Не тонуть

— Блять! — мяч, извернувшись какой-то невероятной дугой, словно издеваясь, просвистел над самой перекладиной, упав где-то за пределами поля. Чалов со всей силы пнул газон, оставляя на нем некрасивую земляную проплешину. Видели бы тренеры — настучали по шапке. Им на этом поле еще ни одну тренировку проводить, а он портит все опять без малейших угрызений совести. Не гадь, как говорится, там, где ешь. Но Чалову сейчас немножко было насрать на всякие морально-нравственные угрызения совести. Он опять проебывался, и причем очень по-крупному. Хотя, пожалуй, это было его обычное состояние последние полгода, и осознание этого факта бесило еще больше. — Эй, Федос, ты чего там застрял? — Ванька — сама жизнерадостность. Человек-медвежонок, создающий настроение всем и вся. Не душа компании, как Кирилл Анатольевич, а именно что-то теплое и уютное. Недаром Кучай его за глаза плюшевым зовет. Захотелось теперь проехаться по газону кулаком. Так, чтобы до жуткой боли вышибающей все мысли из полоумной головы. Ну, а что, он футболист, со сломанной рукой жить можно как-то… Со сломанной рукой да, а вот что делать с методично ломающейся психикой — тут уж вопрос посложнее. Федя сам не понял, когда это все началось. А еще, что самое забавное, он до сих пор не может идентифицировать, что «это». Просто в какой-то момент он, интеллигент и скромняжка до мозга костей, понял одну простую вещь: «Пиздец». И этот пиздец распространялся по всем фронтам. Начнем с того, что сезон начался крайне неудачно. Естественно, когда ты взлетел куда-то в небеса со статусом самого молодого лучшего бомбардира в истории РПЛ, которому со дня на день пророчат трансфер в сильнейшую евролигу и твердое место в сборной, то падать со скоростью метеорита не просто больно — больно адски. И, естественно, это все сопутствуется переломами и травмами, прежде всего психологическими. Да еще и приправляется львиной дозой саможаления — ну, а что, ему двадцать один, ему еще по возрасту положено на эмоциональных карусельках кататься. Очень часто, когда люди себя жалеют и страдают по этому поводу, они называют это депрессией. Красиво, понятно и в должной мере трагично. «С хайпом по хайпу», как порой к месту и не к месту с умным видом говорит понахватавшийся от Ильзата молодежных словечек Набабкин. Но, к счастью, настоящая депрессия, как говорят психологи, встречается довольно редко, особенно у молодых и успешных футболистов. Но Чалов в силу своих глубоких душевных переживаний, конечно же, считал иначе. И период его «депрессии» был весьма продолжительным — с сентября по почти конец ноября он почти ни с кем не общался, убивался на тренировках, минимально контактировал с семьей, периодически устремлял взгляд в пустоту, пугая этим старающуюся поддерживать его во всем и везде Леру, как мазохист читал самые мерзкие комментарии про себя в интернете, и просто много и со вкусом страдал. И он бы, наверное, продолжил в том же духе, если бы в какой-то момент он обнаружил, что чего-то в его жизни не хватает. Чего-то важного и ценного. Как оказалось, кого-то. Всегда, сколько бы Федя себя ни помнил, рядом с ним был Кучаев — этот рязанский парнишка настолько плотно вплелся в его жизнь, что Федя не всегда идентифицировал, где заканчивается он сам, его мнение и интересы и начинаются Кучаевские. Костя всегда поддерживал, помогал, вел пространственные разговоры на совершенно разные темы от глубоких философских, заставляющих потом долго грузиться и размышлять о сущности бытия, до шуток про какашки вомбатов, играл вместе в КС, молча читал на соседнем кресле и просто был рядом. Всегда. Если у Феди помимо Кости еще была Лера, которая хоть изначально немного негативно относилась к неразрывной связи этих почти-Миранчуков, но со временем привыкла и делала вид, что ее все устраивает, то Костя был один и всегда всецело отдавал все свое внимание Чалову. Они вместе жили на всех сборах, вместе сидели в автобусе, даже после тренировки, а порой и на тренировку всегда ездили вместе либо на машине одного, либо на машине другого, и это для них было в порядке вещей, как дышать. И когда что-то из их привычного ритма общения выбивалось, это моментально чувствовалось. Если ты, конечно, не долбоящер по имени Федя. Чалов еще раз пнул ни в чем не повинный газон и поднял глаза на уже обеспокоенного поглядывающего на него Облякова. — Иду я уже, иду, — хмуро выдохнул парень, направляясь в сторону друга и ловко отстраняясь от подбадривающих похлопываний по спине. — Ты чего такой дерганный? Случилось что? — Ваня — замечательный парень и прекрасный друг. Чуткий, внимательный и мудрый. Всегда поможет, подскажет и даст правильный совет. Федя действительно его очень ценил. Но отчего-то сейчас Облякова смачно хотелось послать куда-нибудь подальше, например, в центр скульптурной композиции Аполлона. — Все чудесно, — вымученно улыбнулся Чалов и поспешил ускориться. — Пойдем, а то опять влетит от Михалыча, что зависаем не пойми где. *** Кто бы что ни говорил, Кампоамор был прекрасен. Живописные гольф-поля, ласковое солнышко, прогревающее, кажется, даже все внутри, высокие песчаные каньоны, много зелени и потрясающе красивое небо — это место вдохновляло и придавало сил даже тогда, когда казалось, что их брать совершенно неоткуда. И когда старички ныли о том, что их уже тошнит от Кампоамора (хотя такое можно было услышать разве что в шутку от приехавших недавно на сборы и шатающихся без особых целей Берез), Федя совершенно не мог понять, как это место может надоесть. Для него Кампоамор, даже несмотря на дикую усталость и адскую физическую нагрузку, всегда был и остается одним из самых лучших мест на Земле. — Кость, пойдем гулять, а? — с расслабленной улыбкой глядя на то, как солнце медленно заходит за темнеющий силуэт гор, произнес Федя. Вечер только вступал в свои права — ужин уже закончился, а до отбоя было еще прилично времени, которое безумно хотелось потратить на прогулку с лучшим другом по бесконечным гольф-полям под лучами заходящего солнца. — Чал, я занят, иди один, — безразлично раздается в ответ со стороны кучаевской кровати. Чалов прикрыл глаза, резко выдыхая. Хорошее настроение моментально улетучилось, а на смену ему пришла привычная за последние пару месяцев тоска. Феде даже оборачиваться не нужно было, чтобы понять — Кучай снова залипает в телефон с дурацкой полуулыбкой и совершенно отрешенным взглядом. И никто и ничто его сейчас совершенно не волнуют. Особенно Федя. Началось все давно, Чал и сам не может идентифицировать когда — он на тот момент сам депрессовал и активно игнорировал все, что происходит вокруг него. Просто вдруг Кости рядом стало значительно меньше и это начало чувствоваться даже зацикленному на своих проблемах Чалову. Но первый же