You pick me up when I fall down You ring the bell before they count me out If I was drowning you would part the sea And risk your own life to rescue me © Bon Jovi «Thank You For Loving Me»
I
Что ты знаешь о том, каково быть женщиной кого-то из Лодброков, мама? Руки его по локоть в крови, мама. Я знаю, что он убивал, и не всегда эти люди угрожали ему или его семье, но так было нужно для клана. Я знаю, что их призраки приходили к нему во снах, окровавленные, будто призрак Банко на троне Макбета. Я знаю, что они не оставят его в покое, а затем утянут за собой в самую бездну. Каждый раз, когда он уходит, я не знаю, вернется ли он ко мне вновь. Что ты знаешь о Лодброках, кроме слухов и страшных историй? О них говорят, будто смерть от руки любого из них будет страшна, и, в общем, не ошибаются. Рагнар Лодброк подверг своего врага «кровавому орлу», а Ивар пошел по его стопам, и фотографиями окровавленного трупа Эллы Кинга пестрил весь интернет. Бьерн выпотрошил одного из собственных недругов и заставил его ползать кругами, наматывая кишки на ствол дерева. Все эти истории — правда. Но Хвитсерк возвращается ко мне в ночи, обнимает, и я плевать хотела на кровавые следы, что тянутся за ним. Он оберегает меня от мира, позволяя прятаться за его спиной. Лодброки — семейство воронов-падальщиков, но до последней капли крови они будут защищать тех, кто им дорог. Быть женщиной Хвитсерка Лодброка означает забыть о морали, внушаемой на проповедях, и о понятии грехов, которые искупал Иисус, умирая за всех нас. Быть женщиной Хвитсерка Лодброка — значит, принять в себе тьму, шагнуть за ним во тьму, стать его проводником в сгущающемся мраке. Быть его — значит, не спрашивать, чья кровь засыхает на белой ткани его футболки, а молча стирать багровые полосы, замершие на его лице боевым раскрасом. Что я получу, жертвуя собственной бессмертной душой, мама? Для тебя он — монстр, живущий по законам, противным человеческой природе, но в его глазах я вижу колдовство древних богов, и знаю, что законы, по которым живет Хвитсерк, намного древнее человеческих. Эти законы гласят, что кровь должна быть пролита за кровь, а смерть наступает за смерть. Он разнесет Чикаго до основания, если хоть волос упадет с моей головы. Для тебя он — пропащая душа, а для меня — мужчина, который любит меня, не ломая мою личность и не требуя от меня ничего, что я не могу ему дать. Ты всегда говорила, что нужно стремиться к жизни, после которой не стыдно будет предстать перед вратами Рая, но вы с отцом никогда не жили так по-настоящему, только вид делали. А я думаю, что гораздо важнее создавать рай здесь и сейчас, и Хвитсерк дарит его мне. Он любит, он защищает меня и слушает меня, он слышит меня, что еще важнее, ведь ты никогда не прислушивалась к моим словам. Он целует меня по утрам, уходя по только ему известным делам (а я и не спрашиваю, ибо любовь — это доверие, слепое и безусловное), а, возвращаясь, шепчет, что счастлив еще одну ночь провести со мной. Каждый наш день может стать последним, и поэтому мы занимаемся любовью, словно конец света вот-вот наступит. Ты говоришь, что это неправильно. Я — Элсвита МакАддамс, и я все ещё твоя дочь, мама, но не твоя собственность. И я люблю Хвитсерка Лодброка таким, какой он есть. Так написано в книге моей жизни, и кто я такая, чтобы её менять?II
Прости меня, отец. Возможно, сейчас ты меня ненавидишь, но я не могла поступить иначе. Будь у меня возможность всё переиграть, я поступила бы точно так же. Лодброки стали моей семьей — той, которую ты не смог мне дать. Ни ты, ни мама. Лодброки позаботились о ней и Оливии после твоей смерти. Полагаю, ты в гробу переворачиваешься, наблюдая за этим. Если тебе, конечно, вообще позволяют наблюдать за твоей семьей из Ада. Уверена, для тебя там была приготовлена особенная сковородка. Я знаю, ты сказал бы, что Ивар пользуется мной, что я нужна ему только потому, что твои люди признали меня главной, хоть мне и пришлось для этого предать тебя. Но ты не знаешь Ивара Лодброка. Не знаешь так, как знаю я. Он мог убить меня и развязать войну, и Лодброки бы в ней победили. Он мог убить меня тогда, когда я впервые перешагнула порог их дома, и мог убить потом — в день твоей смерти. Но Ивар так не поступил. Ивар не собирался меня убивать, он собирался сделать меня своей — союзницей поначалу, женщиной потом, и ему удалось это на раз-два-три. Моя тьма всегда тянулась к его тьме, непроглядной, такой живой, будто из неё вот-вот да и полезут змеи. Но Ивар — змея, Ёрмунганд, опоясывающий Землю, и других змей он не потерпит. Ты сам испытал на себе его яд. Ивар вцепился в тебя, а ты и не заметил. Может быть, однажды он задушит меня во сне, решив, что я предала его так же, как предала тебя. Может быть, Ивар Лодброк на самом деле не доверяет мне, зная, что предавший однажды — предаст снова. Может быть, Ивар, на самом деле, никому, кроме