Любовная почта

В коридоре было необычайно тихо, никто не проносился мимо, как волосатая комета, не орал матом на весь коридор, не ржал, не рисовал на стенах. И причину затишья Ральф обнаружил быстро — небывалый ажиотаж сконцентрировался в Кофейнике. Народу было под завязку, не влезшие внутрь толпились в дверях, толкаясь и стараясь пропихнуть голову в помещение, стоял возбужденный гул, прерываемый одобрительным свистом и аплодисментами. Интересно, что за концерт? — Разрешите, — тронул Ральф одного из Псов, торчащих у входа, и сразу несколько человек шарахнулись в стороны, пропуская воспитателя. Ральф замер на пороге, слушая воодушевленную речь Табаки, забравшегося на барную стойку и орошавшего слюнями всех, кому не повезло сидеть недалеко от раскрасневшегося оратора. — Нам выпала исключительнейшая возможность, ведь в этом году, что, увы, станет последним для многих из нас, проведённым в стенах этого чудесного заведения, мы имеем счастье отпраздновать День Влюблённых, как и полагается порядочным мужчинам, в компании прекрасных дам! — провозгласил Шакал, и его тут же поддержал восторженный вой. — Сама судьба велит нам устроить что-то грандиозное! Цветы, подарки, танцевальный вечер и многие другие развлекательные мероприятия! Подключиться должны все! Нельзя упасть в грязь лицом, ведь другого шанса не будет! — А что, если некоторые не заинтересованы в прекрасных дамах? — уточнил скучающим тоном Бабочка. — Те могут преподнести свои чувства товарищу по стае, многоуважаемому директору, да хоть цветочному горшку! Это день для всех влюблённых, благословенный Святым Валентином! Кто мы такие, чтобы кого-то ограничивать?! Глаза Бабочки с интересом заблестели и он согласно кивнул. — У кого есть идеи? — вопрошал Шакал. — Не стесняйтесь. Добровольцы для проведения мероприятий? Рыжий махнул рукой из своего угла, где он, вытянув длинные ноги под стол, под шумок сражался в карты с Лордом. — Я с радостью организую вам дискотеку, — провозгласил он. — С блэкджеком и куртизанками! — А давай-ка, Рыжий, без куртизанок, — шикнул на него Сфинкс. — И без блэкджека, — добавил недовольный Лорд, швыряя свои паршивые карты на стол. — И будь так любезен, — попросил Валет, — выбери музыку, которую девушки тоже оценят, а не вот это вот ваше всё. — Сколько претензий, а я ещё даже не начал! — возмутился Вожак Крыс. — Решено! — выкрикнул Табаки. — Рыжий ответственный за танцы! Ещё идеи? — А как быть, — подал голос Конь и запнулся, когда все любопытные лица повернулись к нему, — тем, кто стесняется признаться девушке в своих, ну, это, чувствах. — Выпить для храбрости! — посоветовал Рыжий, дружески шарахнув его по плечу. Конь скривил лицо, а народ на секундочку даже задумался. — Ты мог бы написать ей письмо, — вдруг предложил Курильщик и тут же покраснел от собственной смелости. — Ну, анонимно. — Потрясающая идея, Курильщик! — взревел Табаки. — Организуем любовную почту! — И как мы её организуем? — уточнил Конь. — Очень просто: поставим почтовый ящик, все желающие могут бросить в него письмо, а потом почтальоны доставят его вашей даме сердца. Анонимность гарантируется! — Вот бы и девчонкам такой ящик, — прошелестел кто-то с дальних рядов. — Да за чем же дело стало?! — не унимался Шакал. — Я все устрою! Кто хочет быть почтальоном? — Как вы находите эти прекрасные идеи? — тихо спросил Стервятник, прислоняясь к стене рядом с Ральфом. Тот пожал плечами. — А что, очень мило и ничего криминального. — Будете в этом участвовать? — поинтересовался Стервятник. — Вы сами справитесь, я в вас верю, — заключил Р Первый. — Разве что ваш вечер танцев никак нельзя оставить без присмотра. — Похвальная бдительность, — одобрил Стервятник. *** — Мне нужен помощник! — оповестил собравшихся Табаки. — Тебе