разговор в попытке разобраться, что произошло, максимально прояснил ситуацию — у Кости появилась девушка. Это не было чем-то необычным или неожиданным — у Кости и до этого были отношения, не такие долгие и серьезные, конечно, как у Феди с Лерой, но все же. Но раньше эти отношения не были чем-то настолько важным для Кучаева, чтобы он отказывался от каких-то встреч с Федей, а тем более от ужина в доме Чаловых, где Костю воспринимали как своего четвертого ребенка. Однако Федя данные перемены воспринял довольно спокойно — порадовался, попросил познакомить с девушкой и выполнил свой долг по необходимому количеству подъебов друга на этот счет. Отчасти он был даже рад окончанию холостяцкой Костиной жизни — в конце концов, теперь ему не придется объяснять, почему они с Лерой ходят в кино на мелодрамы, а не на «блин, это офигенный боевик, ты просто обязан его посмотреть», и почему в Фединой квартире теперь так много ненужного барахла. Теперь-то Кучай вкусит все прелести отношений в полной мере. Чего он не ожидал, так это того, что эти отношения практически полностью вытеснят Федю из Кучаевской жизни. Костя был со своей Леной все свободное время. Настолько все, что они даже начали жить вместе после (казалось бы!) полутора месяцев отношений. Когда Федя, только об этом узнав, отошел от шока и спросил, а не рановато ли им съезжаться, на него посмотрели как на последнего дебила и сказали, что вообще-то у них с Леной чувства. «Хуюства», — Чалов тогда с трудом сдержал себя чтобы не собезьянничать и не скривиться от того, каким слащаво-приторным взглядом Костя посмотрел на вновь пиликнувший от пришедшего уведомления телефон. Роль телефона в жизни Кости, кстати, тоже стала намного заметнее. Если раньше Кучай практически игнорировал все соц.сети и максимум, что иногда делал — это проверял инсту на наличие каких-то интересных новостей и просматривал чаты молодежки да ЦСКА, то сейчас он не выпускал свой айфон из рук буквально ни на секунду. Иногда даже складывалось ощущение, что все, чем занимается его фигуристка Лена — это строчит ему сообщения и заливает до блевоты милые истории в свой инстаграм, слава богу хотя бы открыв к ним доступ только небольшой категории людей. Федя в эту категорию как лучший друг ее парня, естественно, входил, но желание развидеть бесконечные фотографии поцелуев и нежно держащих друг друга ладошек у него с каждым новым фото в геометрической прогрессии возрастало. «Сфоткала любимого, пока он спит», «мы гуляем», «мы кушаем», «мы лежим», «мы путешествуем», «мы отдыхаем»… «Разве что «мы ебемся» не хватает», — не сдержался как-то от комментария Федя, на что сидящая рядом с ним Лера недоумевающе на него посмотрела. Сама она от девушки Кости после спонтанно устроенного той же Леночкой двойного свидания пришла в невероятный восторг и уже записала блондинку едва ли не в лучшие подружки. Что до Феди, то его эта Лена откровенно бесила. Главная проблема заключалась в том, что он сам не мог понять, чем. Она была милой — этого не отнять, — доброй, красивой, трепетно о Косте заботилась, разбиралась в футболе, баскетболе, машинах (а в них даже Чалов не разбирался), компьютерных играх и была для Кучаева действительно идеальной. И он, что самое главное, казался абсолютно и безгранично счастливым. Настолько счастливым Федя не видел его ни после гола в ворота де Хеа, ни после вызова в сборную на ЧМ, ни во время какого-либо общения с Федей. У Кучая горели глаза, но осознание того, что сам Федя к этому не был причастен, бесило до зубного скрежета. Тем более, что с каждым днем, благодаря стараниям той же Леночки, Феди в жизни Кости становилось все меньше и меньше. Федю это злило, Федю это раздражало, Федя пытался это исправить. Он упорно продолжал звать Костю в гости, чаще старался быть рядом на тренировках, предлагал сходить куда-то — пусть не вдвоем даже, а большой компанией, но Кучаев словно намеренно держал дистанцию и старался минимизировать присутствие Чалова в своей жизни. И на все попытки Феди поговорить отзывался клишированным «Все в порядке» и «Чал, не выноси мозг». И тот факт, что раньше он почти никогда не называл Федю по фамилии или любой из ее вариаций, только подтверждал Федины опасения. А потом случился отпуск, в который они поехали сугубо мужской компанией без своих вторых половинок. И этот отпуск окончательно разрушил все мировосприятие Феди. Все начиналось удивительно спокойно и даже хорошо — можно сказать, как раньше. Складывалось даже ощущение, что все предыдущие два месяца почти игнора Кости были каким-то сном и выдумкой больного воображения Феди. А так, Кучаев был все тот же веселый, чуть-чуть закрытый от всех, но улыбающийся и иногда занудно умничающий. Старый добрый Кучай, разве что с Федей сохранял дружественный нейтралитет вместо привычного непрерывного общения. Но по сравнению с тем, что происходило в последнее время, Федя был рад и этому. В один из дней, когда Федя, глядя на висящего на плечах Коляна Костю, в очередной раз задумался о причинах изменившихся отношений с лучшим другом, которого так уже даже в мыслях становилось неловко называть, потому что с тем же Ильзатом, с которым Чалов особо близкими друзьями никогда не был, он сейчас обращался раз в десять больше, чем с Кучаем, рядом с ним раздался ехидный голосок Пашки: — Ты так в своей Джульетте дыру прожжешь, Ромео. — Не понимаю, о чем ты, — закатил глаза Чалов, старательно делая вид, что все в порядке. Почему-то осознание того, что его так тупо спалили за наблюдением за другом было каким-то до невозможного смущающим. — Не красней, Чалонтекки, все я знаю про вас, — закинув руку на плечо Феде, елейным голоском пропел Рябоконь. — Напряжение между вами — хоть топор вешай. Чего случилось-то, что вы, голубки-неразлучники, теперь делаете вид, что знать друг друга не знаете? — Это мы еще, считай, в старые-добрые вернулись, — скривился Федя. Рассказывать и вдаваться в подробности их с Костей размолвок (хотя откуда взяться этим подробностям, если и размолвки как таковой нет вообще?) не хотелось совершенно, но делать вид, что все замечательно, откровенно заебало. — То есть вне отпуска все еще хуже? — Пашка, казалось, был так удивлен, что забыл добавить в голос хоть сколько-нибудь насмешливых ноток. — Мдаааа, дела. Что ж вас так, Кучаловых, перекосоебило? Кто кому не дал, а? — Что ты несешь, блин, Ряба? — отпихнув от себя друга, прошипел Федя. Хоть он, в отличие от Кости, и относился к шуткам про их передружбу намного спокойнее, в данной ситуации это бесило страшно. Еще страшнее было понимание, что обидно сейчас даже не из-за самой шутки, а из-за того, что все это вылетело куда-то в трубу. — Какое нахрен «кто кому не дал»? — Эй, притормози коней, конь, — примирительно поднял руки Паша, отступая