себя, не доверяет. По крайней мере, точно не братьям. А, может быть, я рожу ему ребёнка. Ты сам попросишь прибавить тебе огонь под сковородкой, если фамилия твоего внука будет Лодброк. Или внучки. Уж точно ты не захочешь видеть, как Ивар возится с ним или с ней — не спрашивай, откуда я знаю, что он, который терпеть не может всех своих племянников до единого, будет любить своего ребёнка. И точно ты не захочешь знать, что я счастлива. Но я почему-то уверена, что знать об этом — часть твоего наказания. Ивар — мое проклятье и мой единственный путь к выживанию; моя тёмная суть и отражение всего, что я в себе боялась и подавляла. Он — моя уверенность в будущем, которое ты всегда пытался устроить, но не для меня, а с выгодой для себя самого. Он — моя возможность стать наконец-то собой, потому что я больше не боюсь крови, засыхающей на моих руках, и ко мне ночами не приходят призраки тех, кто навсегда остался в подвале дома Лодброков, в его стены и пол въелся кровавыми пятнами; чей тоскливый дух затаился там, под землей. Эти призраки надо мной не властны, потому что Ивар обнимает меня, а они боятся его даже в посмертии. Ради меня Ивар вытащит крюками кишки из моих врагов и развесит их гирляндами по всему дому. И, поверь, для него я сделаю то же самое. Меня зовут Ида Блэк-Лодброк, и я отказываюсь от имени Блэков, потому что теперь я — Лодброк до конца своих дней.III
Жаль, я не смогу познакомить тебя с Сигурдом, мамочка. Он бы понравился тебе — он не такой, как вся его семья, хотя крови пролил не меньше. Убийства не доставляют ему удовольствия; он предпочел бы всю жизнь играть на гитаре и записывать песни, чтобы потом ездить с ними по всей стране. И его первый альбом почти готов, мама. Я бы включила его тебе, если бы ты была жива. Для таких, как мы, переезды — не желание чего-то нового, а рутина. Наша фамилия — Лодброк, не вымарать, не стереть, и даже если мы изменим документы, кровавый след за нами будет тянуться всю жизнь, и по нему придут падальщики. Поэтому Сигурд торопиться с записью альбома, договаривается о выступлениях в маленьких клубах, и мы не планируем задерживаться нигде больше, чем на сутки или двое, а, когда возвратимся в Канаду, найдем новую квартиру. В старой нас, мама, знаешь, чуть не застрелили, пришлось возвращаться к Ивару и помогать найти заказчиков. Лагерта. Всегда только Лагерта, для которой смерть сыновей Аслауг — разновидность личной вендетты. И, может быть, любая другая женщина бы уже сбежала от этой семьи прочь, но между моих ключиц покоится змей, обвивающий розу, и я знаю, что Сигурд будет защищать меня, пока его сердце бьется, так же, как змей вонзает ядовитые зубы в любого, кто посмеет потянуть свои руки к его цветку. Я люблю его, мама. Иногда мне кажется, что любила всегда — десятки жизней до, десятки жизней буду любить после. Сигурд верит, что норны прядут нити судеб разных людей, и иногда сплетают их вместе, чтобы потом эти двое сходились в каждом из своих воплощений. Я думаю, что так оно и есть. Ты всегда верила в Бога, ты научила меня верить в Него и Его силу, но не Бог был рядом со мной, когда Ивар решал мою судьбу, а Сигурд, и только он смог защитить меня, когда его младший брат собирался меня убить. А я спасала его, и не раз, потому что моя любовь к нему — больше, чем чувство. Это магия, настоящая, осязаемая, без математических теорем и рациональных объяснений доказанная. Каждый вечер, возвращаясь после работы, я жду Сигурда домой из студии, и, хотя он в достаточной степени перфекционист, чтобы задерживаться допоздна, пока он не будет доволен результатом, не было дня, когда я уходила спать, не дождавшись его. Я люблю его, мама, и я не представляю себе другой жизни. Не хочу думать, что в каком-то из миров нас не существует, и Сигурд не играет мне на гитаре новые песни, раздраженно сдувая со лба отросшую светлую челку. Не хочу думать, что где-то, как в каждой из прошлых жизней, он был убит собственным братом, и знаю, что не допущу этого сейчас. Сигурд отгоняет мои кошмары, в которых отец, убитый им и его братьями, проклинает меня, и его изуродованное тело ползёт за мной по нашему старому дому. Он говорит, что сны — это не всегда послания из мира духов, и что, если мой отец был таким уж христианином, то он в том Аду, который заслужил сам. Возможно, Сигурд прав, я не знаю. Но я точно знаю, что ты наблюдаешь за нами из Рая. Может быть, ты радуешься нашему счастью, даже если оно запятнано кровью. Сигурд смеется, рассказывая мне о своем детстве — тех днях, которые не были омрачены ссорами, смертью его племянницы Сигги или его мыслями о том, что Аслауг его не любит. Он обещает, что у наших детей всё будет иначе, и я ему верю. Верю я и маленькая Аслауг, которая должна увидеть свет через семь месяцев. Я только надеюсь, что нас благословят его боги, потому что от своего Бога я благословения уже не жду.