мало, что ли? — возмутился Горбач, вырезая сто двадцатое сердечко из бумаги. — Мы и так всей стаей тут киригами занимаемся. — Не матерись! — шикнул на него Шакал. — Мне нужны помощники в доставке любовной корреспонденции. — Привлеки Логов, — предложил Сфинкс. Они со Слепым, единственные не принимавшие участие в нарезке цветастых сердечных заготовок под будущие валентинки, сидели на подоконнике и курили одну сигарету на двоих. — Ну ладно, если надо, — отозвался Лэри. — Нужно обязательно быть в костюме Купидона! — заявил Шакал. Лорд закатил глаза, он и без того был недоволен своим занятием, но уж больно хотелось написать что-нибудь трогательное Рыжей, поэтому он терпеливо вносил свой вклад в общее дело. Стервятник обещал обеспечить всех юных любовников цветами, Рыжий со своей шайкой украшали актовый зал, летуны из шестой метнулись в Наружность за всякого рода безделушками. А четвёртая под бравым командованием Табаки взяла на себя обязанность организовать романтическую почту. — Костюм Купидона — это как? — уточнил Лэри. — Это ангельские крылышки и трогательный подгузник, — пояснил Табаки. — Ну неееет, — запротестовал Лэри. — Ты с дуба рухнул, Шакал? Февраль месяц на дворе, в коридор без свитера не выйти, а ты хочешь, чтоб я в одних труселях рассекал?! Я протестую! — Трус! — Ты знаешь, как я в прошлый раз с ангиной намучился?! Больше не хочется, найди кого-нибудь другого. — Ну как всегда! — завопил Шакал. — Давайте бросим Табаки одного! — Не кипятись, Шакал, — попытался утихомирить его Сфинкс. — Ну правда, холодно. Может не будем оголяться? — Да ладно вам, вот наш Вожак ходит в драном свитере и джинсах, местами даже босиком, и ниче — не замёрз! — Так может, пусть Слепой и будет Купидон, — предложил Лэри. Слепой подавился дымом, чуть не навернувшись с подоконника. *** Организованность почтового отделения поражала своим размахом: в кабинете биологии установили красивую коробку, разрисованную Курильщиком под чутким руководством Шакала, куда все страждущие могли поместить свои открытки, письма и более объемные послания. Почта оперативно сортировалась и доставлялась во все уголки Дома, даже на воспитательский этаж, с женской половины поступал не менее бурный поток корреспонденции. А для удобства юных романтиков были созданы все условия: прямо тут же в классе биологии можно было разжиться заготовками для открыток в форме пухлых сердечек разных цветов и размеров, цветной и блестящей канцелярией, чтобы украсить свои творения, а для особо притязательных натур Табаки достал флакончик с цветочными духами для опрыскивания рукописных переживаний. Мертвец зашёл в гудящий возбуждением класс, наполовину заполненный разнокалиберными Ромео, строчившими письма и громким шепотом обсуждающими друг с другом тонкости амурных посланий, и плюхнул несколько цветастых стопок на первую парту. — Вот, это от девчонок, — сообщил он. — Рассортировано по стаям, разбирайте. — Отлично! — Шакал стал рыскать в стопке, предназначенной для четвёртой. — Спасибо. — Я больше не пойду, — предупредил Мертвец. — Они там все слегка свихнулись. Где ваши хваленые почтальоны? — Так вон, — махнул Табаки ему за спину. Мертвец развернулся и подпрыгнул на месте, схватившись за сердце, чуть не сталкиваясь с появившимся ниоткуда Слепым. — Ебать! — испуганно вскрикнул он, шарахнувшись в сторону. Полуголый Слепой сверкал выпирающими бледными рёбрами, почти синими из-за просвечивающих сквозь тонкую кожу вен, на бёдрах было кое-как намотано белое полотенце, для верности заколотое булавкой, волосы традиционно занавешивали пол лица. Ни дать ни взять демоническая девочка, вылезающая из колодца в том самом фильме. Только мальчик. С бумажными мятыми крыльями, привязанными за подмышки. — Кого? — уточнил Вожак. — С