Жизнь навязывает вам вещи, которые вы не можете контролировать, но у вас еще есть выбор, как вы собираетесь пережить это. Селин Дион
Аннабет
Нью-Йорк заливает дождём, когда мы выходим из тёмного подъезда крохотного многоквартирного домишки с обугленными панельными стенами. Я кручу в руке шнурок с разноцветными бусинами, — призрак прошлой жизни, символизирующий лишь сущее выживание, — то немногое, что удается сохранить по сей день. Перси кротко бредёт впереди, вооружившись Анаклузмосом, и прислушивается. Я иду позади него, рассматривая отросшие на макушке парня чёрные волосы с проблеском едва заметной седины, напряжённые плечи и уже наполовину промокшую толстовку ярко-морковного цвета. Смотрю, и не могу поверить, что мы, два заблудших полубога, идём по мёртвому городу в попытке добраться до дома Перси. До его родного дома. Я не решаюсь пересказать Перси кошмарные сны, тревожащие меня по ночам. Его растерянный взгляд, блуждающий по заброшенным улицами Сити-Айленда, так и сигнализирует о его витании в собственных мыслях, поэтому попытки пробиться к его сознанию так или иначе не увенчались бы успехом. Дождь рьяно заливает улицы и проспекты Нью-Йорка, погружая его в трепещущее ожидание приближающейся бури. Мои волосы практически моментально облепливают лоб и шею, уменьшая и без того мелкий угол обзора. Я стягиваю их резинкой на макушке, надеясь, что это поможет настроиться на длительное путешествие, однако замирающее в груди сердце и беспокойно мечущийся будто в бреду желудок постоянно отвлекают, рассредотачивая моё обычно накаленное до предела внимание. Перси выглядывает из-за угла очередной многоэтажки, кивая. Мы выходим, перед застеленными пеленой дождя глазами открывается ужасающий вид на разрушенный пополам Сити-Айлендский мост, соединяющий его с материковой частью Нью-Йорка. — Чёрт, — выругивается Перси, стирая ладонью воду с бледного лица. — Не уверена, что нам удастся его обойти, Перси, — он грязно выругивается под нос, со злостью пиная ногой кусок кирпича, вывалившийся из стены дома неподалеку. — Что ты предлагаешь? — сын Посейдона не оборачивается ко мне, осматривает разбитые валунами циклопов автомагистрали впереди. Покорёженные фонарные столбы вдоль дороги свисают, подобно оплавленным свечам на церковном алтаре. — Надо плыть, — я касаюсь рукой его плеча, заставляя обернуться. Брови Перси напряженно сведены к переносице, а взгляд лазуритовых глаз пылает бесконечной злобой, заставляющей меня поежиться. Я запинаюсь, но продолжаю: — Пересечем Лонг-Айленд и окажемся примерно в заливе Палмер. Ты же ощущаешь это, верно? — Слишком слабо, — признается сын Посейдона, поднимая лицо выше, подставляя его под крупные капли дождя. — Я не смогу перенести нас течениями, Аннабет. — Но сможешь направить лодку, — он хмыкает, пока я осторожно беру его за руку. Он кивает. — Идём, нельзя стоять на одном месте, — я тяну его за собой, сворачивая с авеню в сторону пляжных заповедников острова. Мокрый грязный песок прилипает к подошве кроссовок, заставляя переваливаться подобно неваляшкам, блуждая по песчаным буграм, накатанными беспокойным океаном. Но сегодня его мутные воды оказываются ровны. Лодочная станция находится на первом попавшемся пляже. В деревянном, облепленном морскими наростами сарае пылится несколько небольших прогулочных лодочек, и в одной из них лежит пара вёсел. Сегодня нам везёт, и я с надеждой оглядываюсь на океанских барашек, нежно ласкающих пологий пляж, стараясь не думать о том, кого скрывают их воды. — Слишком опасно, Аннабет, — внезапно говорит Перси, когда я уже готовлюсь тащить лодку к воде. — Я не знаю, справлюсь ли. Я не могу так рисковать тобой ради собственного желания увидеть… — он запинается, переводя дыхание. — Увидеть дом. Я вздыхаю, присаживаясь на большую швартовую утку, снятую с пирса. — Перси, с самого рождения вся наша жизнь сплошной риск. И сейчас — особенно. Но ты справишься, — я встаю, охватывая его плечи руками и заставляю заглянуть в собственные глаза. — Ты сын Посейдона, бога морей. И ничто это не изменит. — А ты, как всегда, мудрая дочь Афины, — я дёргаю уголком губ, чувствуя касание губ парня к моему лбу. Он выдыхает, усмиряя дыхание. — Ладно, давай попробуем. Внутренняя шаткость Перси раскаляет моё собственное сознание, но я упрямо запихиваю это ощущение в самые дальние задворки души. В этот раз мне удается не дать ему свалиться на дно собственного естества. Я