***
Шакал Табаки с завистью смотрел на кучу разноцветных бумажных сердечек на коленях у Лорда. У него самого их было только четыре, и, не переворачивая, он мог сказать какое от кого. Бледно-розовое от милашечки Русалки, которой всегда хотелось сделать счастливыми всех и каждого, криво вырезанное ржаво-красное от Рыжего, где написана какая-нибудь жуткая пошлятина и с ошибками, алое от Горбача — он всем в стае дарит сердца со стихами каждый год, ну, а тёмно-бордовое — привет из Птичника, как дань традиции. А у ледяного красавчика целый ворох валентинок: больших и маленьких, которые он с брезгливой гримаской разворачивает, читает и выбрасывает, разорвав. Такое пренебрежение к сердечным посланиям, безусловно, грело вредную шакалиную душонку до той поры, пока Лорд не вытянул валентинку насыщенного фиолетового цвета, почти чёрную.***
— Рыжий, бля, ты можешь не сопеть, — сердился Мертвец, сидя в пустом классе и выводя буковки на бумажке, — мне и так эти грёбаные птичьи завитки не выписать, и ты ещё тут! Крысиный вожак, нервно тарабаня пальцами по столу, смотрел, как его друг, закусив кончик языка от усердия и поминутно сверяясь с тетрадью, пытается скопировать почерк Стервятника. — Ты мне можешь объяснить за каким? — Мертвец скомкал очередную попытку и взял новый лист. — Ты понимаешь, Рыжая решила, что любит Слепого, — Рыжий метался по классу раненым зверем, — пиздец, да? — Нормально, — не согласился синевласый, грызя колпачок ручки, — будет сеструха Бледного за бубенцы держать и покручивать. Чего плохого-то?! — С ума сошёл?! — запсиховал руководитель второй. — Я Габи-то неделю уговаривал, а она у нас не из брезгливых, а ты хочешь, чтобы я родную кровиночку под Слепого подложил?! — И вообще поляну у Слепого Сфинкс держит. — Рыжий выглянул в окно и безжалостно нащипал листочков с беззащитного каланхоэ. — Держит, — хохотнул Мертвец и тут же зашёлся в приступе кашля, — зубами, ох-хо. А Лорд тут каким боком? — Потому что она решила, что тогда будет любить Лорда, чтобы вызвать ревность Слепого, — от возмущения Рыжий даже пнул парту и шваркнул стулом об пол. — Зашибись, ага? Лёгкая степень ахуя на сине-зелёном лице Мертвеца сигнализировала Рыжему, что он также сражён «гениальностью» замысла о покорении сердца вожака четвёртой. Большой крыс ещё пару минут «побегал» по потолку и стенам с непечатной лексикой о куриных мозгах женской половины человечества. Мертвец философски курил и в нужные моменты хмыкал и поддакивал, в ожидании когда вожак иссякнет со своим собственническим психозом. Он особенной проблемы не наблюдал. — А Лорд вашу семейку чем не устраивает? — Мертвец обмахнулся тетрадкой с сочинениями, спёртой из кабинета литературы. — Симпотный, богатенький и аристократ, ёк-макарёк! — Бля-я-а, — завелся только что успокоившийся Рыжий, — он ей не пара, и точка. Мертвец несколько утерял нить семейной драмы рыжеволосых, вчитавшись в опус Стервятника на тему неравной любви. — Да чтобы я её, красавицу и умницу, этому педерастическому эльфу отдал?! — А Стервятник что? — дохлый опять пролистал тетрадку с образцом почерка. — Ты Папу видел? — Рыжий вернулся в деловое русло и уселся за парту. — Он у нас какой? — решил задать наводящий вопрос Рыжий, видя недоумение на лице сообщника. — Тощий, носатый, кислый, хромой, — перечислил Мертвец отличительные признаки главы третьей, — начитанный и ебанутый на всю голову. — Одинокий! — Рыжий вздёрнул руку с воздетым пальцем к потолку. — Он у нас один, как… как... — ….в жопе дырочка, — закончил гениальную мысль Мертвец.***
