***
Ему идёт белый, вышитый красными и жёлтыми розами, шёлк. Полы длинного платья расшиты перекрёстными узорами с настоящими серебряными нитями, на плечах и спине вышиты фениксы, а на талии красуется позолоченный ремень. Чёрные, как вороное крыло, волосы спадают на глаза-горький-шоколад. Изящные пальцы в золотых кольцах держатся за перила балкона, и оттуда ветерок раздувает прозрачно-голубой тюль. Хонджун ступает осторожно, боясь потревожить покой. Слуги все уже покинули просторную пустую комнату, здесь нет ничего, кроме гардероба, кресла и большого, во всю стену, зеркала с подсвечниками и тумбой, на которой стоит самая разнообразная косметика и украшения. Хонджун оступается у самого порога и оказывается захваченным в плен внимательных тёмных глаз. В уголках подкрашены красными тенями, в обрамлённых длинными ресницами глазах плещется непокорность и смешивается с мягкостью. — Тебе запрещено видеть меня до церемонии. — Никто не смог меня остановить, как ты видишь. За чертой королевского дворца беснует, шумит и радуется разнолицая толпа. Все они в разноцветных национальных костюмах с неизменной вышивкой — фениксом. Хонджун и сам одет в тёмно-синие брюки и длинный синий пиджак с таким же фениксом, начинающимся на спине, и заканчивающимся крыльями и мордой с большими глазами на левом плече. Молодой король строго держит осанку, но разрешает себе немного её ослабить, когда обнимает принца, приподняв его на руках. На бледной коже проступают вены, когда Сонхва силится ухватиться в своём неудобном одеянии за чужой загривок. Хонджун терпеливо сносит боль, когда его волосы запутываются в чужих пальцах, и их то и дело дёргают, но не обнять было выше его сил. Сонхва смотрит на него сверху вниз, и Хонджун совсем не против, чтобы они простояли так вечность. — Ты прекрасен. — Я знаю. Красота досталась мне от моего папы, а он был самым красивым и никто не мог с ним сравниться. — До тебя. — Да, до меня, — Сонхва всё-таки кокетливо улыбается, но улыбка тут же сменяется бесстрастным выражением лица. — Народ ждёт. Он тебя приветствует и хочет увидеть своего принца. Если бы Сонхва кто-то спросил, о чём он мечтает, он бы ответил, что хотел бы, чтобы никто не узнавал его в толпе. Прошли годы, прежде чем он осознал, что не несёт ответственности за ошибки своих предков, но убедить остальных, чьим принцем он являлся, было не так-то просто. Некогда процветающая страна была почти руинами, отстраивалась заново, с новым принцем пришли новые порядки, но до мира и процветания был голод, хаос, погибали не десятки — тысячи людей из-за ошибок прошлых правителей. Сонхва был их внуком, прямым наследником и единственным, кого бы они сейчас приняли. И Сонхва стал их принцем, их предводителем, их богом. Хонджун любил его с детских лет. Он видел, как Сонхва взрослеет, вперёд него достигает успехов в учёбе, познаёт военное дело, политическое управление и ремёсла, как первым выпускается из школы, как покидает неродную его папе страну, чтобы перестать быть просто сыном своих именитых родителей, и стать кем-то гораздо более могущественным. Но Сонхва не знал, что власть в его руках была гораздо больше. Попроси он Хонджуна отдать ему страну, правителем которой он сам стал чуть позже, и Хонджун бы без раздумий отдал бразды правления, он бы вообще завоевал и бросил бы весь мир к его ногам. Его могущество над сердцем Чхве не знало границ, а он и понятия не имел. — Почему я, Чхве Хонджун? Почему из всех ты выбрал именно меня? Хонджун ненавидит, когда Сонхва зовёт его полным именем. Мурашки по коже. Он забывает слова, когда смотрит ему в глаза и слышит из его уст своё собственное имя. — Потому что… я скучал. — Тебе нравится, когда я читаю тебе на ночь? — Сонхва касается взъерошенной чёлки младшего, который уставился на него во все глаза и почти не моргает, когда старший что-то говорит, ловит каждое слово с широко открытым ртом. — А ты не можешь со мной спать? — надувает альфа свои маленькие очаровательные губы, и Сонхва не сдерживает смех. — Омегам не пристало спать с альфами до свадьбы, — нравоучительно одёргивает Хонджуна вошедший в это время папа в комнату. — Хонджун, не приставай