опасаюсь того, как увиденное в Верхнем Ист-Сайде повлияет на него. Опасаюсь, но твёрдо хватаю лодку за борты, таща её наружу. Спустя четверть часа лодка стоит у кромки воды, объятая тёмной водой океана. Я заскакиваю внутрь, садясь на хлипкую перекладину, называемую сиденьем, и укладываю рюкзак подле себя, на днище. Перси отталкивается от берега, наваливаясь на лодку, наверняка засыпая в кеды тонны мокрого песка, и когда наш транспорт отходит от берега, ловким движением бывалого моряка запрыгивает в него, заставляя лодку пошатнуться. Он хватается ладонью за бортик, прикрывая глаза. Каждая клеточка его тела напрягается, под левой скулой дёргается мускул, губы сжаты в бескровную полосу. Отросшая чёлка облепливает его широкий лоб, падая, будто занавес, на глаза. Перси глубоко дышит, когда лодка поворачивает на тридцать градусов западнее и медленно, но уверенно начинает плыть. Он открывает глаза, выдыхая. Его руки дрожат. — Курс… — он пытается отдышаться, спрятав лицо в побелевших ладонях, — …взят. Роюсь в рюкзаке, выуживая из его глубины тканевый мешочек с несколькими кусочками амброзии. Перси находится в полуобморочном состоянии, обмякнув на сидении и покосившись налево, отчего лодка опасно накреняется. Я подхватываю его, протягивая живительное снадобье, буквально заставляя его открыть рот. Белое, словно мел, лицо парня, покрытое липкой испариной, быстро смывающейся холодными каплями дождя, падает мне на плечо, пока он вяло жует амброзию. — Ты потратил слишком много сил, Рыбьи мозги, — он что-то невнятно мычит в ответ, уткнувшись носом мне в шею. Тёплое дыхание сына Посейдона приятно опаляет кожу. — Что? — Я… потратил… последние… силы… — повторяет Перси, едва шевеля языком. Цвет его лица становится землистым, но дыхание выравнивается. Кончики пальцев холодеют. Сердце пропускает несколько стремительных ударов, я буквально заставляю его биться ровно. Перси продолжает лежать на моём плече, кажется, задремав. И пока лодка мягко скользит по океанской глади, мне лишь остается надеяться, что сын Посейдона быстро придет в норму, ведь самостоятельно справится с монстрами, которыми кишат улицы города, мне не удастся.***
Кажущимися бесконечными просторы водной глади, распластанные в округе, словно необъятный омут, поглощают моё внимание. По идеально ровному блюдцу залива Истчестер я беспрестанно блуждаю глазами, силясь увидеть любые признаки приближающейся опасности. Проходит около пятнадцати минут с момента нашего отчаливания, но ни один из детишек Геи так и не приближается к судну. Сити-Айленд всё сильнее тускнеет в дымной завесе непрекращающегося дождя. Лодка плавно проплывает Кубан Ледж по левому борту, скрытый под водой и очерченный лишь сигнальной башней, пока мы, насквозь промокшие, прижимаемся друг к другу в попытке укрыться от блуждающих в проливе ледяных ветров. Перси дремлет, устроившись на моём костлявом плече. Я придерживаю его голову правой рукой, чтобы парень внезапно не клюнул носом, сжимая в левой свой меч. Тело содрогается, и я не берусь судить, что вызывает дрожь: страх или холод. Лишь осознаю, что стоило покопаться в нашем временном пристанище чуть глубже и найти пару ветровок. Перси верно задает курс, вдали едва очерчивается пристань. Эверс Марина, ранее забитая швартующимися лодками и катерами, сейчас совершенно пустует. Пирс, где яблоку негде было упасть от наплыва толпы туристов и отдыхающих, сегодня накренился и почти полностью ушёл под воду, наверняка не выдержав очередное землетрясение. Дождь сменяет мелкая морось, неприятно окропляющая прозябшие тела, когда наше суденышко приближается к заливу, огибая галечный пляж. — Перси, — я трясу его за плечо. — Перси, просыпайся. Мы приплыли. Давай же, — он медленно разлепляет веки, непонимающе оглядываясь по сторонам. Зевает, потирая глаза. — Всё прошло гладко? — Да. Ты как? — я заглядываю ему в лицо, стараясь определить его состояние, но парень лишь отмахивается. — Уже в порядке, — вопросительно приподнимаю брови. — Я в порядке, Аннабет. Готовься, сейчас будем сходить. Перси резво хватает свой рюкзак, закидывая на спину и стряхивая с отросшей чёлки капли влаги. Его рука дёргано проверяет наличие меча в кармане толстовки, и найдя его в нём, он заметно выдыхает. — Перси… — Не надо, Аннабет. Пожалуйста, ничего не говори, — заметно раздражается сын Посейдона, не укрыв в голосе стальные нотки напряжения. Я киваю себе скорее, чем