Нет средства

Нас не стереть, мы живем назло, пусть не везет, но мы свое возьмем. Это небо вместо сцены, здесь всё верх ногами. И эти звезды в темноте — тобой зажжённый фонарь. Тысяча меня до меня, и после меня будет, тысяча меня и в тысячах не меня, тысяча меня. И мы снова вдребезги и нас не починить.

Какаши чувствовал себя дряхлым стариком: он как раз был подходяще седым, поразительно медленным по сравнению со своей версией времён Четвёртой мировой войны шиноби, без шарингана и старчески брюзжащим по поводу и без. Впрочем, так можно было описать и его юность. Те далёкие времена, когда он считался гением, когда его наставником был сам Четвёртый Хокагэ, — Жёлтая Молния Конохи, — когда смех и громкие крики Обито были постоянными спутниками на пару с робкими улыбками Рин. Как и сосущее чувство одиночества и брошенности, глодавшее внутренности с тех самых пор, как он нашёл на полу дома отца, покончившего с собой. Он стоял тогда над трупом сломавшегося мужчины и хладнокровно рассуждал: что делать с похоронами, что нужно больше времени уделять тренировкам, чтобы вырвать себе больше высокооплачиваемых миссий, что из-за неясного света из окна отец выглядел белее, чем был — о куче странных мелочей. По лицу текли слёзы, грудь рвано вздымалась в такт неспокойному дыханию, резко дёргалась от непроизвольной икоты, а сердце болело так, что хотелось столовым ножом вырезать этот надоедливый кусок плоти, рухнуть рядом с отцом и захлебнуться кровью, глядя прямо в мёртвые глаза напротив. Это было так давно, но Какаши помнил каждую секунду, будто это произошло пару часов назад. Прошлое никого не отпускало — это точно. Оно вростало намертво и временами сковывало металлом каждую мышцу, каждую кость. Каждый вздох. — Снова задумался о чём-то мрачном? Гай даже не обернулся, но с лёгкостью угадал направление чужих мыслей. Какаши перестал сжимать спинку кресла так, будто собирался оставить там свои ногти, почесал шрам на левом глазу, который, к его досаде, снова начал слегка ныть (к дождю ли?) и признался: — Да. Вспомнил детство. — Судя по тону, вспомнил ты не самые радужные моменты, — понимающе откликнулся Майто, слегка подвинув правую ногу, загипсованную, как ему казалось, навсегда. Война отобрала способность передвигаться как раньше, но никак не повлияла на его чуткость и опыт работы с юными ниндзя. Которые, чувствуя в нём непреложный авторитет, способность выслушать и оказать искреннюю поддержку, без лишнего беспокойства подходили и выкладывали перед ним то, что терзало их души. Это срабатывало не только с подростками, но и со взрослыми людьми. Какаши в таком, более житейском плане был не настолько мудр: он заваливал многих генинов из-за своих убеждений, из-за того, что собственные ошибки в прошлом больно кололи что-то внутри, аукаясь до сих пор. Хатакэ выглядел нелюдимым и таковым и был большую часть времени. — Войну? — Ты бы хоть уточнял, какую, — это прозвучало бы саркастично, если бы не усталая интонация, неподконтрольно окутавшая слова. Гай невесело хохотнул: на первой войне они были практически детьми, а со второй ушли чуть ли не стариками. А могли ведь и вовсе не уйти, оставшись поломанными трупами на поле боя. Он сжал подлокотник кресла, сурово нахмурился, чтобы не расплакаться, и с горечью подумал: «Неджи». Сразу вспоминалась болезненная тоска Тен-Тен, неприкрытые слёзы Ли, а лицо Хинаты в его воспоминаниях всегда смазывалось за его, Гая, собственными. Нет способа забыть о таком. Какаши молча протянул платок: тогда, на войне, не было времени на оплакивание дорогих сердцу людей и верных соратников, но после… после же они напивались с совершенно разными людьми до беспамятства, до кровавого месива, до состояния фарша, делясь сокровенными воспоминаниями и оплакивая, оплакивая, бесконечно оплакивая ушедших. Он помнил, как мешком висел на плече Тсунадэ, пьяный настолько, что на автомате стянул маску и лакал сакэ из бутылки, как животное, упиваясь до состояния полного забвения. Они тогда только закончили поднимать тосты за Джирайю, без которого, определённо, война бы не закончилась никогда; Тсунадэ по-матерински обнимала его и убеждала, что он станет хорошим Хокагэ. Какаши лихорадочно смеялся, пачкал губы в сладком данго и иронично крутил пальцем у виска, смахивая волосы со лба, раз за разом повторяя, что не было в Конохе таких глупых людей, которые бы пожелали видеть такого неудачника, как он, во главе деревни. Тсунадэ тыкала в иероглифы на спине, перепутав надпись и своё прозвище, и яро уверяла: именно его и выберут. Людям нравились звучные имена, красивые легенды, герои войны и умудрённые годами шиноби, которые могли привести Коноху к стабильности после грандиозного раздрая. И Хатакэ подходил на эту роль идеально. Сам он, если говорить на чистоту, выбрал бы Шикамару. Но тому требовалось время, чтобы восстановить сразу два клана после смерти их глав. На то, чтобы пережить смерть Шикаку и повыть на руках у такой же разбитой Ино. — Дождь, что ли, собирается? — пробормотал Гай, вырывая Какаши из очередной вереницы воспоминаний. Он вытянул руку вперёд, проверяя, капало ли с тяжело нависшего над деревней, по которой они колесили уже некоторое время, неба, и с удивлением отметил: на руке были не новые шрамы, а морщины. Хотя их, при должной фантазии, можно было считать шрамами; только полученными от времени, а не от сражений. Оно никогда не проигрывало, но и Майто не любил сдаваться так просто. Как хорошо, что и Какаши, вопреки всему, тоже. Хатакэ встрепенулся: — Да, похоже на то. Нам лучше спрятаться под крышу. Не хватало ещё промокнуть. Ладони привычно легли на ручки на спинке кресла, легко толкая последнее вместе с Гаем, сидевшим на каталке, вперёд. Песок тихо шуршал под колёсами. Они оба прекрасно знали, что Гай мог бы всю дорогу пройтись на руках, сверкая лучезарной улыбкой, но выпендриваться и соревноваться смысла сейчас не было. На гладкую шапку блестящих чёрных волос медленно спланировало несколько снежинок, обратив на себя внимание Какаши. Его взгляд скользнул по неумолимо седевшим корням, пока он заботливо поправлял клетчатый плед на ногах друга. Майто мог бы и сам, но было что-то непередаваемо тёплое в том, что Какаши был готов вот так невзначай заботиться, а Гай ему это позволял. Это выглядело так, будто бы они всю сознательную жизнь так делали. Впрочем, почти так оно и было. Только в одной лишь им двоим понятной форме. Снег был противно мокрым, быстро таял, соприкасаясь с землёй, но в воздухе висел большими завораживавшими дух хлопьями, беспощадно лепился в глаза и лез за шиворот. Какаши раздражённо пробормотал себе под нос что-то, подозрительно похожее на «опять забыл зонтик», и ускорился. Но не так сильно, как мог бы. Они плыли вдвоём в этой белой пустоте, улыбаясь каждый своим мыслям, как беззаботные мальчишки, лучшие друзья, поймавшие одну волну и крепко вцепившиеся в эту нить; как братья, пусть и не кровные — но так даже лучше. И когда Гай чихнул, Какаши мягко улыбнулся и искренне пожелал: — Будь здоров.