на шаг от разъяренного друга. — Ну извини, не знал, что вы до сих пор до этого не дошли. Но то, что у вас любовь и все дела, даже не отрицай, не поверю. — Блять, Паш, ты откуда свалился? Что, нахер, за любовь? — Федя все еще бесился, продолжая воспринимать это как уже нифига не смешную, но сильно подзатянувшуюся шутку. — Чалов, ты серьезно? — недоверчиво поинтересовался Рябоконь, глядя на друга как на полнейшего дегенерата. — Да только слепой не видел, как вы друг на друга смотрите и как между вами искрит. И как он бесился, когда ты с Лерой был или даже случайно Леру в разговоре упоминал. И как ты трясешься над ним, если у него случается что-то. Да вы же влюблены друг в друга, как два… блять, да не знаю, как кто, и мы с пацанами — зацени какие мы, это, толерантные, и как вас ценим, — делали ставки уж сто лет как, додумались вы до этого и сошлись или нет. Видать, хорошего мы о вас мнения были, раз вы до сих пор не доперли, да… — Паша растерянно почесал затылок, осознавая, что, наверное, ляпнул что-то лишнее, но искренне не подозревая, что эти два барана так и продолжают играть в дружбу. Они же с парнями даже когда ставки делали, все говорили, что самое позднее — в сентябре сойдутся. Федя, тем временем, был в ступоре от слов друга. Сказать, что он не ожидал подобного — это ничего не сказать. Он никогда и подумать не мог, что их дружба с Кучаевым действительно воспринимается окружающими людьми — не озабоченными фанатками, шипперящими всех мало-мальски популярных симпатичных парней, — далеко не как дружеская симпатия. Да он даже не думал о Кучаеве в таком ключе! Нет, он, конечно, всегда мысленно отмечал красоту Кости: его аккуратные черты лица, мягкие волосы, гармоничное и весьма привлекательное телосложение, но он делал это по большей части интуитивно, списывая это на воспитанную с детства тягу к прекрасному и любовь к искусству. А Костя был настолько эстетически красив, что не отметить это было бы полнейшей глупостью. Но одно дело признавать, что твой друг красив, а другое дело — быть влюбленным в него. В конце концов, много его знакомых можно было назвать красивыми. Того же Яку — он был, как-никак, общепризнанным красавчиком. Правда, на взгляд Феди, он был похож на какую-то ожившую пародию на Кена из Дашкиных кукол — такой же неестественно красивый и какой-то чересчур, на взгляд Феди, накаченный. И туповатый чуть-чуть, даже скорее не туповатый, а мыслящий слишком прямо и топорно. До начитанного и культурно образованного Кости, который мог поддержать совершенно любую тему, ему, конечно, было как до Луны на велосипеде. Но это все равно не значило, что Чалов был в него влюблен. Что за глупости! — Ты сейчас сморозил какую-то хуйню, если честно, — совладав, наконец, со своими эмоциями, медленно проговорил Федя, глядя при этом не на Пашу, к которому обращался, а на беззастенчиво сверкающего голым торсом на фоне моря улыбающегося Кучаева. При этом внутри опять заворочался червячок ревности — почему-то осознание того, что это именно ревность настигло Федю конкретно вот в эту секунду, а до этого подходящего определения этому чувству Федя дать не мог, — с ним Кучай так не улыбался не то что с появления Лены, а вообще, наверное, с незапамятных времен. Осознавать это было грустно и как-то даже больно, что ли. — Нет у нас ничего и не было никогда. У меня Лера, у Кости эта его, Леночка, теперь. Какие нахер влюбленные взгляды? — Вот такие, как у тебя сейчас, — хмыкнул Пашка. — И твои ревностные позывы к его Ленке, кстати, за версту чувствуются. А вообще, ты сам виноват, что он к ней сбежал — он тебя, как Хатико, ждал, а ты с Валерун своей в отношения играть пытался. Вот Кучая вся эта история и подзаебала. — Ряб, вот серьезно, бред несешь какой-то, — отмахнулся Чалов, стараясь сделать вид, что ему абсолютно наплевать на слова друга. — И давай уже эту тему заканчивай, а то в следующий раз за всю эту гейскую историю и в глаз получить можно. — Главное, что не в жопу раз, — заржал Рябоконь, и на этом тема была действительно закрыта. Однако сам Федя мысленно продолжал обращаться к вопросу о своем отношении к Косте. Точнее, он пытался всеми силами доказать себе, что никакого другого отношения, кроме как дружеского, у него к Кучаеву нет и не предвиделось. Но чем больше он смотрел на Костю — исключительно в научных целях, чтобы доказать прежде всего самому себе, что в Косте нет ничего необычного и незаурядного, — тем больше он понимал, что Кучаев его действительно цеплял всем — даже тем, как он поджимает губы или чуть вскидывает подбородок, когда что-то доказывает. А еще, как оказалось, Федя с закрытыми глазами может назвать точное местоположение каждой родинки на лице, шее и даже руках Кости. И даже, особо не задумываясь, угадать, что Костя будет заказывать в ресторане в разное время суток. Кроме того, когда Федя думал о них с Костей, он вспоминал прикосновения. Все — рукопожатия при встрече, легкие касания, крепкие объятья как на поле, так и просто под влиянием ярких эмоций, соприкосновения бедер, когда они рядом сидели, сон на плечах друг друга, когда волей-неволей стараешься сделать так, чтобы другу было удобно, и сидишь в неловкой позе, вдыхая приятный аромат чужих волос, сон практически в обнимку, когда вроде и не хочешь этого, но все равно как-то получается — словно магнитом тянет друг к другу, а утром так просто сделать вид, что ничего необычного не произошло… Этих прикосновений было очень много, они все были разными, вызывали абсолютно разные эмоции, но Чалов, как оказалось, помнил их всех. Помнил и словно подсознательно оберегал, трепетно храня каждое воспоминание. Может быть Федя раньше этого и не замечал, но, как оказалось, он действительно давным-давно утонул в Кучаеве и выплывать явно не планировал. Он подмечал все больше и больше моментов, связанных со своим помешательством (другого слова не подобрать) на лучшем друге, но, что самое удивительное, это не вызывало у него отвращения или отторжения. Он принимал все то, что с ним происходит, как что-то должное и совершенно естественное. Как будто это действительно являлось логическим продолжением их дружбы, которая была такой сильной, что рамки ее уже не могли удержать. Вода выбилась из русла и затопила весь континент. Подступало глобальное наводнение — по крайней мере, маленький мир Феди Чалова уже затопило полностью. И если Федю после спонтанного разговора с Пашком что-то словно обухом по голове ударило и заставило раскрыть, наконец, глаза, то Костя как держался на расстоянии и не подпускал к себе на пушечный выстрел, так и продолжил держаться. И вот сейчас отпуск окончен, праздники позади, ЦСКА проводит уже второй сбор в Кампоаморе, а сдвинувшийся на своем уже, видимо, бывшем лучшем друге утопленник Федя Чалов