Настоящее всегда чревато будущим

Улицы сегодняшней ночью освещены так, будто местные вздумали поклоняться какому-нибудь божеству огня. Отовсюду доносятся весёлые, пьяные выкрики — разведчики, этот новый, наспех собранный Легион, лишь с малой частичкой прежнего состава, отмечает эту ночь так, как будто утро не наступит. Или наступит, но принесёт с собой только дурные вести. Хистория натягивает капюшон глубже и отступает в тень. Её не должно быть в гарнизоне. Но сегодня даже до королевы никому нет дела: солдаты празднуют, и она не может это пропустить. Впрочем, никакой это не праздник — подготовка, глоток жизни перед неизбежным завтра, приятный вечер перед триумфальным, как все надеются, и опасным, это даже не обсуждается, возвращением стены Мария. Возможно, последний для кого-то — никто не знает. Но Хистория, бывавшая на миссиях, уверена: для кого-то точно последний. И она хочет быть там, быть с ними. За прошедший с коронации месяц она ещё не чувствует себя королевой — она до сих пор солдат, разведчик, даже член элитного отряда немножко. Их нервное веселье она ощущает дрожью во всём теле. Она хочет найти хоть кого-нибудь из своих ребят, снова ощутить принадлежность, общность, но соваться в толпу не хочет — узнают, пристанут, начнут расспрашивать и поклоняться. Поэтому Хистория караулит снаружи, за невысокой лестницей. А затем вдруг слышит голоса Эрена, Микасы и Армина, и ныряет за стену, надеясь зайти со спины и удивить всех троих своим появлением, даже непробиваемую Микасу. Вспархивает по ступенькам на заднем крыльце, крадётся мышкой вниз по лестнице, однако на полпути останавливается удивлённо: за широкой открытой дверью на ступеньках ей хорошо видны три фигуры, увлечённо обсуждающие что-то важное, но ещё ей прекрасно видно фигуру, прислонившуюся к стене внутри здания, сидящую к ней лицом. Хистория в ступоре смотрит на капитана, уже не своего, но вот этих троих за стеной — точно. Леви держит в руках впечатляющих размеров бутылку, и в ней точно не вода. В темноте Хистория не может различить, смущён ли он её неожиданным появлением — он ведь подслушивает и пойман на этом! Возможно, не специально, возможно, он здесь всегда сидел, а эти трое просто шли мимо, но её другое заботит: не то, что капитан пристально следит за подчинёнными, а то, что пьёт в одиночестве. Ей кажется, в такой момент, в этот вечер даже ему не может хотеться быть одному — даже кому-то настолько отстранённому и держащему всё в себе время от времени нужна компания, чтобы не сойти с ума. Весёлые группки разведчиков гомонят, дружелюбно хлопают друг друга по плечам и спине, Армин вон за стеной с энтузиазмом рассказывает про море… А Леви сидит в одиночестве, как будто это нормально, как будто завтра будет очередной день. День, конечно, будет, но вовсе не из рядовых, и даже Аккерман должен это признать. Легко не будет — ему ли, наученному жизнью и опытом, не знать. Хистория преодолевает остаток лестницы в той же крадущейся манере, в какой и раньше. Только пункт назначения у неё другой. Она не знает, сильно ли капитан станет возражать, но обнадёживает себя мыслью, что теперь его недовольство вообще не должно её заботить. Она же чёртова королева! Присаживается на пол рядом с ним она всё равно не очень уверенно и в ответ на взгляд пожимает плечами, мол «сама не знаю, не спрашивайте». Он ничуть не взволнован её появлением, но самую малость застигнут врасплох. Не ожидал. Хистория записывает себе ещё одно из немногочисленных достижений: подкралась к капитану Леви. Впрочем, хвалить её никто не спешит — они оба молчат. Откинув голову на стену, Райсс прислушивается к словам Армина, замечательным, обнадёживающим словам. Ей тоже хочется увидеть море, хочется, по правде, ещё хоть разок побывать за Стенами. Чего хочется Леви, она не знает, даже не догадывается — думала бы над этим целый день, всё равно бы не смогла представить. Поэтому она и не пытается, но, протягивая руку, слишком нагло для недавней подчинённой просит поделиться с ней выпивкой. У него вон целая бутылка, а она зачем-то рядом уселась. Хоть сделает вид, что ли, что выпить пришла. Будет хоть какое-то оправдание такому странному порыву не оставлять этого хмурого человека в одиночестве сейчас. Может, Эрен всё-таки был прав, может, она действительно добрая? Леви в ответ только приподнимает бровь, но всё так же бесшумно протягивает ей выпивку. Он не спрашивает и не отговаривает — отвечать за неё не его дело теперь. Хотя пьёт она впервые в жизни, у неё есть достойный повод начать. Хистория очень надеется, что это за здравие, а не за упокой. То, что у Аккермана там налито, явно не подают барышням в высоком обществе. Хистория чуть не давится, отхлебнув слишком щедрый для себя глоток, но проглатывает, сумев не закашляться. Ей страшно нарушить тишину по эту сторону стены. Ей страшно разбить иллюзию хрупкого спокойствия. Леви выглядит непривычно умиротворённым, расслабленным даже, и лишать его этого по глупости ей стыдно. Хистория так глубоко уходит в свои мысли, что забывает вернуть бутылку владельцу. Приходит в себя, только когда Аккерман сам выдёргивает алкоголь из её рук. Хотя Хистории кажется, что выдёргивает — это про любой другой день. Тут он просто разжимает её пальцы и отводит её руку от мутного стекла. Салютует чуть насмешливо, прежде чем сделать глоток, будто пьёт в её честь. За королеву. Хистория вспыхивает лёгким негодованием, стыдом и смущением — они-то лучше всех знают, насколько фальшивый это тост. Но прощает ему издевательскую насмешку, потому что не чувствует за ней никакой злобы. Злобы в Леви вообще не так уж много — ему все чувства замещает долг. Она поняла это тогда ещё, когда он тряс её, заставляя дать ответ. Это не было личным, это было общим. Так было надо. И пусть это не оправдание, каждый из них всё-таки делает то, что должен. Даже она, девчонка, с долгом незнакомая, так долго от него бежавшая. Чтобы не тянуться до далёкой бутылки в следующий раз, Хистория тихонько подвигается к капитану, толкает его локтём, требуя своей очереди. Он разворачивает к ней лицо, и ей даже обидно, что он не оценил дерзость — спокойное равнодушие всё ещё отражается в каждой черте. Но он делится выпивкой, даже не помедлив, и Хистория мысленно салютует тем троим за стеной, их чудесной мечте, их полным смысла жизням. Ей до противного завидно, что они вместе, что они есть друг у друга, но она рада за них. Неожиданная мысль, что, видимо, она очень к месту за этой стеной для одиночек, заставляет её сделать ещё глоток. Кого она обманывала, пытаясь пробраться к шумному веселью? Не место ей там, и даже если бы она была среди них, слушала истории Конни, туповатые шутки Саши и недовольное ворчание Жана, всё равно бы ощущала свою чужеродность, неприкаянность. Именно то, что заставляет капитана лишь наблюдать за чужими мечтами и тихо отсиживаться в темноте. Странно ли, что за этой стеной в его компании Хистория чувствует себя неожиданно уместно? Ей кажется, что ничуть не странно. Просто они оба такие, и здесь им самое место. Трое на лестнице заканчивают свой разговор, и от тоски по не своему будущему у Райсс щемит в груди. Их шаги отдаются биением её сердца. Леви с Хисторией не двигаются с места — бутылка пустеет, и надо бы заговорить. Но Хистория не знает, с чего начать, когда молчать так комфортно. Иногда они с капитаном соприкасаются плечами или локтями при очередном движении, но её это особо не беспокоит. Эти случайные, не намеренные касания такие же спокойные, расслабленные, как и молчание. И чем дольше она думает над началом разговора, тем всё менее подходящими кажутся ей любые возможные вопросы. Ей не хочется спрашивать, почему он сидит тут один, почему не отмечает с остальными, почему, на крайний случай, не с командором и Ханджи. Она знает, что это просто не его. Люди — не его. Не когда нужно их чувствовать, открываться, делать вид, что это торжество — праздник, а не поминки. Он же догадывается, что они снова празднуют смерть. Он не так оптимистичен, как остальные. Она знает бывшего капитана немного лучше теперь, немного лучше разбирается в его непростом характере — он помогал ей освоиться с новой должностью прошедший месяц, носился с её сумасшедшими проектами и угрожающей тенью нависал за спиной, если нужно было оказать давление. Хистории, допившей последний глоток из общей бутылки, приходит в голову единственный вопрос, который имеет значение теперь. Он, конечно, про будущее. Но ещё больше — про ту часть Леви, которой она не знает. И вряд ли знает хоть кто-то, кроме этого вечного спокойного молчания. Раз теперь оно у них одно на двоих, она имеет право спросить. — Что бы вы сделали, если бы знали, что завтра не вернётесь? Ей казалось, голос её прозвучит громом в этой мирной тишине, но вместо этого он расползается шёпотом, никого не потревожив. На лице Леви не