили друг друга, если б, не дай бог, решили пожениться.       – Так ты меня не любишь?..       – Люблю, конечно. Но, наверное, не так… Давай останемся друзьями, ладно?       Ярик испытал такое облегчение, что, не сдержавшись, подхватил Аню и закружил по комнате. Тут же, впрочем, отпустил. А потом, посадив её в такси и вернувшись домой, долго размышлял над тем, что она сказала… Слишком разные. Да, слишком разные. И ведь он знал об этом с самого начала, но не хотел признаваться себе, не хотел видеть правду за ослепляющим чувством благодарности – Аня же спасла его, натурально вытащила из петли, – и надеждой, что вот оно, новое начало, вот он, шанс. Кольцо подарил, сам себе отрезал все пути к отступлению, сам себя заставлял быть счастливым и верить, что любит.       Нет, какая там любовь. Аня – очень хорошая, славная, добрая, и кто-то её, конечно, полюбит, как она того заслуживает. Но Ярику не по пути с ней. Просто… слишком разные они.       А ещё Аня – не Саша. Саша Казьмин на свете один, и Ярик будет самым последним придурком, никогда себе не простит, если не попытается всё исправить. Не сделает ещё одну, последнюю, попытку. Нет – значит, нет, но, если хотя бы один шанс есть… хоть какая-то надежда на «долго и счастливо» с ним… нужно попробовать.       Нужно быть, в конце концов, честным. С Аней. С Сашей. С самим собой. И с фанатами тоже. Со всеми. Хватит уже прятаться, Ярослав.       В финале любого концерта Ярослав Баярунас отводил «время для благодарностей». Все уже привыкли к этому – к тому, что он говорит спасибо зрителям, гостям, коллегам-артистам… девушке своей, из петли его доставшей… Фестиваль мюзикла не стал исключением. Концерт не сольный, но куда ж деваться, если Ярославу надо. И вот, отыграв все свои песни, раскланявшись перед публикой, Павел, Эмиль, Анна и Юля уступили ему микрофон. Саша, конечно, тоже стоял с ними. Смотрел в зал, Ярика старался не замечать – не демонстративно, чтобы не рушить концепцию, заданную афишей, и ожидания зрителей, со стороны, наверное, никто и не заметил. Но Ярик видел. И почти потерял уверенность, почти решил отступить в последний момент – Саше не нужно это, Саша не примет…       Примет или нет – вопрос другой. Он должен сделать это. Должен. Иначе лишится покоя уже насовсем, и никакая Аня, никто на свете вообще не вытащит его из Бездны.       Давай, Ярик. Не трусь.       Но первые слова он сказал тихим, хриплым каким-то голосом, и руки у него дрожали, и коленки подгибались, и дыхание перехватывало.       – Ребята. Вы знаете, как я люблю всех вас. И вы, мои верные друзья-товарищи, и, самое главное, вы, зрители… без вас не было бы ни этого концерта, ни всех прежних. Вы приезжаете в Москву из других городов, берёте ужасно дорогие билеты и по-прежнему с нами. Спасибо. И тебе, Паша Стукалов. И тебе, Эмиль Салес. И тебе, Анна Лукоянова. И тебе, Юля Чуракова. И…       Голос всё-таки дрогнул, сорвался. И Саша посмотрел как-то испуганно, когда понял, что Ярик обращается к нему.       – И ещё… я хотел… поблагодарить человека, без которого меня бы тут не было. Вообще – не было. Человека, который… значит для меня больше, чем он думает сам.       В клубе Гластонбери повисла тишина. Почти такая же напряжённая и взволнованная, как на Бессовестном Эпическом Концерте. Молчали фанаты, молчали артисты, и Саша молчал, неловко сжимая в руках микрофон, не зная, то ли посмеяться и свести всё к шутке, то ли не говорить ничего, то ли совсем уйти со сцены и не слушать, что там собирается наболтать этот странный Баярунас. Но Ярик чувствовал себя увереннее с каждым словом. Он говорил правду. Не ту, которую сам для себя придумал и в которой всех хотел убедить, а просто – правду. Он делал то, что, по-хорошему, надо было сделать ещё на БЭК-е.       – Саш. Спасибо тебе. За всё. И прости… пожалуйста, прости меня – тоже за всё. Я много глупостей натворил, и самая большая из них связана с тобой. Я почти потерял тебя. Потому что ребёнок бестолковый, ничего не понимающий и не замечающий вокруг. Прости, Саш. Я люблю тебя. И хочу наконец-то поступить… правильно.       В зале кто-то ахнул, кто-то выдохнул потрясённым шёпотом: «Да ладно?!», но тишина всё так же висела… зрители не понимали, что происходит, и Саша не понимал, и лишь Павел Стукалов, стоявший рядом с Яриком, тихонько присвистнул. Ярик видел только Сашу. А слышал только больной стук собственного сердца.       На Сашином лице промелькнуло удивление, потом – недоверие, потом – злость. Он, конечно, решил, что Ярик над ним издевается. Сначала в баре приставал со своими идиотскими признаниями, теперь вот на публику вынес… но Ярик не отводил взгляд, и Саша, наверное, увидел что-то в нём, потому что сделал шаг назад, ещё один, ещё. Отступать дальше было некуда, разве что за край сцены, и он остановился, опустил руку с микрофоном, на короткую секунду закрыл глаза. Ярик осторожно приблизился к нему. Тихо, не в микрофон уже, позвал:       – Саш…       И Саша обнял его, прижался крепко, уткнулся носом в шею. Он ничего не сказал, но Ярик – один во всём зале – заметил у него на глазах слёзы.       На служебке они стояли рядом, общаясь с фанатами, позируя для фоток, подписывая открытки… и всё ещё не говорили друг другу ни слова. Но Ярик сжимал Сашины пальцы (может быть, сильнее, чем нужно) и чувствовал себя счастливым – теперь уже правильно и по-настоящему.       Да. Вот так должна завершиться его история. И вот так – начаться новая, совсем другая, но обязательно с хорошим концом.