тихо сходит с ума. Если во время отпуска с друзьями Костя еще сохранял какой-то нейтралитет и мог даже первым начать разговор с Федей — в компании, а не наедине, разумеется, — то сейчас существование Феди, которого, на минуточку, по старой памяти заселили с ним в один номер, Кучаев попросту игнорировал. Черт, да даже с Лассаной он общался больше, чем с ним, хотя тот даже по-английски говорил так, что ни черта понятно не было, что уж о русском говорить! Но, тем не менее, выходные между сборами они провели вместе. Инициатором этого, правда, были Дивей с Ванькой, которым не сиделось на заднице ровно и хотелось путешествовать. Ванька при этом слишком хотел взять свою девушку, а та уже как бы случайно обмолвилась Лере, которая сугубо из благих побуждений, зная, что Федя начал меньше общаться с Костей и довольно сильно переживал по этому поводу, предложила присоединиться к компашке туристов еще и своей подружке Леночке. И если изначально и Костя, и Федя отказались от предложения бывших уфимцев, предполагая, что будут явно чувствовать себя не в своей тарелке, то после звонков своих вторых половинок выбора у парней не осталось. И, на взгляд Чалова, выходных хуже, чем эти, в его жизни еще не было. Во-первых, Лера всячески на нем висла, словно чувствуя, что Федя уже не очень с ней, и разными способами пыталась привлечь его внимание. Порой это доходило даже до абсурдных манипуляций, которые Федя на дух не переносил, и она об этом прекрасно знала. Но после того, как в ответ на ее демонстративный спектакль при всех на тему того, что он недостаточно к ней внимателен, Чалов просто встал и ушел, Лера стала осмотрительней и избрала другую тактику — любовь и очарование. Она одевалась откровенно, но очень эффектно, всегда была рядом с Федей, но на таком расстоянии, чтобы он мог ее видеть и иметь возможность ее захотеть, касалась, заботилась и в целом вела себя, как домашняя кошечка, которая действительно к себе притягивала. Такую Леру — женственную, с хитрым прищуром и теплой улыбкой, соблазнительную и уютную одновременно, — Чалов когда-то и полюбил. Но сейчас находиться с ней рядом было адски сложно. Каждое ее слово словно душило, а каждое прикосновение било под дых, выбивая из легких малейшие капли кислорода. И от этого Федя был противен сам себе, поскольку его милая, нежная Лера не заслужила того, чтобы он одергивался от ее касаний и уворачивался от поцелуев. На нее было необходимо смотреть с любовью и зачарованно ловить любое ее движение, а не равнодушно смотреть в потолок, когда она выцеловывает каждую клеточку его тела, стараясь хоть как-то вернуть то, что когда-то по праву ей принадлежало. Вот только они оба понимали, что сейчас это было уже совсем не так. Тем не менее, они продолжали быть вместе, игнорируя висящую между ними петлю, на которой вот-вот станут болтаться их ранее крепкие отношения. А пока этого не произошло, можно было делать вид, что все в порядке, и удерживать для всех и себя в том числе призрачную иллюзию счастья. Второй проблемой за этот уикенд, естественно, являлись Костя с Леной. Те были вместе всегда — настолько всегда, что, казалось, они даже в туалет ходят сугубо вдвоем, вцепившись друг в друга, как сиамские близнецы. И если, надо отдать им должное, в обществе они вели себя вполне адекватно и прилично, не облизывая друг друга, как боялся Федя, и даже особо не держась за руки, то когда они были где-то только своей компанией, то там уж Лена сразу садилась Косте на колени и сидела только там, полностью игнорируя понятия кресел и диванов. При этом Федя еле сдерживался, чтобы не наорать на нее и не согнать с Кучаева взашей, поскольку хоть колено у Кости уже по официальным данным и прошло, полностью болеть оно не перестало и нагружать его было нельзя вообще, не говоря уже про 50 с чем-то килограмм дополнительного веса. И каждый раз, когда у Кучая дергался правый уголок губ, что говорило о его явном дискомфорте, Феде хотелось причинить дискомфорт этой дико раздражающей его блондинке. Но вместо этого он лишь крепче сжимал ладонь Леры, от чего та начинала радостно светиться, воспринимая этот жест как шажочек к оттепели в их отношениях. В общем, эти выходные не спасли ни шикарные испанские достопримечательности, ни пытающиеся разрядить обстановку Дивей с Обляковым и Наташкой, ни попытки казаться друзьями и делать вид, что все в порядке. Потому что в порядке нихуя не было. По крайней мере, в правильном. И вот сейчас снова Кампоамор, второй сбор, и очередные попытки Чалова вернуть непонятно куда девшуюся дружбу. Но сейчас, в отличие от всех предыдущих неудач, которые Федя мужественно переваривал где-то в себе, его терпение лопнуло окончательно и бесповоротно. — Кучаев, мать твою, что вообще происходит последние несколько месяцев? — громко хлопнув балконной дверью, не соразмерив силу, проговорил Федя. — Тебя как будто подменили! — Тебе кажется, — не отрываясь от телефона, небрежно бросил Костя. — Что кажется? Что мой лучший друг решил на пустом месте вычеркнуть меня из жизни? Или что за последние несколько месяцев мы с тобой сказали друг другу слов меньше, чем Михалыч вставляет Набе за одну тренировку? — яду, сочившемуся из голоса Чалова, сейчас позавидовала бы любая гадюка. — Ты преувеличиваешь, — абсолютное безразличие в голосе Кости выбешивало и заставляло закипать еще больше. — Я, блять, преуменьшаю! — взорвался Федя. В последнее время он сам себя не узнавал. Он никогда не матерился столько, как за прошедший месяц, и не был настолько эмоционально неуравновешенным. — Ты от меня шарахаешься. Ты делаешь вид, что мы не знакомы, хотя мы с тобой дружим хренову тучу лет! Но зато ты весь в своей Лене, хотя вы вместе без году неделя! Это ненормально, у тебя будто крыша поехала совсем, Кость! — А тебе какое дело вообще до меня и Лены? Или что, покоя не дает, что у меня жизнь какая-то без тебя быть может? — если до этого Федя думал, что будет рад, если выведет Костю хоть на какие-то эмоции, то встретившись с его ледяным нечитаемым взглядом и звенящим напряжением в голосе, он испугался. Что, блин, случилось с его милым и добрым Кучаем? — Кость, ты чего? Я твой друг! Я беспокоюсь за тебя, а после того, как ты с ней встречаться начал, ты совсем другим стал… Ты, блять, мне дорог, в конце концов, и так просто позволить нашей дружбе похериться я не могу, — рявкнул Чалов, но тут же едва ли не попятился, поскольку ранее безразличный Костя резко вскочил с кровати и злобно на него уставился: — Ты беспокоишься? Чалов, кому ты рассказываешь, а? Ты можешь беспокоиться только о себе и своих проблемах. Тебе абсолютно насрать на людей вокруг, тебе важны только твои потребности и твои успехи. Все, что тебе нужно от окружающих — это чтобы они создавали комфорт тебе, а на