«Вам не счесть земных красот Любовь здесь ждёт своих творцов»
Когда Ларри в первый раз видит Нолу, он думает — что это? Потом исправляется — кто это? Ещё чуть позже добавляет — и что я делаю рядом с этой странной девушкой? Волосы неровные, кое-как подстрижены, торчат в разные стороны, словно пёрышки у нахохлившегося воробья. На лице непонятные рыжие точки — то ли болезнь, то ли, может, краской в лицо кто брызнул. В общем существо крайне странное, и к себе не то, чтобы располагающее. Когда Нола в первый раз видит Ларри, она думает — о! Потому что видит она, собственно, не Ларри, а лежащее около дороги тело. Предположительно, ещё живое. Своё предположение Нола подкрепляет парой тычков ногой в бок этого самого тела. И, только услышав болезненный стон, думает — живой. Что она думает, затаскивая тело в телегу, лучше вообще никому не знать. Но тело оказывается тяжёлым, так что запас брани кончается раньше, чем мучения Нолы. Приходится идти на второй круг. Позже, после сделки, поцелуя, плена, предательства, возвращения, Нола думает — все, кто говорил, что первое впечатление самое важное, вообще ничерта не понимают. Потому что, увидев Ларри впервые, Нола почувствовала жалость и раздражение. Решила, что он мечтательный дурак. Сейчас-то она понимает — дурой здесь была точно она. Мечтательной дурой, да. Видя Ларри теперь, Нола не чувствует жалости, только лютую кипящую злость. И если бы из злости можно было делать магию, она бы уже размазала его по стенке своего же дома, так что он стал бы плоским, как мамины рисунки. А ещё она думает — да катись ты туда, откуда вылез и хоть помирай там, мне плевать, только на глаза больше не показывайся. Но Ларри вот он, ворвался к ней, как с себе домой, стоит в своей этой проклятой ястребиной форме, которая до омерзения ему идёт. Она, насколько понимает Нола, создана так, чтобы максимально обезличить человека. А Ларри в ней только красивее. За такое наказывать должны. У них там, так точно. Ещё и птица у него необычная, интересная такая. Тоже красивая и совсем не страшная. Перья распушила, будто красуется перед ней. Сам Ларри не красуется. Ему и не надо. У него странный, усталый и немного рассеянный взгляд. Такой спокойный и мирный, что Ноле хочется… «Мало ли, что тебе хочется, дура», — одёргивает она себя. — Я вам ничего не сделаю, — говорит Ларри. «Зато я тебе сейчас что-нибудь сделаю», — хочет сказать Нола, но молчит. Потому что взгляд у Ларри всё-таки странный, почти извиняющийся. И Нола тратит все силы на то, чтобы его не простить. А Ларри тратит все силы на то, чтобы выглядеть спокойным, уверенным и стоять прямо. Потому что после двух полётов сквозь Тень, ему хочется как минимум сесть. Как максимум — положить голову Ноле на плечо, завернуться вместе с ней в одеяло и уснуть. И пропади всё пропадом. Но он знает — нельзя. Потому что всё ведь действительно пропадёт. Ещё Ларри хочется просто обнять Нолу, возможно, сказать, как ей идёт красное платье и что она милая, когда злится. Но когда не злится — ещё милее, так что «прости меня, пожалуйста». Эту последнюю фразу он вспоминает так долго, что момент, кажется, уходит. Ну и ладно. Ястребы извиняются не словами. Они извиняются делами. И раз уж Ларри, как ни крути, всё-таки Ястреб, то прощение Нолы он заработает, заслужит. Так или иначе. Потому что он этого хочет. А его желания, как выяснилось, штука невероятно мощная.***
«И все цветёт в их глазах И боли нет, и меркнет страх»
Когда Ларри учит их своей этой серебряной магии, Нола думает, что зря его не прогнала. Потом она думает — отойди от меня, молчи, не говори ничего, не смей. Она практически ненавидит Ларри за то, как метко он попадает в болевые точки. Словно и она, и Слава, и Нил, и даже Райлан для него — что кролики для ястреба. Лёгкая добыча. Словно вся их боль — вот она, на поверхности. Приди и возьми. Обрати и силу. Но Ноле не надо такой силы. Она и так знает, что Ларри ей скажет. И что она точно не хочет слышать. Поэтому она даёт подсказку, подставляется под удар, который сможет выдержать: — Ничего не говори про моего отца. Пожалуйста. Ларри попадается сначала. Бьёт по уже зажившей, зарубцевавшейся ране. Ноле всё ещё больно, но боль привычная, почти обыденная. Но Ларри понимает и это. Он же, Тень его возьми, умный. — А ещё, кажется, ты немного меня любишь. Кажется ему. Ха. Ноле хочется его ударить. Прямо по его красивому лицу. Чтобы казаться перестало. — Вот только я Ястреб и любить не умею, нас такому не учат. На языке вертится очень много всяких гадостей. Красочных таких гадостей, цветастых. Ларри небось таких слов в своей ястребиной жизни ещё не слышал. Но вместо этого она стоит и молчит. Как дура. Потому что в груди пусто и холодно. И плакать хочется. Но не при людях же. — Но я могу попытаться. Говорит он и мягко улыбается, едва-едва, кажется, сам того не замечая. А у Нолы болезненно щемит сердце. Потому что ну зачем ты со мной так? Когда на ладонях вспыхивает серебро, она всё понимает. Но ей всё равно хочется крепко его побить.***
«Скажи зачем живет она Любовь что яд, любовь что смерть?»