к Сонхва, ему нужно и учиться, и отдыхать, а не только тебя развлекать. — Дядя Джонхан, — Сонхва встаёт с постели младшего и учтиво кланяется старшему, несмотря на свой титул, — мне нравится читать для Хонджуна, это меня не напрягает. Хонджун ловит маленькими руками руку Сонхва, отказываясь отпускать его, готовый бросать в арсенал все уловки маленьких детей, которые что-то хотят получить любым способом — плакать, ныть, топать ногами и кричать, разбрасывая игрушки, если потребуется. Сонхва улыбается и обхватывает своей рукой, ещё небольшой, но уже изящной, как у настоящего омеги, его за талию, усаживая себе на колени. Юн Джонхан, принц Ирбиса, усмехается, глядя на этих двоих, проходит вглубь комнаты, подходя к своему столу в поисках какой-то заколки, потому что его отросшие пряди уже лезут в глаза, и снова оглядывается на детей. Хонджун ещё не знает об истинных, но он уже неосознанно тянется к старшему сыну Чхве Сана и Чон Уёна, он уже его любит — пока ещё как умеет, своей детской непосредственной любовью. Он таскает совсем юному омеге пирожные с кухни, он уговаривает его читать ему десять раз на дню — притом что он ненавидит читать, когда с ним занимаются воспитатели или же сам Джонхан. Хонджун очень умный для своего возраста, он понимает, как устроен их мир, и постоянно отстаивает свои права на этого омегу, огрызается, если кто-то хочет его забрать, и защищает от всех, даже от собственных родителей, если Сонхва вдруг ругают за что-то. Он делает всё это… прямо как его собственный отец. И Джонхан улыбается, проводя рукой по шее, ностальгируя. Сынчоль буквально делал всё то же самое, он с первых же минут знакомства заявлял права, и Хонджун списывает все лучшие черты с него, подражает отцу. Джонхан почти уверен, что когда его сын вырастет, он будет искать Сонхва, где бы тот ни был. Он чувствовал, что они предназначены друг другу ещё раньше, и в отличие от остальных, не обращавших на это особого внимания, он не собирался как-либо препятствовать этому. Но он знал, что Хонджуну придётся несладко. Сонхва не был обычным принцем — он был потомком королей Миллингтона, сыном короля Ирбиса и принца враждующего Ирбису государства, и его судьба тоже не вырисовывалась лёгкой. — Не задерживайся, Сонхва, — Джонхан собирается уйти, чтобы дать им побыть вместе ещё немного. — Папа тебя тоже искал. Тебе нужно отдыхать. — Хорошо, — Сонхва откладывает книгу и показывает Хонджуну, что ему нужно ложиться в кровать, и тот слушается, забираясь под одеяло. — Пора спать, Джун. — Ты не уйдёшь, пока я не усну? — Постараюсь, — Сонхва боится накликать гнев на себя папы, он куда страшнее в гневе отца, хотя все говорили наоборот. Хонджун не выпускает его руки, пока веки не начинают слипаться от поглаживаний Сонхва по голове, и совсем скоро он засыпает. Утром он первым прибежит Сонхва будить, и не даст ему самому выспаться, но Сонхва привык. Он мягко притворяет дверь в детскую, приглушая свет, и ступает вниз по лестнице. Сонхва не отступает от него ни на шаг, когда они появляются на крыльце дворца. Шум, голоса, крики, камеры захлёстывают со всех сторон, Сонхва ненавидит быть в толпе, быть под прицелом, он бы никогда не согласился на публичную свадьбу, если бы от этого не зависела судьба обоих королевств, их объединение после стольких лет вражды. — Пройди ещё немного, — шепчут ему на ухо родные губы, и Сонхва крепче вцепляется в руку короля, — нас ждёт машина. Эта машина увезёт Сонхва туда, где он вырос, туда, где ждут его родители, туда, где живут все яркие и счастливые воспоминания. Сонхва знает, что точно этого хочет, иначе и ноги Хонджуна бы не было на этой земле, и единственным его условием было играть свадьбу по традициям его родного королевства, потому что он был его королём, он хотел, чтобы народ вновь начал ему доверять, пошёл за ним, и ради своего королевства, своих людей он уехал сюда больше семи лет назад. Он теряется в эмоциях, но объятия альфы, когда за ними закрывается дверца машины и автомобиль трогается с места, дарят успокоение. Хонджун приникает носом к его шее, вдыхая цветочно-травяной аромат. Он скучал по нему годами, сходил с ума и воспроизводил