Клюквенная кровь

Герда умела ставить стандартную трехместную палатку за три минуты, при сильном ветре — за пять минут. При ветре с дождем — что ж, Герда просто чертовски хорошо наловчилась ставить палатки, пока искала Кая, а дождя все равно не было. Девушка закрепила растяжки, открыла тамбур и бросила внутрь рюкзак, хрустнувший чем-то в своих темных плотных недрах. Вечерело, но Герде не хотелось разводить костер — в её яранге огонь давно догорел, а в небе хватало и тусклого северного солнца. Герда села на дерн, влажный и холодный, прямо в клюквенные капли крови, растеклась, как мороженное в жаркий день, и выдохнула с покорным удовлетворением: холодный воздух перебирал её волосы, небо льдистым стеклом устремлялось в бесконечную высоту, было похоже на колодец — привычнее, чем девушке бы хотелось. Северное сияние вспыхнуло, как дорожки машинных фар, вылетевшие из-за поворота, проложило призрачный путь до горизонта и потухло, когда за спиной Герды заглушили мотор и вытащили из гнезда ключ зажигания. Вместо ветра в её волосы вплелись чужие ледяные пальцы, шевельнулись в незамысловатой ласке, и солнце окончательно ускользнуло за горизонт, не желая мешать двоим, не видевшимся целый год ожесточенных холодов. — Спасибо, что приехала, — шепнул морозным шелестом Кай, опускаясь рядом. Клюква под его ладонями мгновенно заиндевела, становясь сизой и мохнатой, и Герда бездумно отправила несколько ягод в рот — подмороженными они становились сладкими и по-особому волшебными. Кай привалился к девушке плечом, так что бок мгновенно занемел от холода, и удовлетворенно вздохнул, прикрывая глаза. — Как она? — ненавязчиво спросил Кай. Он всегда спрашивал, но никогда не называл Королеву ее именем, словно суеверно боялся накликать, словно Королева могла бы променять жару Майями на Исландию еще раз. — Как обычно, — пожала плечами Герда, невольно мягко улыбаясь. Она любила Кая, потерянного для нее, но и Королеву она любила не меньше. Она была забавной и уже не разу не снежной. Волосы выкрасила в огненно-рыжий, улыбалась ярче и теплее солнца, смеялась звонче птиц, и распахивала каждый раз объятия теплому океану, словно роднее него для нее никого не было. Открывала для себя людей и мир заново, как наивный ребенок, она частенько не знала границ, вызывая у Герды в груди что-то теплое и живое. Ночь медлила, боролась с заревом заката, и Герда, глядя на это обреченное сражение, лениво думала, что давно уже забыла причины, по которым приезжала каждый год в конце лета на север, где Кай устраивал себе своеобразный курорт. Исландия не Лапландия и даже не северный полюс, да? Очень даже тепло, если знать, что все относительно. Вся жизнь Герды была странной, конечно, и, если она чему-то научилась, так это принятию. Принятию того, что Кай был не иначе как новым Снежным Королем, своевольным мальчишкой, оседлавшим снежные санки и заглядывающим в окна к маленьким детям. Того, что Королева готовила ей каждое утро смузи, теплые и густые, переодевалась возле их общего шкафа в яркие блузки с тропическими цветами, растущими из рукавов, наряжала улыбку их общей помадой и, оставив след духов на плечах Герды, неслась на работу, живая и счастливая, а главное — горячая. Герда сыпала в смузи лед, по холодным кафельным плиткам путешествовала из комнаты в комнату, собираясь, потом втискивала ледяные ноги в острые туфли и тоже шла на работу. В холодный гостеприимный морг. Наверное, все люди какое-то время хотели оставаться снежными королевами. Потом уставали, разочаровывались и избавлялись от ледяной жгучей скорлупы, любовно выпестованной не за один год. Пили горячее молоко взахлеб, макая в него ложки с плавящимся вересковым медом, похожим на снег, навсегда отворачивались от северного простора, селились на берегу тропического моря, чтобы первым делом утром можно было поймать африканский ветер лицом и зарыться ногами в шелковый влажный песок. А Герда обречена была вечно стоять на развилке, в шаге от избавления, в бездне бесконечной неопределенности, со старой и новой любовью, расколовшей её сердце на двое, с болезненной привязанностью к двум полюсам, составляющим её жизнь. Настоящее зеркало было не тем, что случайно расколотили тролли. Зеркало было между Каем и Королевой, в том, чему они молчаливо завидовали и до чего в итоге своих путей добрались. Это стекло рассекло Герду надвое и, омытое кровью, осталось в её чудесных руках, как в золоченой раме. Герда и