Идеальный мир

Город внизу горел. Всё, что он строил на протяжении последних двадцати лет, обугливалось до черноты и рассыпалось прахом под непрерывным перекрёстным огнём наступающих с окраин машин. Как хорошо, что в городе давно уже нет никого живого. Кроме них двоих в неприступной чёрной башне. – Всё закончится завтра, да? Элиза открыла бутылку, ту самую, вторую из набора, и разлила вино в высокие синие бокалы. Первую они торжественно распили в тот день, когда задумали всё это. Он задумал, а она, сначала в шутку, его поддержала. – Даже не верится. Двадцать лет титанического труда – и ради чего? Сейчас, глядя, как все рушится, ты уверен, что оно того стоило? – Прошу тебя, давай не будем. – Дар прислонился лбом к холодному стеклу и закрыл глаза, но под веками всё равно полыхала тень беснующихся внизу пожаров. – Сейчас уже в любом случае поздно жалеть о чём-либо, не находишь? Не хочу давать себе даже тени возможности вдруг решить, что всё было глупо и неправильно. Я не хочу ни о чём сегодня думать. Просто побудь со мной до утра, а потом уходи. – Дар... – Это моя жизнь. Мой выбор. И смерть тоже будет только моя. – Это и мой выбор тоже! – Нет. Я хочу, чтобы ты жила, хорошая моя. Ты мне обещала. – Дар отвернулся от окна и взял из рук подруги бокал, мимоходом заправив за нежное ушко вьющуюся рыжую прядку. – За любовь и мечты? – За мечты и любовь. Элиза выпила своё вино залпом, поморщившись. Двадцать лет в сейфе этому дешёвом пойлу на пользу явно не пошли, да и привыкла она уже к дорогим изысканным винам. Но в этом вине главным был не вкус, а символ, что они в него вкладывали. Открыть и выпить в честь окончательной победы. Или поражения. От тишины закладывало уши. Там, снаружи, сейчас был огненный ад и чудовищная какофония, а здесь из всех звуков лишь постукивание льда в бокалах. – Седьмая симфония Лиринтейшна, – негромко приказала она, и со всех сторон мягко полилась божественная музыка их любимого композитора. – Прости, не могу больше выносить тишину. Ты же не против? – Нет. Дар, наконец, прикончил свой бокал. – Вот же гадость. И для чего было, спрашивается, портить последние часы своей жизни этим? Но ведь как же, мы же так решили когда-то, нужно же исполнить план до конца. Я ни о чём не жалею, Эль, – невпопад закончил он, утягивая её на диван и притянув к себе. – Ни о чём, но вот пафоса, наверное, могло бы быть и поменьше. – Куда же ты без пафоса. Она улыбнулась и взъерошила ему волосы. Такое редкое удовольствие – ощущать под пальцами жёсткие, ни одной расческе толком не подчиняющиеся пряди. Обычно он не позволял ей такие интимные прикосновения. – Ты же Тёмный властелин этого мира, пробудивший в людях всю низость, спящую в них с древних времен. Создавший Тёмную Империю, золотой Зиккурат, и противопоставивший его Золотому городу. Встряхнувший мир до основания. Вернувший в него боль и страх. – Этому миру давно нужна была хорошая встряска. – Дар поцеловал её в макушку. – Ведь почему за всю историю человечества было написано столько антиутопий, как думаешь? – И почему же? – спор был старый и известный наперёд, но Элиза всегда подыгрывала, а Дар делал вид, что верит её игре. Ему нужно было ещё одно оправдание, и она с радостью давала его. – Потому что идеальный мир невозможен. Всегда найдётся тот, кому станет тесно в границах, установленных добром и справедливостью. Кому покажется, что его недооценивают и он достоин лучшего. Тот, у кого есть тайные пороки, осуждаемые другими. Или кому захочется власти и абсолютной свободы от существующих законов, забыв, что свобода одного начинается там, где кончается свобода другого. Если бы всех их не было, у меня ничего бы не вышло. Некому было бы пойти за мной, прикрывая свои настоящие цели мной же. Некому было бы строить мою империю, разрушая прежний мир и стремясь к власти над подобными себе. Сто с лишним лет золотого века, Эль. Нарыв зрел уже давно. Он прорвался бы и без моей помощи. Люди замерли на месте, привыкнув получать всё даром и без малейших усилий. – Хочешь сказать, что сейчас мир стал лучше? – Ещё Платон говорил, что идеальная форма общественного устройства – это диктатура. Дело лишь в хорошем диктаторе. – О да, ты был бы хорошим диктатором. Железной рукой загоним человечество к счастью. Палец скользит по линии роста волос, по щеке, замирает на губах. Он не останавливает её и Элиза вдруг понимает, что сегодня ей позволено почти всё. Может, даже, абсолютно всё. Нужно только решиться. – Я просто строил свой идеальный мир, Эль. – Идеальный мир – это утопия. Ты же сам всегда мне это говорил. – Утопия – это идеальный мир для всех. Но ведь для одного конкретного человека можно построить идеальный мир, правда? – Дар кладёт свою руку поверх её. – Как мне уговорить тебя уйти? – Поцелуй меня. – Элиза теперь знает, что чувствует человек, шагающий с обрыва. – Поцелуй меня, я ждала этого двадцать лет. И не делай вид, что ты ничего не знал. – Только поцеловать? – Дар улыбается, целуя её в ладонь и не сводя глаз. – Не только... Слова царапают пересохшее горло и отказываются быть произнесенными. Будто этим она окончательно признается – всё кончено. Она никогда больше не увидит Дара. Все эти годы она тоже строила свой идеальный мир. Тот, который нужен был для счастья её любимому человеку. – Я хочу, чтобы ты жила, хорошая моя. – Дар притягивает её к себе и шепчет, почти касаясь виска. - Ты родишь мне ребёнка, Эль? У неё внутри все обрывается от сладкой жути, когда губы, с юности снящиеся ей по ночам, наконец, накрывают её собственные.