то, что испытывают они рядом с тобой, тебе совершенно плевать. — Ты о чем сейчас вообще? — ошарашенно проговорил Федя, отступая на шаг. Ему было страшно — то, что говорил Костя абсолютно не укладывалось в его голове. — Да обо всем! — ядовито выплюнул Кучай. — Всегда все проходит так, как ты хочешь. И все должны следовать твоему настроению. Ни у кого же больше проблем не может быть, если у Феденьки нашего что-то не ладится! Да когда ты, друг, в последний раз интересовался, как у меня дела? Когда спрашивал, чего хочу я? Когда видел, что плохо мне и поддерживал меня? И я еще тебе дорог? Тебе кроме самого себя никто не дорог! — Кучай, ты что, перегрелся? Да я был с тобой рядом все твое восстановление! Я в последнее время едва ли не из штанов выпрыгиваю, чтобы хоть как-то наше общение сохранить! Кручусь вокруг тебя хуже фанатки какой-то! — Ох, извиняюсь, что столько неудобств вашему высочеству я причиняю! — отвесив издевательский поклон, протянул Костя. — На кой-черт ты тогда из штанишек-то ради меня проблемного выскакиваешь? Что ж тебе спокойно с Лерой-то не сидится? Раньше же тебя жизнь моя совершенно не волновала, а тут вдруг внимание к тебе пропало, и все, страшно стало, что без верной собачки остался? — Кость, ты чего? — Чалов чувствовал растерянность и беспомощность. То, что Костя говорил, звучало ужасно. Но еще ужаснее было то, что Костя, судя по всему, действительно так считал. — А то! Я же всегда для тебя был таким удобным приложением — смотрел на тебя преданными глазами, жизнь свою без тебя не представлял, всегда на все соглашался. Мне кажется, что откажи тебе Лера ебаться и предложи ты мне, я бы и на это с радостью согласился, просто потому что это ты. И ты, сука, всегда видел это, да только на меня тебе было насрать, тебе было просто хорошо иметь такого друга-чайника, который и в подметки тебе не годится, — Костю словно прорвало, он говорил, говорил, говорил, и Федя в какой-то момент понял, что просто не слышит его больше — все слова расплывались, становясь одной сплошной грязной массой, окутывающей Чалова с головы до ног. Хотелось либо поскорее смыть с себя это все, либо задохнуться от омерзения к самому себе. Потому что многое хоть и было довольно утрированно, но ушло недалеко от истины. — А через месяц, да может через пару месяцев съебешь в свою Англию, Испанию, Италию — да куда угодно. И срать тебе будет на то, что останется здесь. Потому что тебе плевать. И на меня, и на нашу якобы дружбу, и на мое к тебе отношение. Так почему страдать должен я? Почему должен продолжать играть преданного друга, пытаясь обмануть себя, что тебе это все нужно? Почему, блять, я должен делать вид, что меня все устраивает, если ты ведешь себя по отношению ко мне как гандон? — Почему ты не говорил мне всего этого раньше? Почему просто начал игнорировать? — с болью посмотрев на друга, тихо проговорил Федя. — Да потому что это все мои неоправданные ожидания и мои чувства, — криво усмехнулся Костя. — Тебя я никогда особо не волновал, так зачем на пустом месте баламутить воду и выставлять себя идиотом? Ты бы немножко поиграл в обиженку от потерянной игрушки да забил бы. А мне без тебя намного лучше, чем с тобой. Спокойней уж точно. — Ты не прав, — опустив глаза, потому что больше смотреть на такого Кучаева просто не было сил, сказал Федя. — Может я и правда тот еще эгоист и слишком зациклен на себе, но ты единственный, кто мне действительно важен. Не Лера, не карьера, да даже не Данька с Дашкой. Ты. И мне жаль, что я не смог сделать так, чтобы ты это почувствовал. Костю хотелось обнять. Хотелось поцеловать — не привычно в макушку, а действительно поцеловать, как любимого человека. Хотелось сказать ему все то, что он никогда и не подумал бы сказать раньше, но не потому что этого не было, а потому что не осознал, не понял еще тогда по дурости своей, хотя появилось-то это все давно еще, если не при первой встрече, то где-то около того. Просто для того, чтобы к этому прийти, требовалось время. И, наверное, если бы не эта тупая ссора из ничего, то Федя так бы никогда ничего и не понял. Но, как говорится, поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Федя не помнил, как собрался и что взял с собой. Он помнил только звук захлопывающейся двери за спиной и сосущую пустоту глубоко внутри. Осознание того, что он потерял что-то жизненно важное, подходило медленно и постепенно. Это как с отрезанной рукой — тебе какое-то время продолжает казаться, что она у тебя есть, хотя ты давно уже ее потерял. Вот только в какой-то момент, когда ты увидишь обрубок, боль внутри станет такой сильной, что ты не сможешь ее контролировать. Почему-то план действий нарисовался в голове довольно быстро, стоило ему только где-то вдали услышать голос Гончаренко. — Виктор Михалыч, — окликнув тренера, Федя на секунду замер в нерешительности. Просить кого-то о чем-то для него всегда было сложно, но в этой ситуации он свихнется, если не проветрит немного свои мозги. — У меня просьба есть. — Чего тебе, юное дарование? — настроение у Гончаренко явно было на высоте, а значит шанс того, что он пойдет Феде на уступку хотя бы небольшой, но был. — Вы говорили, что за победу в системе плюс-минус на первом сборе мне полагается желание. Могу я использовать его сейчас? — на одном дыхании выпалил Чалов и спешно добавил, увидев вытянувшееся в изумлении лицо тренера: — Я бы не попросил, если бы это не было важно для меня. — Ну-с и чего же ты такого желаешь, что так трепыхаешься от страха, а? — Гончаренко хоть и был несколько удивлен выходкой своего нападающего, но воспринял просьбу с благодушной насмешкой. — Могу я попросить уехать на день? Просто уехать вот прямо сейчас и вернуться завтра к отбою? Иначе я просто не вывезу, — тихо закончил парень, потупив взгляд. Он знал, что просьба наглая, а адекватного обоснования у нее не было — не рассказывать же Гончаренко что он хочет сбежать от Кучаева и ощущения, что он вот-вот утонет и не сможет вынырнуть! — но желание уйти в туман было намного выше уровня адекватности на данный момент. — Вот это, конечно, дерзкая заявочка, — ошарашенно протянул тренер, хотя голос его звучал с легким восхищением — видимо, от неслыханной наглости. — А позволь полюбопытствовать, почему сейчас, а не, допустим, продлить на день выходные между сборами? — Потому что накрыло сейчас, — не поднимая на Виктора Михайловича глаз, пробурчал Федя. — Вы же прекрасно знаете, что я бы не попросил, если бы это не было необходимым. — Да знаю, поэтому и хочу понять, с чем это «накрыло» связано, — вздохнул Гончаренко и положил руку парню на плечо — это было довольно непривычно с его стороны, но так по-отечески, что ли, что Феде даже захотелось немного улыбнуться. — Не с режимом и тренировками, я