Пыльная ведьма

Звёзды над головами людей качнулись, оставив на черном небе едва уловимый сияющий след, по толпе волнами прошлась тревога и смятения, словно рябь по воде от брошенной в неё гальки. Мужчина выдохнул белое облачко пара в заиндевевший воздух и двинулся вперёд, обтекаемый с обеих сторон зеваками, невольно расступающимися перед ним. Через час эти улицы опустеют, остынут и смолкнут в безмолвии, будет слышен лишь электрический треск фонарей, да клокот сточной воды, подгоняемой пороками человечества глубоко под землёй. В темноте чиркнула спичка, ее голубое пламя обожгло слепые глаза, стянутые крупными неаккуратными стежками веки безобразными линиями выделились и вновь стали незаметными в скупом свете ночи. — Опаздываешь. — Нетерпение впечаталось в старое лицо хлёсткой пощечиной, голова ведьмы невольно дёрнулась и, долго покачиваясь, как у игрушки, наконец-то вновь застыла, чуть склоненная перед мужчиной. Немой рот невнятно пробормотал неискренние извинения. А город все продолжал свое движение, шумный и грязный, всклоченный руганью и бранью, с покрытыми мусором мостовыми, заплеванными тротуарами и улицами, переполненными бумагами и жестянками мусорными баками, исторгающими из себя на поверхность чью-то доброту, заботу, любую другую добродетель или человечность — наступи, пройдись по ним, и они застынут на подошве слоем тщеславия, гордости и злобы, и пойдут дальше по миру семью смертными грехами на твоих уже ногах. Босые ступни здесь не помогут, хоть тысячу раз обожги их на раскалённых углях. Тонкие прозрачные нити пронзили сморщенные пальцы, сконцентрировались на их кончиках, поблескивая и вспыхивая синими огоньками, и медленно опускаясь дотянулись до земли, ощупывая её и изучая. Поползли в разные стороны и, наконец, коснулись пыльных ботинок, проникая под полы длинного пальто, под которым твари дрогнули, скорчились, обжигаясь непрошеным вторжением. — Не смей, — Человек в картинках стиснул зубы, и заключённая в тело старухи Пыльная ведьма окончательно сникла. Нелепая сцена, в которой она стоит безмолвная, вспоминая юность, пролетевшую перед ее глазами мигом, уносимым прочь под звуки каллиопы и гомон незваного балагана. Фьють! И ты стала на сорок кругов старше, а неугомонная карусель мчит мимо тебя твои же года. За это непрожитое время она успела влюбиться, полюбить так, что сердцу в груди становится тесно, а неистовым чувствам и в руках не уместиться — да ведь она же их чувствует до сих пор, вот они в ладонях свернулись клубками прозрачных нитей, все так же ищущих отклика на её тепло. Глаза её, сейчас усталые, слепые, под веками покрытые белесой пеленой забвения, до сих пор видят яркие афиши, ещё не умытые холодными дождями, с них смотрят на нее улыбчивые лица, а над смолисто-черными волосами такие же смолисто-черные буквы приглашают зевак на шоу, а имена их так и манят. Мистер Кугер и Дарк. Дарк и Кугер. Гораздо позже ведьма поймёт, что звало ее лишь одно имя. Человек в картинках ее не торопит — переживает ли он всё то, что она сейчас пережила вновь? Помнит ли вкус настоящего чувства или сердце его настолько иссохло, что даже не напомнит теперь уголёк? Искра в нём возможна? Немой рот шевельнулся, то был спазм боли не больше, руки сжались в кулак — рефлексия умирающего девичества. Умерло ли оно в самом деле? Кажется, коснись сейчас мистер Дарк руки Пыльной ведьмы своей, исчерченной въевшимися под кожу чернилами, отчего даже тыльная сторона ладони кажется иссиня-черной, чужой, но наверняка до сих пор оставшейся тёплой, и старухе не понадобится бег карусели навстречу стрелкам часов. Из изуродованных глаз скользнули слезы, тяжёлые и почти прозрачные, едва блестящие, но в отразившемся на лице лунном свете показавшимися случайным прохожим осколками горного хрусталя — мутными и одновременно глянцевыми. Подгоняемые любовью да ветром они остались солевыми дорожками на обвисших щеках — приглядись, не увидишь под личиной ведьмы девицу. Была ли она ею, старухе и не вспомнить теперь.