ему, потому что Перси уже умело орудует вёслами, стараясь приблизиться к береговой линии, и более не смотрит в мою сторону. Он швартуется у громадного валуна, и когда я схожу на берег, то помогаю затащить лодку по гальке. Перси привязывает её морскими тросами к остаткам садового забора ближайшей припортовой забегаловки, надеясь, что транспорт не унесет течениями или не затянет в пропасть внезапно разразившегося землетрясения. Я оглядываюсь, отмечая про себя, насколько разрушен город. Высотки, покореженные и покосившиеся, словно обветшалые ветви лесных деревьев, клонятся к земле. Выбитые стекла, валяющиеся кровавыми осколками под ногами, покрытые трещинами фасады и фундаменты, — всё кадрами застывает в сознании, не успевающем осознать масштабность катастрофы, нависшей над человечеством. Теперь правила полубожественных жизней касаются всего живого, что есть на этой планете. Так не должно было случиться. Но было суровой, омерзительной, словно слизь, реальностью, затягивающей, как трясина каждого, кто имел неосторожность ступить в это болото. — До дома около трёх часов, — подытоживает Перси, тем самым отвлекая от созерцания умирающего города. Он внимательно осматривает горизонт, сведя тёмные брови на переносице. Его лоб покрывает липкая испарина, он шумно дышит. — Идём, — сын Посейдона хватает меня за руку, переплетая пальцы. — Нельзя стоять на одном месте, от нас разит на сотни метров. Спустя несколько десятков тревожно трепещущих минут и сотен расползающихся трещин под ногами мы притормаживаем у очередного перекрестка, осматриваясь. Ноги начинает сводить неприятными мурашками, кости ноют от пробивающего насквозь северного ветра, облизывающего влажную кожу под мокрой одеждой. Позади плещется океан, словно играя с галечными камнями в салочки, а под ногами растекаются дороги города, подобно кровеносным сосудам. Мост, перекинувшийся над некогда скоростным шоссе, непоколебимо возвышается бетонным изваянием, — побитым, но стойким. — Нужно обойти, — начинаю я, внимательно присмотревшись к ближайшим коттеджам, рассыпавшимся камнями вдоль дороги. — Слишком открытая местность. Легко простреливается с северо-запада, — я указываю на автостраду неподалеку, натянутую, будто тетива, над кварталами Трогс Нек*. — Займет слишком много времени, — размышляя, отвечает Перси. — Придётся пройти несколько кварталов к югу, а мы планировали вернуться в Сити-Айленд к закату, так что… — многозначительный изумрудный взгляд впечатывается в мой. Я не отвечаю, лишь тяну парня за собой, уводя в узкий переулок скрещенных между собой улиц района. Он не сопротивляется, лишь слегка закатив глаза и выдохнув. Бредя рядом и постоянно оглядываясь по сторонам, нервозно тормоша карман толстовки, он, вероятно, считает, что согласиться со мной будет разумнее, нежели спорить.***
Тишина, внезапно упавшая на нью-йоркские улицы, определенно заставляет напрячься. Быстро идя с Перси уже несколько добрых часов, мы не натыкаемся ни на одного из обитателей Тартара. Кажется, будто чудища решают взять выходной в день нашей вылазки, отправившись в увеселительный уикенд. Мимо проносятся усыпанные мусором улицы и забитые трупами закоулки, от которых хочется отвернуться, но невозможно отвести взгляд. Я видела много побоищ. Я видела войны. Я была там плечом к плечу с друзьями и товарищами. Я теряла. Бессчетное количество раз у меня разрывалось сердце от вида сгорающего в священном пламени савана. Я видела в жизни многое. Но тот Нью-Йорк, который мне приходится видеть сейчас, имея возможность сполна насмотреться по округам, заставляет меня внутренне сгибаться пополам, ощущая, как явственно трещит непоколебимый, как я думала, стержень воина. Абсолютная безнадёга, окутавшая его границы, тянет потроха и высасывает остатки былой жизни из его стен. Она издевательски облизывает его улицы, стирая с домов призрачные крупицы надежды, откусывая по кирпичику, смакуя, и запивая это всё осколками величества западной цивилизации. Гея грамотно расставляет на шахматной доске свои фигурки, умело, с хладнокровием настоящего стратега, ведёт свою игру, правила которой известны только ей одной. И лишь одного человека на этой планете она опасается. Иначе бы не желала его смерти так сильно. И он идёт рядом со мной, крепко держа за руку, и напряженно оглядывается по сторонам, точно пугаясь тишине, обнявшей город. — Мы близко, — Перси с грустью и тревогой, отразившимися на лице