Валентинка жгла Ральфу тело, куда бы он её не перекладывал. Проще всего было взять и выкинуть её, а лучше порвать на мелкие кусочки, но он почему-то не мог. Так и ходил, нося бесстыдное послание в кармане пиджака. Время от времени он опускал руку в карман и ощупывал его: гладкое, приятно-прохладное, оно кололо ему пальцы и заставляло оглядываться по сторонам. Как там было написано? «И трепещу, и взглядом избегаю?» Вот погоди у меня, гнусь желтоглазая, покажу я тебе «сердцу милые черты!». — Тьфу, пакость, — сплюнул Ральф и опять достал тревожащее душу письмо. Сердечко было двойное и раскладывалось наподобие открытки, но автору всё равно пришлось писать бисерным почерком, чтобы уместить все свои бесстыжие признания на небольшой кусочек бумаги. — «Я болен, я влюблён», — от таких слов у Ральфа начинали гореть щёки и почему-то чесалось аж в пятках. — Я тоже сейчас заболею. Бешенством! — рыкнул воспитатель, мелкие буковки сливались в трудно различимую ленту. — Так бы и свернул длинную носяру кое-кому на сторону! Что там дальше?! «О слушай! О пойми — я страсти не скрываю». — Да ладно, не скрывает он, — нервно рассмеялся Ральф, галстук начал мешать, и он сдёрнул его, кинув удавку на пол. — А это что?! Так, и вот эти ужасные, невыносимые, безобразные, бесстыдно кричащие строки, обведённые ручкой несколько раз. Эти слова просто вопияли, кололи глаза, они были отвратительны. У него давление поднималось и пломбы ныли от такого чтения. — «Лишь одного тебя люблю я и желаю», — он даже прочёл это вслух в надежде, что озвученные эти строки утратят свой развратный дух. Да если бы! Как будто сработала какая-то магия слов, и стало только хуже, потому что где-то в организме что-то тоже взяло и решило зажелать.***
Пока Рыжий бегал за цветной бумагой и ножницами, Мертвец, от нечего делать, решил почитать, что там наваяла Большая Птица в своей тетради для сочинений. Прочитанное натолкнуло его на определённые мысли, которыми он тут же и поделился с вожаком, когда тот вернулся. — Не срастётся, — категорично высказался Мертвец. — Лорд не в его вкусе. — Почему это? — удивился Рыжий, выкладывая бумагу и страшные ржавые ножницы. — Он блондин, чем-то Тень напоминает. Характер, конечно, говно, но и Птица не сахар. Или ты про то, что Лорд колясник? Но это мелочи, — со знанием дела заверил скептика Рыжий, — у Стерва под ремнём всё норм, проверено мною лично. Будь Мертвец трепетной или нервной натурой, он, возможно, и оскорбился бы от таких откровений, но члены крысиной стаи все, как один, ребята были не из впечатлительных. — Чёрный Ральф — он какой? — косички мешались, и Мертвец стянул их в пучок на затылке, став похожим на синий ананас. — Суровый, серьёзный, въедливый, — перечислял Рыжий, абсолютно не понимая, к чему это вопрос, — впендюрить может без предупреждения и больно, но вежливый. А что? — Всё не то, — усмехался Мертвец, поражённый недогадливостью друга, — он эР Первый, эР один, другими словами он… — Одинокий, бля, — прошептал наконец Рыжий, осознавший мысль своего друга. — Ну и что? — вожак второй не собирался сдаваться на пути счастья своей названной сестры. — Нам надо Лорда к кому-нибудь прислонить, а Ральфу мы свидание с Душенькой организуем. Мертвец за этими сводническими планами видел исключительно мордобитие, отсидку в Клетке и лечебные мероприятия в Могильнике, причём в скором будущем, буквально завтра, но и бросать Рыжего одного тоже не годилось.***