тобой все в порядке, Слепой? — спросил Мертвец. — Это что у тебя такое к спине привязано? — Я Купидон, — пояснил Бледный. — Че? Купидон закурил. — Купидон, — повторил за него Табаки. — Посланец любви. — Нихуя себе у вас посланцы, — выпалил Мертвец. — И где же его стрелы? — Какие ему стрелы! — воскликнул Табаки. — Он же промажет. — А что он тогда делает, если не стреляет? Табаки пожал плечами. — Курит, — предположил он. От Слепого, как оказалось, не так много толку: письма сортировать он не мог, стрелы любви на присосках у него тоже летели мимо, зато он единственный не дрожал на ветру, как осенний лист, лишившись одежды. Поэтому Табаки пришлось все делать самому или напрягать Лэри, который согласился надеть только бумажные крылья, а Слепой таскался за ними в качестве аксессуара. Мертвец выразил свои впечатления ещё парой крепких выражений и направился к столу у окна, где Рыжий, окружившись стопками розовых и красных сердец, впал в приступ любовной графомании. — Ты что, всем девчонкам сразу решил открыточки нарисовать? — поинтересовался Мертвец. — А некоторым не по одной, — подтвердил Рыжий. — Ну ты и бабник! — Спокойно, я просто галантный кавалер. Некоторым из них, кроме меня, никто и не настрочит, я просто пытаюсь быть милым. — У тебя получается, — Мертвец шлепнул перед ним на стол стопку девчачьих признаний. — Это тебе, ты там пользуешься спросом. — Ты ревнуешь, что ли? — расплылся Рыжий в улыбке, подпирая щеку. — Херню не неси, — огрызнулся Мертвец. — Просто поражаюсь твоей распущенности. Если так относиться ко всем бабам, то твоя зазноба и не заметит, что она у тебя особенная. — Не переживай, моя зазноба точно заметит, — уверил его Рыжий. — Это как же? По анализам на ЗППП? — Иди в жопу, Мертвец! — Поучился бы у Стервятника: он приятный и ненавязчивый, а валентинок ему в три раза больше, чем тебе, накатали, — фыркнул Мертвец и покинул помещение. Рыжий свалил все свои открыточки кучей в ящик и, прихватив новую большую заготовку и блестящие карандаши, направился в конец класса, где устроился Стервятник со своей личной канцелярией неизменно чёрного цвета. — О, стихи! — восторженно воскликнул Рыжий, смотря через плечо Птицы, что он там пишет на своей крохотной открытке. — Сам сочинил? — Нет, это Оскар Уайльд, — ответил Стервятник, аккуратно выводя каллиграфические завитушки. — Не помню, кто это, но стихи — это крутая идея, мне тоже надо! — решил Рыжий и, схватив свою заготовку пошло-розового цвета, уселся рядом с Птицей и принялся строчить. Стервятник глянул на его каракули. — Это не стихи, — отметил он. — Ещё как стихи, — заверил его Рыжий. — Это слова песни. — Подумаешь, никто не догадается. — Даже я знаю эту песню, хотя ни разу не фанат творчества Кобейна, — возразил Стервятник. — Вообще-то, это не его песня, он только перепел. — Но тут даже рифмы нет. — Белый стих! — защищал свой труд Рыжий. — Рыжий, ну серьезно: любовный зуд?!* — А что такого? — удивился тот. — Честно манифестирует мои чувства. — И как в одном человеке может сочетаться «манифестирует» и «любовный зуд», — восхитился Стервятник себе под нос. — Не надо из себя сноба строить! — посоветовал Рыжий. — Думаешь, самый умный, раз стихи тут какие-то ветхие строчишь? А Ральф, например, не похож на ценителя высокой поэзии. Может, тоже слова песни напишешь? — Причём тут Ральф? — пробубнил Стервятник, не отрывая глаз от своего послания. Уши предательски вспыхнули. — Да ладно тебе, не говори, что это ты мне любовные записки сочиняешь. Словно мы все забыли, как вы по пьяни зажимались в учительском туалете. — Ну и какую песню бы ты предложил? — попытался перевести тему Стервятник, с подозрением глядя на товарища. — Что-то из его возрастной категории. Белые розы, белые розы, — пропел Рыжий. — Ох, Рыжий, ты