тенью, присматривается к знакомым улицам. — Слишком тихо. И слишком просто, не находишь? — Не думаю, что будет просто, Рыбьи мозги, — я нервно дергаю губами, буквально нутром ощущая, как спины прожигает пара невидимых глаз. Я чувствую это постоянно. Это ощущение не покидает мою грудь всё время после пробуждения от очередного кошмара с колупанием божества в моей голове. Я знаю, что она пристально следит за нами. До дома Перси мы доходим через двадцать минут. Обугленные кирпичи его западной стены тёмной, будто сама тень, копотью бросаются в глаза, а пустые оконные рамы, словно глазницы, взирают на нас, провожая мёртвым взглядом наши удаляющиеся фигуры. Квартал, в котором находится квартира миссис Джексон, оказывается практический полностью разрушен. Упавшие башни манхэттенских высоток, скрючившиеся небоскребы, разбившиеся под гнётом непрекращающихся землетрясений, и бесконечное количество валяющегося под ногами стекла. Перси медлит, не решаясь войти в кованные двери и оказаться в вестибюле. На его лице отражается гамма странных, смешанных чувств, которые мне не удается разобрать, глаза беспокойно мечутся, не задерживая взгляд ни на чём конкретном поблизости. Я сжимаю его руку чуть сильнее и это отрезвляет сына Посейдона всего на мгновение, которого хватает ровно на то, чтобы войти внутрь и оказаться в пыльном, воняющем чем-то тухлым вестибюле. Тут темно, дневной свет пробивается лишь сквозь узкие щели трещин и кованные прутья дверей. На полу, некогда кафельном, остатки чьих-то вещей, развороченные чемоданы и вывернутые наизнанку сумки. В углу, у лифта, лежит разлагающееся тело мужчины с пробитой чем-то острым головой. В гнилой оцепеневшей кисти он зажимает обрез. Мы несколько секунд смотрим на труп, не в силах отвести взгляд от пустых глазниц и червей, колупающихся в остатках плоти, но заставляем себя сойти с места и побрести в сторону лестницы, поднимаясь на пятый этаж. Квартира находится мгновенно. Единственная уцелевшая, не слетевшая с петель дверь, отливающая бронзой в полутьме пятого этажа, располагается сразу за лифтовыми шахтами по правую сторону длинного коридора. Ее металлическая поверхность располосована тремя глубокими следами чьих-то длинных когтей. Я притрагиваюсь к ним, ощущая, как под ладонью пышет жаром металл. — Небесная бронза? — Да, — отвечает Перси. — Работа Тайсона и идея Хирона. Это должно было их остановить, когда я был дома, и дать время сбежать. Отвести подальше от мамы, — голос парня едва слышно надламывается, он отворачивается, устремив взгляд спрятанных под чёлкой глаз куда-то вглубь темнеющего коридора. Я киваю, сильнее сжимая его руку. Молчу и не двигаюсь, давая Перси время настроиться на то, что он может увидеть за этой дверью. — Аннабет, — не поворачиваясь, зовёт сын Посейдона. Его голос хриплый и грудной, леденяще-холодный, не принадлежащий парню. Тот, который я надеялась больше никогда не услышать. — Открой её. Пожалуйста. Смотрю на Перси, прожигая взглядом не скрытую в тени часть лица, смаргивая навернувшуюся на глаза влагу, заставляя слёзы закатиться обратно вглубь. Неслышно выдыхаю, тяну руку к посеребрённой ручке, нажимаю и слышу, как со щелчком открывается дверь. Перси шумно выдыхает, часто задышав. Я чувствую, как у него трясутся руки. Мы заходим, ощутив ударившую по носу затхлость помещения. В прихожей темно. Я спешно зарываюсь в рюкзак, стянув его с одного плеча, намереваясь достать фонарик, пока Перси замирает в проходе, кажется, даже не дыша. Я не вижу, — чувствую, — как его лазуритовые глаза осматривают собственный дом и не верят увиденному, — тому немногому, что видно сквозь пробивающуюся полосу света, упавшего с дверного проёма. Мы не успеваем осмотреться. Я не успеваю достать источник света, а Перси — поверить глазам, потому что в следующую секунду что-то позади с силой толкает нас в спины, и мы прокатываемся по пыльному полу, врезаясь в стоявшую в прихожей мебель. Откашливаюсь, прочищая засаднившее от пыльного морока горло, поднимаю взгляд и опешиваю. В дверном проёме виднеется хрупкая женская фигура. Упавшая полоса света облизывает светлое, почти прозрачное лицо, и некогда огненно-рыжую, спутанную в колтуны, кудрявую шевелюру, пряди которой побагровели от человеческой крови. Я замираю, чувствуя, как рот застывает ровной буквой «о». Отдаленно, будто сквозь вату, набитую в уши, я слышу голос Перси: — Рэйчел? *Трогс Нек — район Бронкса, Нью-Йорк.