«А вот не приду, — мстительно думал Чёрный Ральф, шагая в учительскую, — вот и сиди «любовной страстию томим». Сам с собою занимайся». В дверях он столкнулся с благоухающей приторными духами Душенькой, которая от чего-то раскраснелась, когда он учтиво придержал ей дверь и поздоровался, и, стрельнув глазами, на него из-под густо накрашенных ресниц, так, что каждая ресничка стояла колом от количества туши, тихо проговорила: «До вечера». Он немного задержался, глядя в спину удаляющейся воспитательнице и пытаясь скомпоновать ответ на всё происходящее сегодня, но тут перед ним выросли как грибы две тощие душонки Коня и Лэри. Логи в день святого Валентина исполняли роль голубиной почты, разнося сердца адресатам, алчущим любви. Лэри протягивал ему ещё одну валентинку, на этот раз ярко-алую, словно артериальная кровь, и почему-то неровно вырезанную так, что одно «плечо» сердца было больше другого. — Это вам, — скаля огромные зубы, радостно оповестил его Конь. — С Днём святого Валентина, — закивал Лэри, нервно подёргиваясь и бренча цепями на куртке и сапогах. Два носатых прыщавых лога с нескрываемым любопытством уставились на воспитателя, ожидая, что он прямо сейчас развернёт свое сердечное послание и прочтёт его, а они по мельчайшим мимическим реакциям вычислят его впечатление, чтобы потом, преувеличив всё в разы, разнести новость по всему Дому. Ральф взял письмо и захлопнул дверь перед любопытными моськами. В учительской разбуженным мамонтом пыхтел из угла в угол Шериф. Квадратный, как шифоньер, воспитатель второй поведал Ральфу, держа его руку в своих клешнях, что он решился. Сегодня или никогда! Даже цветов прикупил и эклеров, и каких-то профитролей, хер пойми что это, но сказали вкусно. Она не устоит, он практически уверен, но сто грамм для храбрости надо мякнуть. — Давай и ты со мной, а то пить одному как-то стрёмно. — Шериф достал стопки и чуть подрагивающей рукой уже булькал из фляжки. — Как думаешь, она ест эклеры? — Кто? — Ральф был просто сражён видом обычно невозмутимого коллеги, который сейчас трясся, как пионер на приёме у венеролога. — Душенька, — выдохнул Шериф и закрыл глаза, опрокидывая в пасть стопку, — иду к ней на свидание. Давай ещё по граммулечке, что-то не отпускает. Ральф сел за свой стол и развернул кривобокую валентинку.***
Табаки обожал наблюдать ритуал одевания Его Светлости со всеми обязательными психами, нервами, швырянием брюками, истерикой по поводу отсутствия двух одинаковых носков и потерянных носовых платков с вышитым гербом. Но сегодня, глядя, как Лорд выбирает одну из своих шикарных рубашек, придирчиво осматривая свежесть ворота и обнюхивая, не воняет ли потом, Табаки хотелось ударить своего состайника, и побольнее. — А куда это ты лыжи навострил, детка? — с самым безразличным видом поинтересовался Шакал, когда увидел, что Лорд остановил свой выбор на серо-голубой рубашке с вышитым игроком в конное поло на нагрудном кармане. — Неужели кто-то назначил тебе рандеву? — Табаки с ехидной мордой продолжал тиранить Лорда вопросами. — Не кто-то, а Стервятник, — невозмутимо ответил красавец четвёртой и всего Дома, берясь за расчёску. — Не может этого быть! — Сфинкс отвлёкся от любования открыткой, подаренной Русалкой, и уставился на прихорашивающегося колясника хризолитовыми глазами. — Почему? — Лорд взял губку для обуви. — Ему нравятся брюнеты, — брякнул лысый кот и тут же укусил себя за язык за несдержанность.***