полагаю, верно? — Да, сами сборы тут ни при чем, — кивнул Федя. — Просто есть обстоятельства, которые вынуждают меня взять небольшую паузу. — Сбежать от проблем, ты хотел сказать? — понимающе хмыкнул Михалыч и усмехнулся, увидев вскинутые в удивлении глаза. — Не ты первый такую тактику выбираешь. Да и напряжение между тобой и твоим обстоятельством настолько уже искрит, что вас просто необходимо развести по разным углам, чтобы мы хоть вздохнуть спокойно смогли. Так что, чтобы раньше, чем четвертого с утра на тренировке, я тебя не видел, понял? — Понял, спасибо! — просиял было Чалов, но вдруг озадаченно замер, сопоставив в уме даты. — Но подождите, сегодня ведь первое… — Правильно посчитал, не совсем еще деградировал, — насмешливо проворчал Гончаренко. — Я даю тебе двое суток на решение твоей проблемы хотя бы в своей голове. Но настоятельно рекомендую ночь с третьего на четвертое провести на базе, чтобы совсем не убить режим. Как вернешься — будешь впахивать на поле как папа Карло так, что жизнь деревянного Буратино покажется тебе раем. Но пока — чтоб глаза мои тебя не видели, понял? И только попробуй кому в команде проболтаться про мою неслыханную щедрость — устрою такую сладкую жизнь, что мало не покажется. Усек? — Понял! Спасибо вам огромное, Виктор Михайлович! — просиял Федя. — Я обещаю, что все под контролем будет. — Ты мозги свои под контроль возьми, а потом уже обещания давай такие, — закатил глаза тренер и хлопнул парня по спине. — Все, утекай отсюда, видеть тебя не могу. — Да, все, убегаю, — спешно засуетился Чалов и уже со стороны выхода из коридора прокричал: — Спасибо вам еще раз большое! — Иди уже страдать, Ромео, — усмехнулся ему вслед Гончаренко. — Надеюсь, что обойдемся без яда, а то найти нормального нападающего в последнее время почти нереально. Все какие-то озабоченные. Хоть Кокорина выкупай, ей-богу. *** Что делать со своими внеплановыми выходными, Федя не знал и не нашел ничего лучше, чем поехать на море, благо ехать было совсем немного. Найдя какой-то максимально простой отельчик подальше от туристических мест в районе диких пляжей, он провел там на берегу практически все время, слушая морской прибой и стараясь не думать ни о чем. Ему казалось, что если он сейчас не успокоится и не придет в состояние хотя бы близкое к гармонии, то натворит на эмоциях таких глупостей, о которых потом будет страшно жалеть, поскольку желание психануть и прямо сейчас попросить агента подыскать ему новый клуб нет-нет да проскальзывало в мыслях. И в итоге, как бы мрачные размышления ни пытались его обступить, в какой-то момент у него даже получилось абстрагироваться. Но лишь до тех пор, пока он вновь не оказался перед входом на тренировочную базу вечером второго дня. Вернуться к тренировкам и команде хотелось — Федя, хоть и старался самостоятельно тренироваться, смог прочувствовать то, как некомфортно организму без постоянной равномерной нагрузки, — а вот в собственную комнату возвращаться желания не было никакого. За эти два дня он дал себе четкую установку отпустить Костю и прекратить цепляться за него, вот только как это реализовывать на практике он пока не понимал. Справедливо рассудив, что ничего страшного в том, что он поспит не в своем номере, нет, Чалов не очень уверенно направился в номер Ильзата и Набабкина. Лучше, конечно, было пойти к Диве и Ване, но ночевать у них было явно негде, да и сразу посыпалась бы куча ненужных неудобных вопросов. А тут неудобными вопросами вполне, если что, мог покозырять и он сам. Когда дверь открыл Ильзат в одних трусах в лисичку, Федя едва сдержал улыбку. Будь на его месте Кучаев, невольно пронеслось в голове, тот бы уже хохотал во весь голос и как следует простебал бы одноклубника. — Чал? Какими судьбами? И где ты был вообще два дня? — вежливо поинтересовался Ильзат, чуть-чуть покраснев. Судя по раздающемуся из душа шуму воды более твердолобый и острый на язык Кирилл сейчас принимал водные процедуры, а это значит, что задача для Феди чуть упростилась. — У меня немного неловкая просьба к вам с Кириллом, — смущенно улыбнулся парень. — Могу я у вас переночевать сегодня? — Чего? — озадаченно уставился на гостя Ахметов. — Что-то случилось? — Не то чтобы, просто я не могу по определенным обстоятельствам сейчас к себе вернуться, — уклончиво ответил Чалов. — Нет, ну вообще можно, наверное, не выгонять же тебя… — чуть помявшись, согласился Ильзат, чуть отступая, чтобы впустить друга в номер. Но вдруг, словно вспомнив о чем-то, неуверенно добавил: — Только где ты спать-то будешь, кровати всего две… — Ильз, а разве вы с Кириллом не на одной спите, а? — настрой моментально поменялся — теперь Федя говорил со шкодливой полуулыбкой, глядя как парень стремительно краснеет. Они с Костей долго и трепетно оберегали этот секрет, но, кажется, пришло время раскрыть все карты. — Чего? С чего ты вообще решил так? — Ой, да Ильза, спокойно, я никому не расскажу, у меня своих проблем хватает, — усмехнувшись, с ноткой грусти в голосе успокоил друга Чалов. — Я видел вас в подтрибунке как-то в несколько компрометирующем состоянии, так что про вас знаю давно. — Ээээ, черт… И как ты к этому отнесся? — с каким-то щенячьим испугом округлил глаза Ильзат, неосознанно схватив Федю за предплечье. — Да как я мог отнестись — спокойно, — пожал плечами Чалов. — Не мое это дело. Вам хорошо, и замечательно. — Спасибо, что принял, — едва заметно облегченно выдохнув, улыбнулся Ильзат. И тут же, спохватившись, посторонился: — Ты входи, конечно, я с Кирой поговорю, не переживай. — Спасибо, брат! Чалов уже спал, когда Набабкин буквально выплыл из душа, что-то тихо мурлыча себе под нос. И неожиданно столкнулся этим самым носом с непривычно тихим и выглядящим так, словно он крупно провинился, Ильзатом. — Ну и в чем ты накосячил на этот раз? — ухмыльнулся мужчина, потуже затягивая полотенце на бедрах. Конечно, вид Ахметова в этих нелепых трусах, которые когда-то сам Кирилл ему и подарил, наводил на мысли, чтобы поскорее сорвать это полотенце и заняться чем-нибудь поинтереснее бесполезной болтовни, но лисенок определенно был настроен на какой-то разговор. — И чего сразу накосячил, — фыркнул парень, скрещивая руки на груди. — Так-то среди нас двоих косячишь в основном ты. Это что за пари на сексуальность сегодня с Щенниковым? Ты вообще на старости лет кукухой тронулся, Кирилл Анатольевич? — Не ревнуй, язва, я только твой, — засмеялся Набабкин, подходя к нему ближе и прижимая к себе за талию. Руки мягко провели по бархатной коже, с наслаждением сжимая крепкие бока, а губы нежно прошлись по скуле, спускаясь на шею, что вызвало у парня задушенный полустон. Открыв глаза, чтобы увидеть такое сладкое в подобные моменты выражение лица любимого, Кирилл мельком окинул взглядом