появляется возмущения или недовольства, и Хистория не чувствует, что лезет в чужую душу. — Я не люблю нерешённых дел. Всё, что надо было — сделал, — отзывается капитан. Он как будто даже доволен таким практичным вопросом, таким близким к их реальности. Хистория впервые задумывается, сколько уже он живёт с этой перспективой — не вернуться завтра. Она знает, что все в Легионе такие. Смит, Зои, Леви — никому из них не светит будущее, потому что они заранее решили, что у них его нет. Они не строят планов для себя, сражаются за других. У каждого из них на это свои причины, не особо интересующие Райсс до этой секунды. Отчаянная храбрость бывших командиров для неё сама собой разумеется. Теперь ей стыдно за неведение. — Это не значит, что вы сделали всё, что хотели, — с укором отзывается она. «Надо» и «хочу» очевидно разные понятия. — Не значит, — легко соглашается Леви и молчит. Катает в руках пустую бутылку. Хистория злится на его вечное спокойствие. На равнодушие к жизни. — Неужели вам совсем ничего не хочется? Для себя? — с тихим отчаянием допытывается она, выхватывает бутылку, швыряет её о стену. Бросок выходит таким слабым, что стекло даже не бьётся — гремит при падении. Вся её злость бессмысленна и бессильна, ужасно несостоятельна. Леви смотрит на неё с мимолётным интересом, и Хистория в очередной раз поражается, как он умеет устраняться от чужих чувств, не позволять им влиять на себя. В её секундной истерике он остаётся предельно спокоен, даже не впечатлён. Единственная сила, с которой он считается — его собственная. — Прямо сейчас? — уточняет Аккерман, раздумывая. Хистория никогда не видела его задумчивым: Леви умеет принимать решения по щелчку, и такой явный анализ для него не типичен. Впрочем, это не вопрос по военной тактике, она спрашивает его про него самого. Возможно, об этом он понятия не имеет, потому и думает. — Сейчас, — в своём воодушевлении Райсс хватает капитана за руку. И не замечает этого жеста, пока он не опускает взгляд к их рукам. — Возможно, — скупо комментирует Леви. — Это можно сегодня осуществить? Если так, то я хочу помочь. Я же королева — хоть кому-то это должно пригодиться, — тараторит Хистория. Видимо, Эрен всё-таки угадал правильно: она хочет нравиться людям, хочет им помогать. — Тихо, Райсс, твой фальшивый титул тут всё только испортит, — Леви морщится, но задумчиво проводит большим пальцем по её руке, — туда, обратно, будто гладит, — когда она уже и думать забыла, что вцепилась ему в ладонь. Хистория забывает оскорбиться: титул, может, и фальшивый, но она правда из королевской семьи. Её от всех мыслей отвлекает дыхание Леви, царапнувшее щёку. — Поможешь, говоришь? — Леви хмыкает без издёвки, как-то грустно, обречённо, будто совсем не уверен в её умении помогать. Или в том, может, что она захочет быть помощницей в его деле. Небольшую дистанцию он сокращает в одно мгновение. И целует её, прикрывая глаза. Хистория знает, потому что её-то широко распахнуты в удивлении. Это странно, неожиданно, но вместо того, чтобы возмутиться, она принимает мгновение, как оно есть — секундное, отчаянное желание, может, никак с ней не связанное, но связанное с жизнью. Того, кто слишком близко знаком со смертью, она не может оттолкнуть в эту секунду. Даже если этот праздник жизни затягивается — Леви медленно отстраняется, когда незримые часы уже отсчитали секунд двадцать, не меньше. Он бросает на неё взгляд, кажется, удивлённый тем, что Хистория не обманула, навязавшись в помощницы, и выглядит так, как будто вот-вот скажет «спасибо за помощь». Но не говорит, ни в насмешку, ни в благодарность. — Больше ничего, — бесстрастно сообщает Леви, словно даёт приказ «вольно». Как будто миссия её закончена, как будто она может быть свободна, как будто ей самое время уйти. Как будто ему правда больше нечего желать. Хистория таращится на него в ужасе. Но не из-за его взбалмошного поступка, а из-за своей страшной догадки. Может, капитан Леви вовсе не в плену смерти, а просто слишком хорошо знает жизнь. Он устраняется от этого праздника, потому что не умеет праздновать, а вовсе не потому, что не способен оценить. Капитан не с солдатами, потому что завтра их, возможно, не станет — Леви не хочет привыкать и привязываться. Потому что знает, как сложно от людей отвыкать, как больно их оплакивать. Но эти моменты даже ему не пересилить: монолитное одиночество человека сгладить может только человек. 