***

Вот уже почти час, как Элиза с воем размазывает по лицу слезы, не в силах успокоится. Ей хочется убить всех и каждого, кто поёт песни на улице, благословляя своего спасителя и радуясь тому, что Тёмный Дариан мёртв, а Золотой Зиккурат окончательно разрушен. Боль плавит кости, кривит губы и так выворачивает тело, что оно вот-вот сломается. "Роди мне ребёнка, Эль..." Дар нашёл единственный способ заставить её воспользоваться порталом. Завтра, завтра она возьмёт себя в руки, а сегодня будет оплакивать того, для кого не будет даже могилы. – Мы победили, Эль! Стэн победил! – сестра кричит в трубку, и одновременно машет рукой из визора, повиснув на шее у бравого главнокомандующего, чья улыбка даже в условиях свирепствующего голода (хорош голод, всего по одному брикету универсальной еды на нос и никаких натуральных продуктов) сводила с ума женщин от восьми и до восьмидесяти. "Чтобы он сдох, твой Стэн", думает Элиза, вытирая слезы и улыбаясь через силу. – С тобой всё хорошо, сестрёнка? – Мириам хмурится и внимательно вглядывается в черты самого дорогого, после Стэна, человека на Земле. – Почему ты плачешь? Мне к тебе прилететь? – Я от счастья Мири. Ведь всё наконец закончилось. Не нужно сейчас приезжать, твоё место там. Я от счастья плачу. От счастья. Идеальный мир для любимого человека. И ей отныне придётся жить в этом мире. Без него.

***

– Три шага на север и мой сфинкс бросает вызов твоему дракону. Каждый месяц второго числа, в день великой победы, они собираются вместе в доме родителей и играют в любимую игру юности, в которую когда-то играли вчетвером. В последнее время четвёртого игрока заменяет Риан, в свои двенадцать лет далеко обогнавший сверстников по развитию и полностью унаследовавший поразительный ум своего отца. Взрослые спорят о политике и государственных делах - вот уже второй срок Стэн, имеющий непререкаемый авторитет Спасителя, возглавляет планетарный совет Земли. Риан внимательно слушает, не вмешиваясь в беседу взрослых, но во время паузы вдруг замечает: – Получается, что последняя война сделала мир только лучше? – Риан! – Возмущается сестра. – Как ты можешь так говорить? Последняя война принесла только горе и смерти. – Но разве воевали в основном не машины? И дядя же сказал только что, что лишь благодаря сделанным в войну открытиям мы шагнули так далеко вперёд, что открыли магию и получили шанс добраться до звёзд. Два шага на восемь, дядя, мой слон съел твоего сфинкса. – Вот же... – Стэн, всё такой же идеальный, как голливудская мечта, растерянно смотрит на карту. – В какой-то мере ты прав, ребёнок. Война всегда мобилизует силы и будит как худшее, так и лучшее в людях. Последняя война далась нам непросто, но по всем статьям окончилась нашей безоговорочной победой. Помимо сделанных открытий и технологического рывка, она напомнила людям о ценности того, что мы имеем. То, о чем люди, зарывшись в надуманные обиды и разбалованные доступностью всего, что только можно пожелать, почти успели забыть. Война поганой метлой вымела всех, кто хотел возвыситься за счёт других, или по какой-либо причине хотел существующий порядок разрушить. Замена героя, четыре шага на юг. – И ведь именно благодаря войне ты стал тем, кем ты стал, правда, дядя? Вряд ли иначе ты сумел бы стать Главой совета в сорок лет? Два шага на пять. Черт. Тётина мантикора съела моего слона. Элиза улыбается, слушая как сын задаёт вопросы.