комнату, прикидывая, какое расстояние до ближайшей кровати и… — Это что, блять, такое? — отстраняя от себя опешившего Ахметова, прорычал Кирилл, указывая на соседнюю со своей кровать, на которой четко прослеживался спящий мужской силуэт. — Ты совсем охуел в свою постель мужиков укладывать? — Тссс, Кир, тише ты! — стараясь не вспылить и быть максимально ласковым, проговорил Ильзат, обнимая мужчину со спины. — Это Чал, у него там случилось что-то, и он попросился переночевать. — Мне как-то вообще насрать, что там у него случилось. Я сейчас пойду к Кучаю и скажу, чтобы он это бренное тело забрал от нас — нехер тут ночлежки для всяких дезертиров устраивать, — недовольно процедил Набабкин. — Костян вон чуть не поседел опять, только уже по-настоящему, когда этот долбоящер пропал. Отвесить бы ему пиздюлей сейчас за устроенную нервотрепку, а не переночевать. — Кир, это не наше дело, — ласково огладив плечи любимого, произнес Ильзат. — Пойдем спать уже, а? Я устал сегодня. — Пойдем, — осознав, что его возмущения абсолютно никакого отклика не найдут и закатив глаза, согласился Кирилл. Но, уже укладываясь в постель к ожидающему Ильзату, не сдержался и проворчал: — Вот скажи мне, ты в детстве тоже всяких сирых и убогих подбирал и в постель в свою тащил? — Неа, ты у меня первый такой был, — чмокнув мужчину в грудь и удобно на ней разместившись, промурлыкал Ахметов. — Язва восточная, — смыкая объятья, с плохо скрываемой улыбкой буркнул Набабкин, для проформы ущипнув парня за задницу. — И я тебя люблю, Кир. *** Когда ты спортсмен, у тебя есть огромное преимущество — всегда, абсолютно в любой момент жизни у тебя есть мощный антидепрессант — физическая нагрузка. А если вдруг в какой-то момент жизни кажется, что тебя вновь захлестывает тоска, значит нагрузка у тебя была недостаточно сильная. У Феди же с этим был полный порядок. Появившись утром четвертого числа на тренировке, Федя не успел даже мяукнуть что-то в ответ на многочисленные расспросы о том, где он пропадал, потому что Гончаренко не счел нужным уведомить даже тренерский штаб об этом, и кинуть на Костю даже случайный скользящий взгляд, как тут же был взят под контроль Гранеро и, видимо, был отправлен на исправительные работы по всем кругам Ада. Потому что иначе то, что с ним делали на протяжении целого дня, назвать было нельзя — все всегда знали, что Гончаренко и щедрость были диаметрально противоположными понятиями, поэтому справедливая и изнурительная расплата за два выходных обещала быть долгой и максимально извращенной. Если Чалов доживет, конечно. Так что неудивительно, что времени и возможности пострадать у него не было, а самым большим желанием было просто доползти до кровати и упасть на нее. Поэтому, стоило Феде оказаться в своем номере, он тут же опустился на кровать и расслабленно выдохнул, расфокусированным взглядом уставившись перед собой. Болело все — как каждая клеточка тела по отдельности, так и их совокупность. В голове была дымка и думать было сложно, не говоря уже о том, что совершенно не хотелось. Хотелось спать и чуть-чуть умереть. Но сил на то, чтобы просто откинуться назад себя на кровать, не говоря уже о том, чтобы раздеться, не было никаких. Шуршание со стороны соседней кровати стало неожиданностью — Федя даже не заметил наличие Кучаева в комнате, — и заставило вздрогнуть. Поворачиваться в его сторону было лениво, но Чалов все равно заставил себя преодолеть это и приподнял уставший взгляд на соседа. На лице Кости отражалась такая невозможная смесь эмоций, что Федя, если бы мог, непроизвольно бы отшатнулся. От былого игнора не осталось и следа, он смотрел на Чалова и, казалось, с помощью глаз впитывал, заглатывал огромными кусками в себя его образ. Это немного пугало и настораживало — что-то внутри истошно вопило Феде, чтобы он немедленно отсюда валил, пока его нервную систему снова не расшатало и он снова не начал судорожно захлебываться от этих чувств. Потому что в таком Косте вновь хотелось тонуть. С трудом заставив себя оторвать взгляд от парня, Федя вновь бездумно вперился взглядом куда-то в пустоту перед собой. Думать было сложно, но даже в таком состоянии он ощущал сосущую боль от осознания, что они с Кучаевым чужие, и как раньше завалиться к нему на кровать, лечь к парню на колени и просто поболтать о чем-то легком и ненапряжном, чувствуя, как твои волосы ласково перебирают невесомые пальцы, не получится. В таком состоянии больше всего хотелось уюта и тепла. И Костю. Но, к сожалению, он был твердо убежден, что сам все продолбал и как раньше уже никогда не будет. Поэтому, почувствовав тяжесть на своих коленях и обнимающие его голени руки, Федя сначала подумал, что ему это все привиделось. И лишь опустив взгляд и наткнувшись им на русую макушку, в которую так и хотелось запустить пальцы, он с каким-то благоговейным трепетом осознал, что это реальность. Или слишком уж натуральная галлюцинация. И в этой галлюцинации Костя Кучаев, как ребенок, сидел перед ним на полу, обняв его ноги и уткнувшись лбом ему в колени, и казался таким хрупким и беззащитным, что хотелось его обнять и никуда не отпускать. Никогда в своей бесполезной жизни. А еще его хотелось поднять, потому что это Федя должен перед ним на коленях стоять, а никак не наоборот. — Кость? — тихо, боясь спугнуть, произнес Федя, невесомо ероша мягкие волосы на чужой макушке. — Ты чего? — Помолчи, пожалуйста, — задушено прошептал Костя, чуть сильнее сжимая Федины ноги. — Просто помолчи. Федя кивнул, хотя прекрасно понимал, что друг его не видит, и, чуть поколебавшись, все-таки запустил руки в русую шевелюру, начиная нежно перебирать Костины волосы. Сейчас для него в этих волосах, теплом дыхании на своих коленях и чуть подрагивающей спине заключался весь мир, и не хотелось думать абсолютно ни о чем. Даже усталость отступила, оставив место какой-то невероятной эйфории и, наверное, тому, что люди и называют «тихим счастьем». Это ощущение хотелось сберечь и оставить только для себя, как самое ценное и важное, что у него есть. Потому что никогда раньше он не испытывал такого — когда чувства захлестывают тебя настолько, что тебе сложно даже вдох сделать, а каждое прикосновение к человеку отзывается сильнейшим трепетом где-то внутри и дрожью в руках. Никогда, даже когда он был с Лерой, ему не хотелось укрыть человека от всего мира и приложить все усилия, чтобы сделать его счастливым. Чалов не знал, сколько времени они просидели, когда Костя заговорил: — Когда ты не вернулся ночевать после нашего разговора, я испугался. Я знал, что мои слова тебя задели и пожалел о них сразу, как только ты вышел за пределы комнаты. Но я уже давно, еще когда у меня на горизонте только появилась влюбленная в меня такая чудесная Лена, решил для себя, что так