Roly Poly

«...оставьте сообщение после сигнала. Бип.» — Ты не отвечаешь мне уже несколько месяцев.. но каждый раз я вижу, что наше яйцо раскачивается.. пожалуйста, ответь мне. Он снова кладет трубку, прижимая к себе небольшое электронное изобретение, что позволяет ему до сих пор узнавать хоть что-то о своем Томе. Но каждый раз, когда его тянет к телефону, яйцо начинает раскачиваться. Это дарит одновременно и улыбку, и слезы. Потому что Риджуэлл не принимает звонки ни от него, ни от Эдда или Мэтта. Он просто уехал. Через пару часов наступит четырнадцое февраля – день всех влюбленных, а он будет встречать этот праздник как несколько лет назад, когда ещё не был в отношениях. Но разве сейчас это отношения? Сложно назвать. Опять на душе скребут кошки и пусто. Два года назад, на день святого Валентина он получил от Томаса это яйцо. Он тогда улыбался, говоря, что оно поможет ему знать, что Риджуэлл всё также любит и никогда на самом деле не уйдет. Может, исчезнет, но ненадолго, на чуть-чуть. Всегда вернётся. Но он всё никак не возвращается. Прошло почти полгода с того момента, как Торд вообще последний раз его видел. Все эти месяцы его метка нестерпимо горела, причиняя уйму боли. Он не мог сдерживаться и плакал. Это могли слышать его соседи, но в любом случае, они не успокаивали его ничем, даже обычными подбадриваниями. Они предпочитали не лезть в их дела. Том просто испарился, канул в воду, оставляя после себя просто воспоминания и пищу для размышлений. Три года назад они начали встречаться. В этот чёртов день. Но сейчас, когда рядом Том так и не появился, для норвежца этот день не праздник любви больше. Это день дарения книг, день компьютерщика, день обнаженных мужчин в Японии, день психически больных в Германии. Но не любви. Его любовь не хочет проявить и каплю понимания, хоть написав одно сообщение по типу «со мной всё в порядке», или просто позвонив. Один раз. За всё это время даже этого не было. Ничего. Совсем. — Совести нет у тебя, Риджуэлл, – тихо шептал Ларссон, сворачиваясь от глухой боли в предплечьи, и неслышно плача. Это больно. И морально, и физически. Кожу жжет, буквально выжигает, и чем больше расстояние между ними, тем сильнее. Его метка – лаконичный рисунок. Три черные точки, обведенные в тонкую линию. Шар для боулинга. Ебучий шар для боулинга. А у Тома лампочка, в которой причудливой формы завитушка проволокой в виде знака Красной армии. Это до истерического смеха иронично. Настолько, что, когда узнал, Торд покатился со смеха. И слез. У Томаса эта тату на груди, прямо около сердца. Так сейчас ему также хреново, верно? Возможно, даже хуже. Так зачем он уехал, если знал, что все настолько плохо с этими гребанными парными метками? Стало ещё больней, отчего он лишь сдавленно заскулил, не в силах это остановить. Татуировка въедалась под кожу, словно точно утверждая, что он связан с этим черноглазым на века. Она была подобна той токсичной краске, которая действует на кожу очень негативно, оставаясь на ней на очень долгое время. Но здесь другое. Здесь навсегда. На столе показалось движение, на которое парень обратил внимание, вяло переводя взгляд с потолка на него. На это чертово яйцо. Качается, чтоб его. На лицо наползла нервная улыбка, и он снова кусая губы, закрыл глаза, в надежде вновь не расплакаться. Так низко. Он ненавидит Тома за такое. И эта ненависть его сжигает изнутри. Равноценная любви. В дверь его новой квартиры стучат. Он не может подняться, от кровоточащей раны так просто не отделаться. В худи впитывается кровь, но он ее не замечает, только шипя на очередную боль. Сейчас она в разы уменьшилась, как будто давая мелкую передышку перед чем-то ещё. Ну да, конечно, это же сам Томас Риджуэлл, собственной персоной, стучится в дверь и просит войти. Сволочь. Ларссон нехотя открывает, впуская молчаливого британца и даже не здоровается с ним. Без спроса достает бутылку водки, автоматически откупоривая ее и наливая в рюмки. Только после нескольких шотов им получится адекватно поговорить. Но нет, удивительно, Том начинает говорить и без алкоголя. Просто присел на диванчик, отставляя уже полную рюмку от себя и смотря точно в уставшие серые глаза напротив. Это заставляет ещё больше удивиться. Томас Риджуэлл да и не пьет? Что за глупости. Но Ларссон послушно отставляет бутылку, всё же отпивая сам. Ему не