***

– Мам, но стихи такая скукота! Зачем ты меня мучаешь? – Стихи упорядочивают разум и дают отраду сердцу. Гармонично развитый человек должен всё уметь, в том числе и относительно прилично зарифмовать две строчки. Так что не отлынивай, Риан. Расскажи-ка мне в стихах, как опять посадил в лужу дядю Стэна. – Но мама! «Стихи упорядочивают разум и дают отраду сердцу. Великим поэтом мне не быть, но они приносят мне отдохновение» – Папа писал стихи, да? – Риан вздыхает и послушно возвращается на скамейку. – А у тебя они есть, хоть какие-нибудь? Ты мне их прочитаешь? – Есть, ребенок. Прочитаю. Когда подрастёшь. «Он никогда не должен узнать правду, Эль. Пообещай мне, хорошая моя. Я не помню, когда всё стало так серьезно, в какой момент глупая игра переросла в войну, и с чего вдруг я и правда однажды захотел победить. А потом вернулся к первоначальному плану, потому что мне не нужен был мир, в котором Стэн не будет счастлив. Ты единственная знаешь о том, что на самом деле я проиграл добровольно. Прошу тебя, пусть всё и останется так» Над кроватью Элизы висит полка, на которой хранятся ее любимые сборники стихов. Между ними спрятана тонкая тетрадка, исписанная её почерком. Дариан сжигал свои стихи, но некоторые ей удалось спасти. Когда особенно грустно, как сегодня, она открывает наугад и читает, хоть и давным – давно знает их все наизусть. «Я увидел тебя в день, когда распускались цветы В том саду, куда мы приходили в ночь духов и звезд. Все делились друг с другом дарами, один только ты Стоял чуть в стороне и совсем ничего не принёс. Сразу я не рискнул подойти, только молча смотрел И ласкал тебя взглядом, не веря себе и страшась, Что ты есть. И что ты всё же встретился мне на пути. И теперь я смогу полюбить и испробовать страсть. Но в ту ночь, пока я наслаждался безумной мечтой, Та девчонка с потока, с которой никто не дружил, Подошла к тебе первой. И стала нечаянно той, Кто украл навсегда твоё сердце, своё предложив. Я бесился. Я плакал один, в одеяло шепча, Что дурак. Почему, почему я вперёд не успел? После я доставал тебя в школе, со зла, сгоряча. Я всего лишь хотел, чтобы ты на меня посмотрел. И с годами поступки мои становились глупы. Я не знал, что мне делать, и что мне тебе предложить. Ты хотел первым быть, но не мог обойти меня, и Я стал серым и тихим, чтоб ты мог себя проявить. Ты мечтал о победах, борьбе, ты хотел нести свет. Только в мире давно перестали болеть и страдать. В нашем мире, прекрасном и чистом, зла попросту нет… И тогда я стал злом, чтоб ты мог меня побеждать. Я надел эту маску. Сплав золота и серебра. Я стал знаменем, тёмным мессией убогих душой. Ведь всегда будут те, кому тесно в границах добра. И вот их, добровольцев, я взял и увёл за собой. Их не жалко, они только гниль, как земля их несла. Они сгинут, и в мире на годы настанет рассвет. Ты так жаждал врага… Я построил империю зла. Ничего в моей жизни важнее тебя так и нет. Я сейчас отступаю. За мною горят города. Это битва машин, те дома уже с лета пусты. Я терплю пораженье. Я знаю, уже навсегда. По руинам за мною отчаянно гонишься ты. Замер мир. И последняя битва тебя вознесёт На вершину вершин… Так задумал я, злясь и любя. И тебе не узнать никогда, всё что я совершил Было ради тебя. И всегда – во имя тебя. Я нагнул этот мир лишь затем, чтобы дать тебе жить Исполняя мечты. Подогнал под мерку твою. Ты герой. Зло повержено. Можно стареть и любить В тишине. Видит бог, но сейчас, замерев на краю, Ни о чём не жалею. Я счастлив, ведь все, кто живой Славят имя твоё. Ты ведь в детстве так и хотел. И я падаю, так как и жил, с черной в сердце дырой… Я всего лишь мечтал, чтобы ты на меня посмотрел…» Иногда Элизе очень хочется бросить Стэну правду в лицо. Но она не делает этого. И не потому даже, что об этом её попросил Дариан. А потому, что чем старше становится Риан, тем больше ей самой становится не понятно, как можно помешаться на ком-то до такой степени, чтобы развязать войну ради его победы.