телячьи нежности

«Понятия не имею, кому и зачем это надо, пугаться сверх меры. Что, жизнь и без этого сама по себе недостаточно страшная, что ли?» Примерно так рассуждал Инженер про себя, пытаясь удерживать равновесие. За ночь снега насыпало по колено, но под белой пеленой скрывалась коварная корочка льда. А ботинки Инженер на сегодня выбрал неудачные. Скользкие. К тому же, промокающие. Никто же не предупредил, что в феврале может неожиданно выпасть снег и заморозки могут ударить сосулей в спину, верно? До видеосалона оставалось всего метра полтора и было бы очень обидно так до него и не дойти, растянувшись на промерзшем асфальте морской звездой со сломанной спиной. Так вот, пугаться Инженер не любил. По крайней мере, целенаправленно. В отличие от уже не Особы, но Особ... Особа? Осо... Ос... Особого, в общем. От Журналиста. Журналист же любил быть напуганным так же сильно, как и пугать. Пугать он предпочитал с экрана пузатого телевизора, заговорщицки высовываясь из-под кружевной салфетки, которой этот самый телевизор был накрыт. Истерическим тоном, грязными развалинами фоном, мелкими деталями ошметков тел прямиком из громких дел и заглядыванием зрителю прямо в душу. Эй, зритель. Черные Руки в Железных Рукавах уже поднимаются по лестнице в твою квартиру и стучатся тебе в дверь. Стук-стук. Пугаться же предпочитал дома, в интимной обстановке – каждая полка стеллажа в его комнате в два ряда была заставлена видеокассетами с зарубежными фильмами-ужастиками. Или как он сам называл их на американский манер «хоррорами» (а тугоухий Инженер поначалу называл их «Хорами»). Демоны, истыканные с головы до пят гвоздями, маньяки-убийцы в хоккейных масках с ножами наперевес, угольно-черные псы-людоеды, беловолосые детишки с горящими глазами – скажите мне, что пугает вас и я подумаю, предложить вам пива или нет. Инженер опустил руку на перила – железо холодило ладонь сквозь перчатку. Он спускался осторожно, маленькими шажками. Ступеньки были крутыми, а открытая дверь на улицу – единственным источником света в узком коридоре, направлявшем в видеосалон. Инженера мучило стойкое ощущение, что он делает что-то или незаконное, или мистическое. Незаконное потому, что ходить по видеосалонам для Инженера было в новинку. В походе в видеосалон, на самом деле, нет ничего незаконного, просто все новое в жизни Инженера – синоним к «из ряда вон». «В новинку» и «Из ряда вон». Есть же некоторая разница? А мистическое потому... Что Инженер, честно говоря, в душе не ведал, что именно он ищет. Но это не его вина – ему ведь не объяснили нормально, что от него хотят. Вроде, кассету. Вроде, с любимым фильмом. Точно ужастик, это было бы логично. А дальше понятное заканчивалось. — Этот фильм... Он о кабельном телевидении, о морбидном, о гнилом мясе и о галлюцинациях... Произнеси это слово вслух, желательно по слогам: гал-лю-ци-на-ции. Медленно. Смакуя его. Чувствуешь, как очертания комнаты вокруг начинают... Расплываться? В блеклом свете энергосберегающих ламп бледная кожа журналиста казалась лягушачьей, очки отбрасывали блики всякий раз, когда он двигал головой, а из-за хорошей аккустики кабинета-студии каждое слово Журналиста искажалось слабым эхом. А может сам телевизионер специально говорил с эхом. Для пущей демоничности момента. — Д-да... Д... Ч-что-то как-то н-не плывет пока ничего, да и как оно вообще... Хотя Инженер честно повторил за ним. Вполголоса, правда. Наверное поэтому магия и не подействовала. И комната оттого не развалилась на кучу прямоугольников и квадратов пятидесяти оттенков зеленого. Журналист цокнул языком, словно хлыстом. — Этот фильм задевает во мне что-то глубинное... Утробное, я бы даже сказал. Что-то, что сняли не обо мне, но лично для меня и подарили мне сквозь границу государств и годы. Словно некое послание, письмо в монтаже и багровых тонах. Журналист выдержал драматическую паузу. Инженер закашлялся. — Как он н... Н-назывался-то хоть? Фильм, в смысле, – робко спросил Инженер и опустил глаза в пол. Он физически не выдерживал долгих гляделок «зрачок в зрачок». Потому что ощущал себя пленкой, вспыхивающей