Месть

— Деньги, — произнес Билл негромко, однако вполне разборчиво. — Что? — все же переспросил Люциус. Обнаженный, распятый на широкой кровати, ощущающий на запястьях и щиколотках мягкость зеленых батистовых лент — декоративных, разумеется, удерживали его чары, в которых Билл был хорош, — Люциус имел полное право удивиться совершенно неуместному сейчас слову. — Деньги, — повторил Билл. На нем тоже не было ни клочка одежды, что ему очень шло. Бледная кожа в точечной россыпи веснушек, неброско прочерченные мышцы, затянувшиеся шрамы через лоб и щеку, на которые Люциус втайне др… любовался. — Деньги — это такие штуки, которых в «Гринготтсе» полно. От банальных английских галлеонов до самых редких и ценных отнюдь не номиналом монет. Например, гномье серебро… Он сидел между разведенных ног Люциуса и внимательно его разглядывал, будто видел впервые. — Видит Мерлин, я всегда готов поговорить о деньгах, но сейчас этот разговор совсем не ко времени. — В спальне было достаточно тепло для одетого человека, но по обнаженной коже Люциуса уже начинали пробегать мурашки. — Я ждал другого. — Сегодня я решаю, о чем говорить. — Билл выглядел очень серьезным — идеальный сотрудник лучшего банка Лондона; обычно это даже умиляло. — И я буду говорить о гномьем серебре. Мелкие, легкие монеты, почти не плавящиеся в обычном огне. — Его пальцы очертили на бедре Люциуса эти монеты — одну, две, десяток. Мурашек стало больше, и они побежали быстрее. — Неинтересно, — заметил Люциус. — Может, лучше… — Нет, — мягко, не непреклонно оборвал Билл. — Не лучше. Слушай. Золото лепреконов — яркое, крупное, сияющее. Но оно исчезает вмиг, не успеешь насладиться богатством. Горячие губы прошлись быстрыми поцелуями по бедру, паху, животу, почти задев член. Почти. — Но и галлеоны по-своему неплохи. — Слова падали медленно и размеренно, как монеты на весы. Билл то и дело отвлекался — прикусывал соски Люциуса, щекотал их языком, втягивал и отпускал. — Очень неплохи. — Да, — сказал Люциус. Ничего более умного или язвительного в мыслях не нашлось. Дурацкий финансовый экскурс. Длинные волосы Билла скользили по животу и груди, когда тот поворачивал голову. Клык на неснятой цепочке выписывал по коже Люциуса свою, отдельную траекторию. Ладони гладили бока, сжимали, спускались ниже, к бедрам. Очень много касаний. Очень разных. — А еще у нас полные сейфы купюр, — сказал Билл, ложась на него всей тяжестью, вытягиваясь в полный рост. Его твердый член вжался в живот, язык лизнул пересохшие губы Люциуса. Билл толкнулся вперед и вниз, будто был уже внутри. Люциус молчал, тяжело дыша. — Много… много… много… разных бумажек. — Мягкие, плавные толчки. Жар тела. Напряженный член, зажатый между их животами. — Курс одних падает… а других — … — Поднимается, — хрипло подхватил Люциус. — Котировки ценных бумаг растут. — Растут, — согласился Билл, приподнимаясь. Его глаза были очень близко — такие же светлые, как у Малфоев, только слегка отдающие в голубизну. В них не было никакого объяснения происходящему. — И очень приятно, когда эти богатства — твои, ты можешь к ним прикоснуться, пересчитать, подержать… — Его ладонь сжала член Люциуса, неспешно двинулась вниз-вверх. Пальцы другой руки Билл взял в рот, всасывал и выпускал, облизывал, по-прежнему глядя на Люциуса так невозмутимо, словно пересчитывал стопку банкнот. — Но для этого, — влажные пальцы коснулись сведенных ягодиц, уверенно двинулись дальше, — нужно проникнуть в хранилище… — В другой момент Люциуса