Почему-то сегодня раздражала всё, даже собственная постель и пододеяльник, в котором он запутался ногами, пока крутился с боку на бок. Стоило ему только закрыть глаза, как со внутренней стороны век прорастали бисерные буковки аккуратного стервячьего почерка. Лобызания, томления и нежных рук касания — это если на левом боку. А вот на правом ему раздражающе пылало алое послание, вроде как от Душеньки, почерк был похож, но коряво вырезанное сердце наводило мысль о розыгрыше. А чего это я лежу? Вот возьму и приду, и посмотрю в эти бесстыжие жёлтые зенки, намотаю волосню на кулак и спрошу, в какой позе мы будем придавать «чудные извивы на коре вокруг дупла», уж если этому стервецу пернатому приспичило изъясняться поэтическим штилем. Будет тебе сейчас элокуции с эквинокциями и эякуляция с алопецией! Ночь темна, шаг пружинист и упруг, кровь кипит, а глаз горит, и сердца пламенный мотор предвкушает. Ох, как сейчас даст он Стервятнику дрозда, запоёт у него в клешнях пташечка, загорюет, запросит прощения, заумоляет скрипучим голосом, застонет. У пожарной лестницы на чердак, в застеклённом пыльном аппендиксе коридора ждал Лорд — вот те на! Ральф тормознул за углом, разом растеряв свой боевой пыл. Не может быть! Он пошарил рукой в кармане брюк, но антрацитовая валентинка осталась в пиджаке. Не может быть! Почерк хромоногой Птицы он знает как свой, а Лорд пишет размашисто, не дописывает соединения и окончания — взрывной нервный парень. Не может быть! Ты выдал желаемое за действительное, старый ты хрыч. Может, писал-то и Стервятник, только под диктовку Лорда, почему нет? Ситуация требовала разрешения, поэтому воспитатель вышел из-за угла и подошёл к коляснику, сидящему под лестницей. — Ты мне ничего не должен, Лорд. — Ральф закурил и предложил парню свои сигареты. — Я поехал за тобой, потому что Акула поступил подло, и за тебя просила твоя стая. Так что можешь благодарить Слепого, я просто исполнитель. Непроницаемый взгляд Лорда заставлял чувствовать себя неуютно, и Ральф поспешил продолжить свое объяснение, чтобы сгладить неловкость момента. — Что бы тебе кто ни наплёл, — «а в частности Стервятник» — уточнил про себя Ральф, — это всё ерунда. А то, что ты мне руки целовал и плакал на груди, так я бы на твоём месте тоже бы любого, кто меня из психушки забрал, обнимал и благодарил. Забудь. — Вообще-то у меня тут встреча, — холодно заметил Лорд, казалось, и не слышавший сбивчивые объяснения воспитателя. — Вообще-то это у нас тут свидание, — прохладная сухая ладонь заползла Ральфу под толстовку, которую он впопыхах натянул наизнанку и только сейчас понял это. Абрис кривоклювой Птицы высвечивался слабым светом фонаря с улицы, но даже в этом тусклом свете было видно, что Стервятник злится. Ральф дёрнулся было отойти в сторонку, но сердитая рука подцепила пальцем шлёвку его брюк и больно кольнула ногтем в печень. Р Первый, перебрав ногами, как застоявшийся конь, застыл на месте после второго и куда более ощутимого укола в бок. Вечерний полумрак хорошо скрывал красноту на щеках Лорда, но не мог спрятать бешенство и злость голубоглазого блондина. «У, блин, — напрягся Ральф, — сейчас мы услышим кое-что новенькое о себе в нелицеприятных выражениях». — Я тебе уже говорил: держи лицо, Лорд, в любых ситуациях, — градус теплоты в голосе Стервятника был сродни водам в северо-ледовитом океане. Только после того, как в коридоре затих шорох колёс, Папа Птиц выпустил Чёрного Ральфа из своего плена, попутно погладив исколотый ногтями бок ладонью. — При лунном свете даже чай становится бальзамом, — прервал тягостную тишину вожак Птиц. Какая луна?! Новолуние, сегодня утром в календаре видел. — Поднимемся? — Стервятник кивнул на лестницу. — Для лобызаний? — уточнил Ральф. Папа повел бровью, и чуть дрогнули губы в полуулыбке. — Томлений и касаний, — припомнил Р Первый текст письма. — Совсем кукушка слетела? — А вы так спешили сюда, что даже одежду правильно надеть не смогли? — включил свой стандартно-вредительский режим Папаша. Надо было развернуться и уйти, не вступая в глупые препирания и выяснения отношений, как будто они сладкая парочка после долгой разлуки. Но он остался стоять, терзая незажжённую сигарету в руке и рассматривая суперлуние блестящих глаз Стервятника. — Святой Валентин соединял самые невозможные и запретные союзы, — напомнил Папа Птиц. — Ты же не думаешь, Стервятник, что я пришёл сюда, чтобы… — Как можно! — чопорно подтвердил хромоногий, — только чай и луна.***