фантастический балбес, — заключил Птица. — Ну из твоих музыкальных предпочтений точно не стоит ничего брать. Слышал я. Под них застрелиться хочется, а не целоваться, — заявил Рыжий, от души украшая свою записку блестками. — Да и вот это вот, — Рыжий кивнул на стихотворные строки, — как-то страсть не разжигает. — Много ты понимаешь, — фыркнул Стервятник, аккуратно складывая своё послание в чёрный конверт. *** Ральф знал, что где-то тут наливают из-под полы, но, как говорится, не пойман — не вор, а потому свой алкоконтрольный пыл он поумерил, устраиваясь на стульчиках в стороне от возбужденных подростков. Помимо него следить за этим танцевальным безобразием отрядили ещё и Овцу, и та, похоже, растаяла от романтических настроений, витавших в воздухе. Она сидела с умильной улыбкой и блестящими глазами, подперев подбородок и наблюдая за неловкими танцульками юных организмов. Ральф вздохнул, его, конечно, не поглотила сердечная волна, но вечер все равно казался приятным. Музыка не била по ушам и, на удивление, Крысиные диджеи гоняли по-настоящему душевный плейлист. Несколько пар танцевали, кто-то просто сидел, держась за ручки, некоторые позволяли себе намного больше, скрывшись за спинами одиноких, скучающих товарищей, и Ральф то и дело поглядывал в их сторону, чтобы не проморгать ненароком процедуру зачатия. В какой-то момент к нему подрулил Рыжий и, вежливо кивнув, протянул пачку сердечек, среди розовых изгибов которых строгим прямоугольником торчал чёрный конверт. Ральф поблагодарил его, из вежливости перебирая сердечные послания от мечтательных девчонок. — Не хотите тоже написать кому-нибудь? — поинтересовался Рыжий. — Спасибо, я пас. — Что так? Неужели у вас нет прекрасного предмета любви? — Предпочитаю оставить свои предметы любви при себе. — Да ладно, я вам подскажу пару страстных эпитетов про красивые глаза и тонкие ключицы, — не унимался Рыжий. — Обойдусь, — произнёс Ральф немного жёстче, чем требовалось. Но на Рыжего стремительно накаляющаяся атмосфера не произвела никакого впечатления. — Я вам чёрный конвертик добуду, — подмигнул он воспитателю. — И доставлю лично в руки. — Рыжий, я тебе сейчас травмы нанесу! — пригрозил ему Ральф. — Ладно вам! — пробурчал тот недовольно и все-таки поспешил слинять, сунув Ральфу аккуратное и чистое красное сердечко. — Надеюсь, ручка у вас найдётся, — бросил он на прощание. Ральф проводил его взглядом и, отбросив на соседний стул исписанные фигурные бумажки, покрутил в руках чёрный конверт. Он поискал глазами Стервятника, но Птица, который ещё секунду назад скучающе восседал среди своих Птенцов, куда-то испарился. Ральф распечатал конверт и прочёл. Спрятав письмо в карман, он предупредил Овцу, что выйдет покурить и покинул актовый зал. Стервятника он нашёл на крыльце, тот курил, оперевшись на перила и тоскливо уставившись в ночь. — Что не весел? — спросил Ральф, пристраиваясь рядом. — Праздник же. — День влюблённых — это не только праздник торжества любви и счастья, но и день горькой печали неразделённых чувств, — выдохнул Стервятник, не смотря в его сторону. — Я видел ворох валентинок у тебя в спальне. Ты, оказывается, очень популярен. Птица пожал плечами. — Что с того? Среди них нет той, что тронула бы мое сердце. Они молча курили, рассматривая колючие звёзды, зябкий февральский ветер трепал длинные волосы Стервятника, проникал под незастегнутое пальто, которое тот придерживал на груди озябшей рукой. Тишина казалась Ральфу невероятно легкой, хотя он и чувствовал напряжение в теле Птицы, отчаянно избегавшего его взгляда. Проводив свой окурок в сугроб у крыльца, Ральф вынул из кармана бумажное сердечко, сложённое пополам, и протянул его Стервятнику. — Это, конечно, не стихи... — пробормотал он. Стервятник