рассмешила бы эта пошлая двусмысленность, но сейчас ему было не до смеха. Билл растягивал его так, как Люциус любил — меняя ритм, то короткими глубокими толчками, то медленно и тягуче, разводя пальцы внутри, поворачивая и сгибая, вынимая и снова возвращаясь. Люциус почти не слушал, что тот несет, но все же улавливал отдельные слова: — «Гринготтс» — очень надежный банк… самые глубокие подземелья… самые быстрые вагонетки… масса удовольствия от каждого посещения… — Недобросовестная реклама… — выдохнул Люциус. — Ч-ч-черт… — Мы облизываем клиентов как только можем, — сообщил Билл. Сжал член Люциуса у основания и щедро прошелся языком по обнажившейся головке. Потом вобрал его в рот, глубоко, мокро, — и тут же выпустил. — Наш девиз: «Вы захотите вернуться к нам снова». Люциус уже хотел. — Наши активы — самые активные, — сообщил Билл. Голос был ровным. Почти. Его пальцы трахали зад Люциуса в том же темпе, в котором правая рука дрочила член. Идеальная гармония, метрономом которой служили резкие выдохи Люциуса, срывающиеся на полувсхлипы. — Наши пассивы — самые… пассивные. Люциусу было плевать. Он вскидывал бедра, толкаясь в кулак Билла, и тут же опускался, стараясь основательнее насадиться на его сильные, умелые пальцы. — Дава-а-ай, — простонал он. — Ну же, Билл, пожалуйста, гоблины тебя забери! — Все, что пожелает вкладчик, — пробормотал тот, сбрасывая фиксирующие чары. Ноги Люциуса оказались на плечах Билла, чей член с едва заметным сопротивлением вошел в растянутую задницу. Зеленые ленты болтались на щиколотках, будто непонятные флаги, и колыхались при каждом толчке. Люциус обхватил собственный член, дроча в такт лентам, и вскоре белесые капли оросили его живот. Билл застонал, еще несколько раз толкнулся глубоко и сильно и, переводя дыхание, опустился сверху, уперевшись мокрым лбом в лоб Люциуса. — И что это было? — спросил тот, когда Билл скатился с него и вытянулся рядом, облизывая покрасневшие губы. Люциусу очень нравилась эта его посткоитальная привычка. — Ничего. — Билл разглядывал потолок, будто видел его впервые. — Страшно раздражает твоя манера вспоминать о финансах в любом разговоре, в любой ситуации. Надеюсь, теперь ты понимаешь, насколько это бывает неуместно. — Наверное, — задумчиво ответил Люциус. — А ты не мог просто сказать это? Словами? Билл посмотрел на него так, будто Люциус только что открыл Америку и назвал ее в свою честь. А еще через несколько дней, обнаружив, что у него возникает эрекция при простом пересчете галлеонов и корректировке курса валют, Билл понял, что месть — оружие обоюдоострое. Люциуса рассказ об этом так развеселил, что минет у него вышел крайне неудачный, но Билл ничуть не расстроился. В конце концов, отсосать ему Люциус мог в любой момент, а вот его искренний смех Билл слышал нечасто и считал куда более ценной вещью. Наверное, это означало, что, кроме мести и минетов, их связывает что-то еще, но пока об этом было рано говорить. — А хочешь, — спросил Билл, — я расскажу тебе о малоизвестных драконьих обычаях? Некоторые особо коварные драконы приковывают своих пленников, растягивая на цепях между двух каменных столбов, и набивают ограненными опалами и сапфирами, как гуся яблоками, а потом… — Вечером, — оборвал его Люциус, сглотнув внезапный излишек слюны. — Есть в подземельях мэнора одна удобная камера… И дракону лучше не задерживаться. Пленник сам себя камушками не нафарширует. — Не задержится, — пообещал Билл. — А если опоздает… ну, ты всегда можешь ему отомстить.