помешает. — С днём святого Валентина, солнышко. Мм, понятно. Всё-ещё солнышко. Том всё продолжает удивлять его и так. Но Торд слишком много говорил, теперь его очередь слушать. На лице рогатого нет эмоций, он просто устал. От всего, если обобщить. Риджуэлл может внезапно уйти, никому об этом не говоря, и очень далеко, если верить собственным ощущениям. — Я тебе кое-что принес, Торд, – он вытаскивает из рюкзака что-то. Будто не у него прямо сейчас бешено колотится сердце, ведь кровь на тату ещё не застыла. Она расползается по его темной рубашке и норвежец это видит. Также как и кровавый цвет смешивается, даже сливаясь с его толстовкой. Риджуэлл вытягивает из рюкзака немного помятые цветы и конфеты. Надо же, он даже смог вспомнить какие его любимые, хотя так давно не дарил. Но уже опускается до шёпота, раскрывая объятия, в которые так хочется упасть, не волноваться ни о чем, не бояться и не кричать от боли. И Торд повинуется, садясь рядом и кладя на его плечо голову, постепенно оказываясь в объятиях черноглазого. — Пожалуйста, прости меня. Я люблю.. так люблю тебя, пожалуйста, прости.. – но Торд ничего не отвечает, принимая мелкие извиняющиеся поцелуи в щеки и в принципе лицо. — Я те-бя не-на-ви-жу, – единственное, что таки сказал рогатый, снова опускаясь до слез и прижимаясь к нему всем телом. Ненавидит до потери пульса. Знает, что ему больнее, но ничего не может с собой поделать. Рогатый расстегнул пару верхних пуговиц на рубашке Томаса, осматривая его метку. Ещё хуже. — А ты ненавидишь меня. Потому что Ларссон, черт возьми, волнуется. И каждый раз ему больно от того, что Том пропадает на неизвестный срок, внезапно появляясь и каждый раз норвежец обрабатывает его грудь. Потому что Риджуэлл всегда где-то далеко. — Я клянусь, больше никогда не уйду. Клянусь на крови, – прикладывает к горячей тату руку Торда своей, скрепляя их кровью. Это дало больший эффект, чем который ожидали оба, но и то хорошо. На месте замысловатого рисунка на груди у британца что-то тепло и тускло засветилось, сразу потухая. Кровь с метки рогатого сползла по его руке, сливаясь с кровью черноглазого и заставляя его рвано вдохнуть. Но через пару секунд он смог нормально выдохнуть, отводя от себя ладонь Ларссона, мягко ее целуя. — Прости. Кажется, это не были пустые слова. Если даже кровь соединилась и дала такую необычную реакцию, впрочем и такое возможно в этом долбанном мире. Неужели всё? Неужели, Том больше не уйдет? В это невозможно поверить. Он всегда уходит, всегда оставляет. Уже год он так делает. Ларссон отодвинул край растегнутой рубашки, скользя взглядом по его метке, снова и снова любуясь ею. Его такая мерзкая, а эта хоть выглядит интересно. Давно он не видел ее. Риджуэлл рвано вздохнул, снова и снова целуя его руки. Ему бесконечно жаль. Это очень больно. Он и сам пытался избавиться от боли, хоть как-нибудь. Слышал, что если вырезать тату, то боль исчезнет. Ничего не произошло и он не смог. На груди красуется всё та же, такая же витиеватая лампочка. Однако рядом с ней у него теперь несколько ровных шрамов. Торд в курсе. Торд знает. Он и сам пытался. Он не винит. — Может быть, я тебе и поверю. Но прямо сейчас, обещай, что останешься хотя бы до завтра, – севшим голосом все же решился попросить Торд, сжимая его руку своей и в немой надежде прижимаясь. Хотя бы день. Этот день. Пожалуйста.. — Обещаю, – его руки на виду, даже пальцы не скрестил. — Я больше никогда не уйду, солнышко. Никогда, – опускаясь до шёпота и прижимая к себе рогатого, поцеловал его в макушку. То, что оба по локоть в крови ничего не значит. Глупо предполагать иначе. — А теперь, пойдем, я обработаю. А то подцепишь что-нибудь ещё, – конечно, как он может не заботиться? Обязан, своей меткой. Ему приятно заботиться о Томе, особенно когда тот рядом и не сопротивляется. Парень мягко поцеловал его в щеку, чуть потираясь носом. Ему так не хватало этого. Не хватало его все эти месяцы. Торд подхватил его под руку, уводя в ванную комнату, и собираясь там разобраться с его кровавой меткой, как и своей. Они оба немного в пролете, если смотреть на те места, где находятся эти татуировки у обоих и насколько они уже изуродовали их тела. И снова на столе движение, пока оба находятся в ванной, вяло перебрасываясь фразами при перевязке ран. Никто уже не замечает. Яйцо вновь закачалось.