Ларри настоящий мастер своей печали. Нола слышала эту фразу лишь раз и только теперь поняла значение. Нет, даже не поняла, почувствовала. Он умеет обращать печаль в Тьму, а Тьму в серебро. Боль в злость, а злость в силу. И это тоже какая-то совершенно особая магия, творимая одной его волей. Перед этой волей ещё падёт империя Ястребов, и она это обязательно увидит, просто немного другими глазами. Нола тоже хочет стать таким же мастером собственной печали. У неё даже, кажется, начинает получаться. Поэтому когда Ларри извиняется перед ней за то, что любит её, Ноле становится почти весело. Даже несмотря на то, что она вот-вот умрёт. — Это я виноват. Прости, что я… Что я это чувствую к тебе. Я не планировал, — говорит он, а Нола тихо смеётся. — Любовь — это такая штука, которую не планируют. Когда она видит Ларри таким — беспомощным и потерянным перед лицом неизбежности, ей вдвойне хочется его защитить. У неё сердце почти разрывается от болезненно острой нежности, и это тоже всё его серебряная магия. Нола думает — ну ты же Ястреб, давай соберись, обрати эту боль в серебро, я же всё-таки не совсем ухожу, я всегда буду рядом, защищать тебя, и всех остальных, но тебя, конечно, особенно. А ещё Нола думает — придурок, да обними ты меня уже, мне тоже ужасно страшно. Ларри действительно её обнимает. Он же умный. Он же гардиан. Он же сын Магус. Угораздило же в такого влюбиться. Нола его целует. Потому что, наверно, это лучший способ сказать «прощай» из всех, что она только знает.***
«Лишь бы не снилось счастье в ночи Все ль позабылось? Только молчи Слезы катились сквозь сердце в ручьи Ночью приснились руки твои»
Ларри лежит на полу около камина, завернувшись в одеяло и чувствует себя странно. За последнее время он так часто терял всё, получал обратно и снова терял, что у него выработался иммунитет. Или просто какая-то часть души начала атрофироваться. Потому что он лежит в полудрёме и чувствует… чувство. Такое сильное и одновременно тихое, что Ларри даже не может определить положительное оно или отрицательное. У него внутри будто засела одна из погребальных песен и смешалась со здешним безмолвием. Всё это настолько странно, что когда рисунки начинают ползать по стенам, он не удивляется. Просто прикрывает глаза. Ларри снится, что его голова лежит на коленях у Нолы, что её руки перебирают его волосы, что она говорит: — Давно хотела это сделать, — и снова гладит его по волосам, — они у тебя мягкие такие. Ларри боится шевельнуться и прогнать видение. Потому что это же сон, со снами всегда так. Они тают, обрываются раньше, чем ты успеешь вдоволь насладиться. А от касаний Нолы болезненно хорошо и тепло как от солнца, так что Ларри хочет вообще не просыпаться. Возможно, никогда. — И хватит спящим прикидываться, я ведь знаю, что не спишь, — голос у Нолы наигранно недовольный, с весёлыми нотками. — Если я открою глаза, ты не исчезнешь? — спрашивает Ларри с затаённым страхом. Ему кажется, что всё разрушится от одного лишь звука его голоса. Но Нола отвечает: — Ну конечно нет. Тогда он открывает глаза, и снова видит её. Его живая мёртвая возлюбленная почти совсем Нола и только чуть-чуть дух земли. Но она всё же никак не может быть настоящей. Так что это точно сон. А раз это сон, тогда… — Тогда иди ко мне. — Я уж думала не попросишь, — Нола улыбается весело-весело, и хитрые искорки пляшут в её глазах. Она ныряет к нему под одеяло. Прижимается всем телом, тёплая-тёплая, живая-живая. Но Ларри понимает — всё это прощальный подарок. Поэтому он не тешит себя надеждами, просто наслаждается моментом. Постигает азы золотой магии заново. — Я всё ещё люблю тебя и всегда буду любить, — шепчет Нола ему в губы, обжигая горячим дыханием. От неё пахнет луговыми цветами и травами, свежим весенним ветром, талой водой и солнцем. От всего этого у Ларри кружится голова. Неясное безымянное чувство топит его в себе, точно в море. Он не сопротивляется. — Я тоже тебя люблю и буду любить всю оставшуюся жизнь. Нола касается тёплой рукой его щеки. Лицо у неё при этом грустно-радостное, как вся его любовь к ней. Нола отлично знает, что Ларри не бросает слов на ветер и что раз он сказал — то так и будет. Всё же Ларри настоящий мастер своей печали. Так что их любовь потечёт сквозь него бесконечной серебряной рекой. Но это потом. А пока Нола укутывает его в тёплое золото, сотканное из её последнего желания. Последнее желание оно ведь самое сильное, самое крепкое, самое настоящее. И она желает изо всех своих бесконечных сил, тихо шепча ему на ухо: — Будь счастлив.