по памяти, играя с духами, но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, чтобы снова ощущать его, оседающего в лёгких, когда Сонхва здесь, рядом. Он выжил, не погиб, уцелел без него целых семь лет, он выстоял, не сорвался, не сошёл с ума — но сколько раз был на грани? Он скучал по нему так сильно, что упивался тоской, не зная, куда себя деть. Но верил отцу, что однажды он вернёт его, если им суждено быть вместе. — Ты не думай, — набравшись смелости, слушая размеренное дыхание наконец успокоившегося альфы на своём плече, говорит Сонхва, глядя в окно на бесконечный хвойный лес — они покидают его родную страну, — я тоже скучал по тебе. Я знал, что ты за мной приедешь. — Тогда почему не подал ни единого знака? — Если бы я сказал, что уверен в том, что мы будем вместе, приложил бы ты столько усилий, чтобы вернуть меня? — Я без тебя разваливался на части, — Хонджун не верит, что держит его лицо в своих руках. Но Сонхва здесь, не мираж, не сон, не галлюцинация, он настоящий, его можно потрогать. Можно поцеловать. Хонджун на пробу приникает к губам и, не ощущая сопротивления, проталкивается языком, жадно целуя. Сонхва отвечает на поцелуй, не отодвигаясь, не останавливая, давая понять, что Хонджун может продолжать. — Хочу снять с тебя это платье. — Тогда сделай это, — омега опускает одну руку на ремень и легко щёлкает замком, сбрасывая его. Хонджун медленно сглатывает — водитель впереди лимузина всё равно находится за перегородкой и он ничего не увидит, а если услышит — то разве это волнует альфу? Хонджуну до ужаса хочется, чтобы всё было идеально. Поэтому он отмахивается от этих мыслей, и просто усаживает короля его сердца себе на колени, хотя когда-то это Хонджун сидел на его, будучи маленьким, но теперь маленьким и хрупким кажется Сонхва. Его тело отзывается на каждую ласку, обнимать его, прижимая к груди, Хонджун называет счастьем. Сонхва смотрит ему в глаза, обнимая за шею двумя руками, и Хонджун утыкается ему в грудь. Сердце его самого любимого человека стучит галопом. И если ему страшно, то хочется сказать, что ничему плохому с ним он больше не позволит случиться. Королевская спальня украшена тысячами лепестков самых разных цветов. На языке Хонджуна это означает «я нашёл своего истинного», потому что Сонхва пахнет дикими цветами и, совсем немного, свежескошенной травой. Если бы они жили в лесу, в хижине, никто бы никогда не догадался, что это его природный запах. — Я думал, мы сначала зайдём к родителям… — Сонхва опускается на пол, когда Хонджун заносит его в спальню, и голыми ступнями проходит по выложенной дорожке цветов. — Они простят нам задержку, — Хонджун подходит сзади и тянет за ниточки расшитой материи на себя. Сдерживать улыбку невозможно. Сонхва с трепетом ждёт, пока он справится со всей шнуровкой — прислуга потратила на его одевание не меньше десяти минут. Феникс в темноте переливается, белые одеяния летят на пол одна за другой, обнажая молочно-кремовую кожу. Луна светит прямо на просторную, застеленную лучшими одеялами и самыми мягкими подушками, кровать сквозь стекло широкого окна, выходящего на сад, за которым папа Сонхва ухаживает уже много лет. Обнажённое тело его наречённого супруга прекрасно, и Хонджун не может отвести от него взгляд. Сонхва путается в одеждах, упавших к его ногам, когда поворачивается к своему мужу, и первое, что он делает — снимает с него пиджак, а затем одну за другой расстёгивает пуговицы его белоснежной рубашки. Хонджун смотрит за его действиями, как завороженный. Его мечта стоит перед ним, всего лишь нужно протянуть руку и коснуться, чтобы почувствовать тепло. Он изголодался по нему, как брошенный на погибель одинокий волк в незнакомой глуши, но выживший лишь мыслью о том, что выберется из этого лабиринта и найдёт путь домой. Сонхва — это его дом. Альфа хищно впивается новым поцелуем в сочные алые губы. Сонхва даже не ожидает такого напора, поэтому, как пушинка, падает на постель, принимая ласку. Хонджун забирается на него сверху, продолжая целовать, попутно пытаясь совладать с ремнём своих брюк. Старший забывает, как дышать, когда его подчиняют своей воле сильные руки альфы. Тело