У Хистории сердце разбивается от этой тоски по человеческому. Она, стараясь не думать о том, что это опасно, хватает Аккермана за рубашку, прижимает к себе — сама прижимается и всхлипывает так горько, что ни одной настойке не сравниться. Обнимает его за шею, утыкается в плечо и гладит по спине и рукам, не вполне понимая, за кого из них двоих ей больнее. — Заканчивай реветь, Райсс, — глухо говорит Леви ей в макушку, но не отчитывает её, даже не напрягается под её руками. Он будто предан мысли остаться расслабленным этой ночью, не позволить ничему лишить его спокойного, заслуженного отдыха. Но он непредусмотрительно позволил Хистории разделить с ним вечер — он должен был знать, что она та ещё нарушительница спокойствия. — Знал ведь, что не надо, — это, может, и звучит спокойно, но лёгкое сожаление в голосе всё равно проскальзывает. Леви впервые жалеет о чём-то на памяти Хистории. Обыкновенно он тот, кто делает выбор без оглядки и сомнений. Она с ним не согласна. Может, их не соединяет какая-то глубокая симпатия, но для Хистории дело совсем не в них сейчас. Дело в том, чтобы жизнь снова победила смерть. Хоть раз победила. Это война. — Надо! — хлюпает носом Хистория и в запале комкает его рубашку в пальцах. — Ещё надо. Ещё раз. То не считалось, — уверенно говорит она, и это не её обычная показная уверенность. Ей кажется, они с Леви неожиданно пересекаются в точке самого сокровенного — в одиночестве. И если бы своё Хистория кому-нибудь доверила, если бы могла выбирать, с кем его разделить, то Аккерман не был бы плохим вариантом. Он бы по крайней мере понял. Поэтому ей не стыдно за упорство, за неуместность и за риск продемонстрировать собственное отчаяние. — Ты же ревёшь, как тебя такую целовать? — с лёгкой насмешкой спрашивает капитан. Но не говорит ей: «Дура ты, Величество», — и это добрый знак. Хистория ожесточённо утирает слёзы, а потом вновь поднимает к нему лицо. Леви еле слышно хмыкает и, кажется, не особо ей верит. На Хисторию снова накатывает обида — за него, за всех тех, кто сегодня празднует, но так и не успеет пожить. Она прижимает его рот к своим губам, крепко схватив за затылок, ласково гладит по волосам, и ей ужасно жаль, что это всё, что она может со всеми своими титулами, со всей своей призрачной властью. Они должны ему больше, бесконечно больше — всё королевство. Но на то она и королева, чтобы отдуваться и награждать за всех. Может быть, она не способна пройтись по рядам своих солдат и каждому сказать обнадёживающие слова, перед каждым оправдать это несправедливое существование, но здесь она способна сделать хоть что-то. — Солёная, — «Как море». Леви почти что улыбается, выдыхая ей в губы, а когда целует в следующий раз, Хистория чувствует дрожь во всём теле — этот поцелуй совсем другой, без этой завершающей интонации «больше ничего». Как будто не потому вовсе, что кто-то завтра не вернётся — как будто причина не в пьяной ночи, рисковой миссии и чужом признании в мечтах. Хистория краснеет от их общего горячего дыхания и слишком глубокого, слишком личного поцелуя. — Простите. Я ничего такого не умею, — кается она, смущённая. Сердце стучит в висках, алкоголь гонит и без того разогнавшуюся кровь, и признаваться в неопытности не ко времени. Но Райсс чувствует, что должна. Обманывать тут некого. — Не страшно, — удивительно спокойно откликается Леви, пристраивая голову на стене. Хистория пытается понять, почему его это не злит. Наверное, это всё равно что извиняться перед изголодавшимся путником за то, что у тебя на столе нет мяса, только каша и овощи — путнику-то всё равно, что есть, чтобы с голоду не подохнуть. Она осторожно касается его предплечья — Леви возвращает на неё взгляд. — Я научусь. К тому моменту, как вернётесь — непременно научусь, — совсем неожиданно для себя обещает Хистория, не собиравшаяся больше давать никаких обещаний. Последнее, жить для себя, она так и не сдержала, куда ей новые начинать? Но ей кажется, это надо сказать — обеспечить жизни хоть иллюзию победы. Разве важно, что там будет завтра? Может, никто из них даже не вспомнит случившегося, не говоря уже о каком-то глупом обещании. А, может, один из них не доживёт. Или даже оба. Важен лишь момент. — Нет, — отзывается Леви, и голос его отдаёт знакомой строгостью. Однако он кладёт руку ей на плечо, немного даже по-армейски. Как привычно. — Когда вернусь, тогда и научишься, — неожиданное ответное обещание рассекает воздух, и по капитану видно, что он сам не ждал. Рука на плече Хистории тяжелеет, и Аккерман раздражённо поджимает губы. — Чёрт. Это всё спирт, будь он неладен, — цыкает Леви и как будто даже пытается отодвинуться. Впрочем, руки с её плеча не снимает. Хистория бы поспорила: «Это всё жизнь». Она торжествует.