на солнце. — А вот не помню. Ничего не помню, – отрезал Журналист, отходя от окна. Жухлый зимний пейзаж по ту сторону фрамуги тоже приобрел в себе нечто чахоточно-зеленоватое. Оттенок воды, в которой развели пару капель зеленки. — Вернее, не совсем так. Я помню до мелочей тот злополучный вечер, когда я смотрел его: Алупка, знойное лето 86-го, сквозняк, поигрывающий тюлевыми занавесками балкона, а я стою как вкопанный в темноте номера и смотрю, затаив дыхание, на рекурсию, – он произнес это слово с особым, смысловым ударением, – экран повторяющий экран, на котором разворачиваются зрелища, от которых кровь стынет в волосах... — Ф-факториал. — Что? — Т-то... Ну, что ты и-имеешь в виду. Это б-больше похоже на факториал, на самом-то деле... Вообще, п-по-хорошему. Журналист окинул его взглядом, который трактовать иначе как раздраженным «тьфу-ты!» было невозможно. Ты ему про кровь, стынущую в волосах, жилах и где-нибудь еще в неожиданном месте, а он до мелочей докапывается. — Но при этом, я не помню ничего, что могло бы помочь мне в поисках. Ни режиссера, ни года, ни названия, как ты уже знаешь. Я искал вчера в личных, так сказать, архивах, перерыл все вверх дном, но... Увы! Она будто испарилась. Мне даже начинает казаться, что она мне приснилась, хотя я точно уверен, что она где-то у меня под носом, а я в упор не замечаю ее. Или не желаю замечать?.. — Вообще-то я... Я понимаю, да. Я вот в-все время т-теряю что-нибудь, направо и н-налево, б-будто я Маша-растеряша какая-то. Помню, я как-то на р-работу в НИИ опоздал, потому что искал очки, три часа, а... Три часа, представляешь? А они оказались у меня на лбу. А я и не заметил... — М-да. О кино они в тот вечер больше не говорили. Тем временем, салон видеопроката встретил Инженера землистым полумраком и ненавязчивой клаустрофобией. — Э-э-э... Здрасьте. В-вы... В-вы видеокассеты продаете? Продавец опустил «Ветхий и Новый Завет» в бумажном переплете и его худое, усатое лицо слегка поморщилось. Во впалых глазах продавца и выпученных у девицы с кассеты на полке читалось синхронное: «Ты че, дурак?» Инженер закусил губу, мечтая провалиться от стыда в грязный линолеум. — М-мне н-нужна... Ну... К-кассета очень нужна, н-но я не помню, в-вернее не знаю, ни названия, н-ни авторства... Н-ничего, если я в-вам опишу о чем она, а в-вы ее, ну... Н-найдете? Продавец изогнул бровь. — Т-там, в общем... Там про жилы, к-которые стынут в волосах, н-нет! Не, там вообще п-про телевизор и п-про ф-факториалы с мясом и... Там еще... Кабельное теве причем, это на-наверное важно... С каждым словом Инженер звучал все тише, пока не перешел на шепот. Продавец снова углубился в чтение, послюнявив палец, чтобы перелистнуть страницу. Инженера не надо было выпроваживать из магазина – он пулей вылетел сам. Вверх по лестнице, не оглядываясь, будто бы за ним гналась стая гончих. Подниматься и в правду легче, чем спускаться. Стоя по колено в сугробе и отдышавшись, инженер уныло подумал, что денек-то выдастся тяжелым.

***

— В-вот! Я достал! Достал ее! Инженер светился щенячьим счастьем, выуживая из-за пазухи прямоугольный, шелестящий сверток. Он так и не раздевался и снег падал с его плеч на пол. Журналист недоуменно покачал головой. Ни здрасьте тебе, ни до свидания. Как нетипично. — Что это? Трясущимися руками Инженер протянул ее. Заветную кассету, с облупившейся по краям наклейкой, на которой от руки было написано красным маркером «VIDE0DR0ME». Да, прямо так, с «О», так пугающе похожей на нуль. — Ого! Черт побери... — Я... Я вчера весь день, ве-весь день бегал по развалам, – сбивчиво затараторил Инженер, – скреб, как грится, по... По су-сусекам, в одной не было, в другой, в третьей... До позднего вечера бегал, да, ноги все се-себе стер... А Журналисту было слишком неловко сказать ему, что его, во-первых, никто не просил этого делать, а, во-вторых, кассета нашлась сама, на антресолях, буквально в вечер накануне. И Журналист этого не сказал. Зато красноречиво поцеловал Инженера, так и не дав тому договорить свой путанный и вязкий... Ну, пусть будет спич. А это так. Вместо «Спасибо».