будет лучше — без тебя, — голос парня звучал слегка приглушенно из-за того, что он говорил, по-прежнему уткнувшись лбом в Федины колени, но Чалов жадно ловил каждое слово и каждое малейшее изменение интонации друга. — А потом оказалось, что ты вообще исчез со сборов, и тогда я понял, что такое настоящий страх. Как оказалось, до этого момента я его не испытывал никогда. Я думал, что с тобой что-то случилось, поставил всех на уши, хотел было сам идти тебя искать, на что Михалыч мне сказал, чтобы я расслабился и выдохнул, потому что ты наконец-таки где-то в Европе. И если до этого мне казалось, что глубже проваливаться в эту яму безнадежности уже некуда, то тут вдруг открылось второе дно, — голос Кости сорвался, и он замолчал, пытаясь совладать с эмоциями. Федя, чувствуя себя так, словно с него заживо сдирали кожу, но при этом желая хоть как-то поддержать Костю, начал второй рукой мягко поглаживать ему спину. — Я знал, что так случится рано или поздно, морально к этому готовился и был уверен, что смогу это пережить, но, как оказалось, нет, — он глухо усмехнулся и поднял на Федю глаза, в которых плескалась тоска и безнадежная обреченность. — Я без тебя не могу, Федь. Никак. Я действительно слишком слабак для этого. — Кость… — голос дрожал и не слушался, а дыхание перехватило окончательно. Поддавшись какому-то интуитивному порыву, Чалов отстранился от друга, но только для того, чтобы спешно опуститься на пол рядом с ним и обнять, вжимая в себя так, словно он старался с ним срастись, стать единым целым. — Прости меня, я не должен был… — Все хорошо, Федь, — явно пересиливая себя, Костя отстранился и постарался улыбнуться, хотя в глазах стояла болезненная грусть. — Я понимаю, что глупо рассчитывать на что-то, знаю, что вряд ли получится хотя бы общаться как раньше — я сам заварил всю эту кашу и отдаю себе в этом отчет. Просто я хотел… — Я тебя люблю, — вдруг неожиданно даже для самого себя выпалил Чалов. Выпалил и осознал, что это — самое искреннее и правильное из всего, что он говорил за свою жизнь. Костя замер и, казалось, даже перестал дышать, странным нечитаемым взглядом уставившись перед собой. — Федь, что бы я там не наплел тогда, ты мой лучший друг, и я тоже тебя люблю, — медленно, словно прощупывая землю на наличие скрытых мин, проговорил Костя, с тщательно скрываемой затаенной надеждой глядя на друга. — Ты не понял, Кость, — улыбнулся Федя и, протянув руку, ласково коснулся щеки напряженного парня. — Я тебя люблю. — Если это очередная шутка из серии про Кучаловых, то она очень жесткая и не смешная, — вздрогнув, но тщетно пытаясь создать невозмутимый вид, проговорил Костя. Его била мелкая дрожь, а дыхание было громким и отрывистым. — И если о ней узнает Лера или Лена, которые и так постоянно от этой темы бесятся, то будет еще жестче. — Мне настолько на них плевать, ты бы знал, — усмехнулся Федя, продолжая трепетно обводить, словно вдохновленный художник, каждую черточку лица друга. — Что на одну, что — тем более! — на вторую. И я не шучу. — Тогда это какой-то тупой психологический трюк? — предполагает Костя, изо всех сил стараясь успокоиться и хотя бы выровнять дыхание, потому что стук сердца в ушах сводил с ума. Или это делали нежные прикосновения Феди. — И зачем он мне? — непонимающе приподнял брови Чалов, продолжая, тем не менее, улыбаться уголками губ. — Не знаю, чтобы окончательно дискредитировать меня, — попытался пошутить Кучаев, но мягкие касания Чалова и его магнетический теплый взгляд лишали парня малейшей возможности сосредоточиться. — И как, получилось? — чуть наклонив голову, с легкой хитринкой полюбопытствовал Федя, касаясь указательным пальцем губ и замирая. — Не очень, — собирая всю свою силу воли в кулак и принимая правила все еще непонятной для себя игры, хмыкнул Костя. — А так? — и прежде чем Кучаев смог осознать происходящее, Федя приблизился к нему и поцеловал. Говорят, что поцелуй с любимым человеком подобен взрыву, который напрочь сносит тебе крышу и заставляет сходить с ума. На самом деле, это неправда. Поцелуй с любимым человеком — это мягкие касания, состояние легкой эйфории и тепло на душе. С каждым движением губ, с каждым тихим вдохом это тепло медленно распускается все больше и больше, пока не заполонит тебя, создав ощущение полноценности. Словно к твоей разломанной на паззлики душе наконец-таки подобрали правильный недостающий кусочек, и картинка собралась. И эти ощущения были такими правильными и такими нужными, что сразу понимаешь — все, что было до — не то. Федя первым прервал поцелуй, хотя делать этого совершенно не хотелось. Как и не хотелось объясняться сейчас и говорить то, что он собирался сказать. Но это было необходимо. — Ты можешь меня ударить, если ты считаешь, что то, что я сделал — неправильно, — начал Чалов, опираясь лбом на лоб ошарашенного Кости. — Можешь выставить меня за дверь и попросить уйти из твоей жизни и больше в ней не появляться. Я пойму. Но я ни капли не жалею о сделанном и, какое бы ты решение не принял, жалеть я не буду. Возможно я опять поступил как настоящий эгоист и слишком резко переступил ту грань, приближение которой мы годами делали вид, что не замечаем, но я обещаю тебе, что это было последнее важное решение, касающееся тебя, которое я принял с тобой не посоветовавшись. Дальше все будет по-другому. Я, если честно, ума не приложу, как, но я клянусь, что сделаю все возможное, чтобы ты не пожалел, — под конец голос Феди сорвался и последнее предложение он прошептал, мягко касаясь лба опустившего глаза парня губами: — Если ты, конечно, согласишься перевернуть все в своей жизни и тонуть со мной в этом вместе. Костя долго молчал, глядя куда-то в пол так, что Федя не мог видеть его лица. А когда он спустя какое-то время заговорил, Чалову показалось, что он забыл, как дышать. — То есть, выбирать, спим мы сегодня на твоей пустующей кучу времени кровати или на моей, мы будем вместе? — То есть, это значит… — пораженно начал Федя, чувствуя как счастливая улыбка сама собой расплывается на губах. Да, он подозревал, что не один он помешался на своем лучшем друге, но страх быть отвергнутым и остаться без Кости вообще, потеряв его даже как приятеля, был слишком силен. — Это значит, — с улыбкой проговорил Костя прямо в губы замершему Чалову, словно пытаясь одним проникновенным взглядом показать всю свою необъятную, столько времени тщательно скрываемую любовь, — что я слишком давно и безнадежно в тебе утонул, чтобы сейчас так просто взять и отпустить тебя. И тонуть мы больше не будем. Вместе — только плыть.

...Не тонуть, не тонуть, не тонуть, а плыть По течению, против — уже не суть Плыть и плыть, не тонуть, не тонуть, не стыть Ухватившись за тонкую чувства нить. Шура Кузнецова - Не тонуть, а плыть