уставился на него во все глаза. Ральф сунул руки в карманы своей куртки и поспешил назад в Дом. Стервятник бросил взгляд на короткое послание, но ему потребовалось прочесть его ещё пару раз, чтобы суть проникла в оглушенный мозг. — Очень по-взрослому! — крикнул он Ральфу, который уже намеревался скрыться за дверью. Воспитатель замер и Птица повернулся к нему. — Признаться в любви и тут же сбежать. Ральф помедлил минуту и отпустил ручку двери, в тот же миг со скрипом и громким стуком хлопнувшей об косяк. — Ты прав, — кивнул он и шагнул назад, рассматривая замёрзшие бледные губы. *** Мертвец был раздосадован и излишне раздражён. Что его так бесило, он не совсем понимал: дурацкие песни, под которые товарищи из Крысятника стыдливо мяли разомлевших дам, Вожак, который исполнял разнузданные пляски на танцполе ни с кем и со всеми одновременно, или Табаки, который зудел на ухо, расписывая небывалый успех косплея Купидона. Голова трещала и Стервячье пойло не приносило радости, поэтому Мертвец решил по-тихому вернуться в комнату и наконец выспаться в одиночестве, раз состайники полным составом отрывались на вечеринке. Он вошел в пустую тёмную спальню, не включая свет, скинул с себя джинсы, ботинки и нырнул в свой спальник, валявшийся у стены. Что-то прохладное и шуршащее коснулось его кожи. Он поёрзал, прохладное трогало его во всех местах, мешалось в ногах, словно он залез не в спальник, а в мусорный мешок. — Что за чёрт! — ругнулся он и дернул выключатель стоящего рядом светильника, запуская руку в мешок и хватая посторонние детали. В скромном освещении лампы Мертвец разглядывал помятые и тонко пахнущие нежно-розовые лепестки, лежащие на ладони. — Это что ещё за хуйня? — вопрошал он в пустоту. — Это лепестки роз. Мертвец вздрогнул и задрал голову, щурясь от близкого света. В темном проёме двери он признал расхлябанный силуэт Рыжего. — Это ты, что ль, сделал? — спросил Мертвец, выгребая из своего спальника тонкие лепестки. Рыжий кивнул. — И где ты их взял? — У Стервятника одолжил. — И он был не против? — уточнил Мертвец. — Конечно, — заверил его Рыжий. — Он ведь об этом не знал. Мертвец покачал головой, представляя, какой крик поднимет Птичий Папашка и какими увечьями это грозит его Вожаку. — Ну и зачем? — спросил он. — Чтобы ты точно заметил, что особенный, — усмехнулся Рыжий, скидывая с себя кеды. Мертвец почувствовал, как в груди похолодело, а лицо залилось жаром. Такого румянца, должно быть, эти щечки не видели с детства. Потеряв на секунду нить разговора, Мертвец ошалелым взглядом уставился на Рыжего, который проворно стянул с себя подтяжки и начал снимать штаны. — На вот, я тебе стихи написал, — Рыжий сунул ему розовую прелесть, пачкающую все вокруг липкими блестками. Мертвец с трудом разбирал корявый почерк Вожака, поднеся послание поближе к лампе. — И что все это значит? — нахмурился Мертвец, наблюдая, как абсолютно голый Рыжий самым нахальным образом пытается залезть в его спальный мешок, окончательно размазывая нежные розовые лепестки по их телам. — И какого хера ты делаешь?! — Это значит, что я тебя люблю, — пояснил Рыжий, отбрасывая в сторону свои очки. — И ты щас это почувствуешь. *** Когда священник пылкий, молодой Из тайны тайн вкушает первый раз Плоть Бога — узника гармонии святой — И с хлебом пойло пьёт, войдя в экстаз, Нет, даже он не в силах испытать, Что было в ночь, когда глаза мои Метались на тебе, и протоптать Я пред тобой колени мог свои. О, если б я чуть меньше был влюблён И если бы чуть больше был любим В те дни, под звон веселья, ливня звон, — Лакей Страданья — я не стал бы им. Но счастлив, что я так тебя любил, Хоть голос боли до сих пор жесток. Подумай, сколько сменится светил, Чтоб сделать голубым один цветок. Оскар Уайльд