Рыжий и Мертвец валялись в Клетке, стеная и ощупывая боевые раны. Это была не просто рядовая потасовка для поддержания жизненного тонуса и профилактическое мероприятие от скуки. Это была великая ловля и избиение от мстительного вожака третьей при поддержке злого, как фурия, Лорда, с королевским пинком от Чёрного Ральфа и науськивающими воплями Шакала Табаки. А на закуску их ещё отметелил Шериф, когда запихивал в изолятор. Рыжий оглаживал отёчный нос, пытаясь определить, сломал ли его Стервятник или только разбил. Мертвец массировал голову, распутывая косички, которые чуть с корнем не отодрал подражатель Боуи. Такие мелочи, как саднящие рёбра, задницы и распухшие уши были не в счёт. — А я тебя, Рыжий, предупреждал, — Мертвец прислонился пульсирующим алым ухом к ободку унитаза. — Херня, — невнятно ныл крысиный вожак, доставая поролон из дырки в стене и засовывая тампоны из него себе в нос, — схема была идеальной. Кто ж знал, что он Р Первому валентинку пошлёт? Какое-то время израненные домовские сводники пыхтели и охали, устраивая избитые телеса поудобнее. — А ты видел, у Ральфа морда попорчена? — удовлетворённо хохотнул Рыжий и тут же заскулил от резкой боли в подреберье. — Это его Душенька приласкала при всех с утра. Мертвец ощупывал болезненный копчик, куда врезался тяжелый ботинок Шерифа, и переползал по фаянсу горящим ухом на новое прохладное место. Говорить о том, что это с самого начала было дурное затеей, было бесполезно. Если Рыжий встал на стезю домовской свахи и всеобщего счастья, то остановить его могли только радикальные меры. Например, неделька в Клетке или Могильнике, но и тогда мера была временной. После сна и скудного обеда, выданного заключённым, Рыжий, перевернувшись на живот, взбодрил друга новой схемой. — Слышь, дохлый, с Лордом мы лопухнулись. А знаешь почему? Мертвец всё прекрасно знал и понимал, как собака Павлова, но донести до вожака своё понятие вербально у него ни разу не получалось. — Какой у нас Горбач? — Горбатый, лохматый, с вороной и флейтой, — обречённо перечислил Мертвец. — Он одинокий, — воодушевленно гундосил Рыжий. — Одинокий! И далеко ходить не надо было. Блондинчик и жгучий брюнет, и всё в одной комнатёнке, а мы — лошпеды — эту стервь гнойную хотели к Лорду прилепить. Согласен, ошибка, но мы же не сдадимся? Полководец и ярый сторонник дела святого Валентина призывал своего одинокого избитого купидона не падать духом, крепиться, наточить стрелу и подлатать лук. Синеволосый Амур мычал и грозился сдохнуть вот прямо здесь, лёжа на толчке, говорил, что он больше не может и не хочет. Да, конечно, его тоже очень волнует личное счастье Рыжей, но надо брать Лорда и не выёживаться, а то всех приличных парней разберут и останутся только Гупи с Белобрюхом. — Взбодрись, Мертвец, мы не можем тут долго прохлаждаться. — Очень даже можем, — похоже, гнида-Лорд надломил ему ребро. — Ты что?! — взревел последователь непокорного епископа. — Они там налепятся в пары как попало без нашего пригляда. Двоих мы уже упустили. — Они исключение, — сонно пробормотал Мертвец, — но смотрятся вместе шикарно, согласись.