была теперь камнем на распутье, указателем к теплу и холоду, равнодушным определителем желаемого вектора. Жила в сердце жаркой Америки, чтобы каждый день сбегать в искусственный холодильник и каждое лето — в далекую Исландию, страну кристальных озер, заживо сдирающих кожу холодом, бескрайних просторов и отчужденных гор, хищных айсбергов и голубики, так похожей на глаза Кая. В страну, где она могла украдкой прикоснуться к его рукам, давно не надеясь на биение жизни. Его кровью теперь была перемороженная клюква, его теплом — раскаленный лед, к которому прилипали вязко руки и губы, если Герда отваживалась поцеловать Кая хотя бы в щеку. Его летом была тихая пустынная Исландия. Кай покосился на Герду, утомленный долгим молчанием, и выдул целый сноп искрящихся снежинок, осевших на землю. Подлизывался. — Злишься? — спросил он с нотками сожаления и раскаяния в голосе. Заигравшийся принц, вспомнивший о любимой няньке, или фрейлине, которой он когда-то благоволил из высокомерного каприза, потом забыл о ней, увлекшись новой юбкой. И возвращается иногда взглядом к былой страсти, вспоминая незначительные секунды их общего времени. Герда не любила чувствовать себя несостоявшейся любовницей, проигравшей слепящим снежным просторам, но такова была цена ее любви, таков был ее взнос за возвращение к спокойной жизни на душном юге, таким было счастье Кая. — Нет, — осипшим горлом ответила Герда и для верности покачала головой. Может, она простудилась, может, слишком увлеклась мыслями о несбывшемся, может, Кай сидел слишком близко. Королева определенно должна была начать читать нравоучения прямо по возвращении Герды: и о том, что уехала без предупреждения, в очередной раз, и о том, что не берегла себя, и о том, что добровольно-болезненно привязала свое сердце северному острову, к холодному Каю. Она лучше других знала, каково в пронзительном одиночестве жить на самом краю земли и на самой грани безумия, и так же понимала, наверное, какого Герде было ездить раз за разом к любви своей жизни, к проваленной миссии, к величайшей потере, чтобы смотреть в знакомые глаза и морозить лицо нежным дыханием, сухим и снежным. — Тебе холодно? — тревожно спросил Кай, словно каждый раз забывал кем он был и кем была Герда, и девушка, не удержавшись, рассмеялась, тут же закашлявшись. — Возьму спальник, — сухо сказала она, поднялась, едва устояв на ногах, и дошла до рюкзака, распаковывая его и доставая пушистый легкий спальный мешок. Замерзшие пальцы тщетно боролись с завязкой, пока Кай не отобрал мягко мешок и не открыл его, разворачивая теплую ткань и укрывая Герду. — Ты знаешь, — неуверенно сказал Кай, становясь почти тем мальчишкой, выглядывающем из розовых кустов. — Знаешь, мне ужасно жаль, что ты каждый раз так приезжаешь. Герда удивленно подняла брови, не в силах по-другому выразить свое удивление от услышанного. — Ты нужна мне, — уже увереннее и тверже сказал Кай, твердо глядя Герде в глаза и сжимая руки на ее плечах. Даже через толстый слой теплого материала чувствовался мертвенный холод. Холод был не только в Кае. Герда была остывшей насквозь, пропитанной полярными ветрами и звонким пустым воздухом. Ее касания больше не обжигали замерзшего молодого человека, ее сердце больше не способно было растопить его лед. Она сдалась, зная, что больше ничего не сможет сделать. — Я… поеду с тобой? — неуверенно спросил Кай, заглядывая Герде в лицо своими глазами, полными голубичной паволоки. — Ты спрашиваешь меня? — спросила Герда, не до конца понимая, что происходит. — Нет, конечно нет, — Кай улыбнулся озорной улыбкой, неощутимо теплея. — Я поеду с тобой, Герда. Научишь меня, как жить дальше?

***

В аэропорту было омерзительно-шумно и многолюдно, пахло фаст-фудом, рядом вертелся неугомонный Кай. Герда на миг представила, как прекрасно было бы раствориться в вечных арктических льдах, унестись в всполохи северного сияния и волшебство полярной ночи. Какая тишина сопровождала бы каждый её шаг, как распахнулись бы перед ней исландские горы, покрытые обманчиво зелеными мхами и извилистые реки, врезанные фьордами глубоко в землю. Как успокоение накрыло бы её пуховым одеялом, вернуло бы Герде её суть, её жизнь. Герда додумала каждую мельчайшую деталь своего возможного будущего, полного вечного успокоения, распахнула глаза, вручив мужчине за стойкой регистрации два паспорта и два посадочных талона. Если не ради любви, то ради чего стоило бы преодолевать?