отказывается подчиняться разуму, и он выгибается навстречу ладоням, которые обжигают, проходясь по чувствительным местам. Сонхва дышит рвано, а Хонджун спускается языком на шею, целуя пульсирующую вену, захватывает ложбинку между ключиц, а в следующее мгновение кусает около плеча и ключицы, кусает так сильно, что боль прошибает руку Сонхва до самых пальцев левой ладони. Он вскрикивает, а Хонджун уже зализывает поставленную метку, нежно скользит руками по животу, спускаясь к его бёдрам. Метка горит, но ласки внизу отвлекают от боли. Сонхва чувствует себя так, словно прыгнул в океан с прохладной водой, но вместо этого оказался в океане огня, пожирающего его заживо. Хонджун не даёт ему перевести дух. Стоит ему коснуться языком сочащегося члена, и Сонхва выгибает по новой. Он чувствует жар дыхания на своём теле и отчаянно нуждается в прикосновениях. Альфа с хлипким звуком заглатывает его член в рот, и искры в глазах Сонхва пляшут в диком танце. Он цепляется непослушными пальцами в шерстяной плед, пока Хонджун доводит его до исступления. Сонхва глушит в себе стоны. Он не хочет, чтобы прислуга или кто-либо ещё за дверьми их спальни знал о том, чем они занимаются. Их жизнь с Хонджуном — это их личное дело, и он никому и никогда не позволит в неё вмешаться. Хонджуну нравится, насколько Сонхва открыт с ним сейчас. Он почти хнычет в подушку, стоит доставить ему наслаждение, довести до крайней точки невозврата. Раньше у него было много секретов, но здесь и сейчас, и отныне они друг другу самые родные люди, родственные души, и Хонджун не потеряет его второй раз. — Я люблю тебя, ты ведь знаешь это? — Сонхва, я люблю тебя, ты ведь знаешь это? Хонджун стоит на коленях, вцепившись в траву руками, готовый вырвать её с корнями так, словно она нанесла ему непоправимую обиду, и игнорирует своего отца, который хмурится, прикрывая глаза от солнца, и смотрит, как поодаль стоит черная тонированная машина, ожидая своего заказчика. — Я люблю тебя! Как ты можешь уехать вот так?! Сынчоль хочет успокоить своего сына, но он не подпускает к себе никого. У машины стоит черноволосый юноша, не решаясь сесть на заднее сиденье, хотя все вещи уже собраны. День поистине солнечный, но было бы символичнее, если бы шёл ливень. Хонджуну сказали об отъезде Сонхва в самый последний момент, иначе он бы всё испортил. Но сейчас сердце болит за сына, который не в состоянии справиться с этим. Сонхва стоит к нему спиной и смаргивает тяжёлые слёзы, неспособный ответить Хонджуну на признание в любви. Он слышал это тысячи раз, но сейчас больнее всего. Потому что если он ответит, он не справится с эмоциями, расплачется и не сможет уехать. А он должен. Сонхва улыбается, пока Хонджун убирает с его взмокшего лба спавшую на глаза чёлку. — Я не слышал этого очень давно. — Ты должен был ответить не это, — Хонджун целует его в скулу. — Это было бы слишком предсказуемо. — Не было бы. Потому что я ждал твой ответ слишком долго. Сонхва полностью тонет в его объятиях, телом к телу растворяясь в нём. Сдерживаться всё сложнее, и Хонджун трётся восставшим членом о его, готовясь войти. Сонхва полностью ему доверяет, расслабляясь и обхватывая его за талию. Долгие секунды спустя они сливаются в одно целое. — Я люблю тебя, мой дорогой муж, — их губы встречаются в поцелуе, и Сонхва прикрывает глаза, обнимая своего альфу так крепко, как только может. Ночной кошмар без него длиной в семь лет закончился.***
Лилии в саду его папы расцветают впервые за время отсутствия любимого сына дома. У Хонджуна всегда Сонхва именно с ними и ассоциировался. Отец всё время ругается и ворчит, но все знают, что он ждал возвращения Сонхва не меньше, чем все остальные. В его честь устраивают целое празднество, но всё это Сонхва не нужно. В этот день объявляют об объединении двух государств, зарыв топор вражды. Всё, что ему действительно нужно — лишь рука в руке любимого человека, который точно не даст упасть. Сонхва терпеть не может, когда клеймят. Он — потомок двух правителей самого могущественного государства. Он выдержит всё, пройдёт самые сложные испытания, чтобы доказать, на что способен ради любви. Он — коронованный.