После миссии

Какаши сидит на валуне, пытаясь выровнять немного сбитое дыхание. Правая рука немеет, под маской губы дрожат от подкатывающей тошноты. Метрах в десяти, за его спиной, расположились остатки его отряда. Капитан поворачивает голову в сторону кромки леса — единственного зелёного островка среди выгоревших дотла высоких деревьев — и думает, что кое-кто всё же перестарался. В глазах начинает рябить сильнее, чем обычно, и он натягивает повязку на шаринган, прикидывает мысленно количество заработанных травм: пара рёбер точно сломана, плечо выбито из сустава да чакра практически на нуле, но это меньшее, что он когда-либо терпел после таких заданий. Иногда Какаши мечтал о смерти, иногда хотел пропустить вражеский удар, подставиться… А всегда ведь выживал. Смерть упрямо не хотела забирать его к себе: дышала в спину, подманивала, а потом, щёлкая по носу, растворялась в дыму сожжённых трупов. Обито, Рин и Минато-сенсей всё равно дождутся, так что спешить некуда. Итачи подошла к нему со спины, топая слишком громко, показательно, чтобы не нарваться на кунай, выпущенный на голых рефлексах. — Помочь? — спрашивает тихо, устало, на выдохе. Какаши знал, что Учиха Итачи вышла из этого боя практически без травм. Глубокая царапина на бедре и сломанные три пальца не в счёт. Она сильнее. Мужчина кивает, прислушивается к себе и своим ощущениям, не в силах понять, что же так успокаивает: то ли её присутствие, то ли её руки на его плечах, то ли спокойный взгляд в спину. Итачи давно отказалась от должности капитана, от ответственности и от лишних потерь. Разбавила тем самым исключительно мужской отряд Какаши, разбавила жизнь самого Какаши и даже чувства его, пресные и безликие, разбавила. Сидит теперь рядом, отточенным движением вправляя сустав в плече, и молчит так расслаблено, будто знает его всю жизнь и делит напополам с ним свою. Хотя, наверное, так оно и есть — они знают друг друга достаточно долго, чтобы привыкнуть к...к этому. Немного хочется спать. Капитан знает, что шинигами всё равно его пока не заберёт, так что позволяет себе помечтать о нагретой постели, о руках Итачи, перебирающих его волосы на затылке, и о её привычно-холодных губах. Она никогда не целовала его первой, но если бы не хотела отвечать, давно бы убила, так? Учиха подсела ближе, осторожно прикоснулась к его здоровой руке, переплела пальцы и долго смотрела на них, задумавшись. Нерешительной эта куноичи была только в любви, потому что любовь — единственное поле боя, где она была ведомой. Осознавать это немного неприятно, но в то же время очень волнительно: хоть в чём-то от неё не требовали чего-то сверх-сверх, что положено гению клана. Итачи была неумелой. Но для девушки, практически живущей на поле боя, подобное было нормальным. Когда Какаши немного меняет положение туловища, приевшаяся боль в рёбрах тухнет, но желание вытошнить половину органов так и не проходит. Он приспускает пыльную маску и отворачивает голову, сплёвывая кровь куда-то вниз, заходясь хриплым кашлем. Итачи не раз видела его лицо без маски. Вполне симпатичное, без изъянов и ожогов, шрам его не портил. Можно даже сказать, что красивое. Но Хатаке настолько сросся с этой, чёрт возьми, обыкновенной тканевой маской, что и эмоции его не рассмотреть, не различить, когда он от неё избавляется. Даже Итачи не такая скупая: видел бы кто её улыбку при виде увлечённого тренировками с ней отото или во время редких вечеров с матерью, когда они едят свежие данго и обсуждают способы его приготовления. А вот боль — то, что выжимает из её капитана силы — можно просто почувствовать, даже не прикладывая особых усилий. — Нужно замести следы. У вас десять минут, — монументально-сдержанный голос мужчины привлекает внимание отряда. Итачи тихо вздрагивает, готовится исполнить приказ, но тут же себя останавливает. Те, кому залатали раны, растворяются в тени оставшихся деревьев. Медик уходит тоже, единственным заметив, что их руки и тела слишком близко друг к другу, чтобы говорить о чисто рабочих отношениях. Какаши задирает голову вверх. Вот-вот с неба сорвётся пара капель, может даже пойдёт проливной дождь. Он чувствует холод в руке, когда она отпустила его, а потом — тепло медицинской чакры, пробирающейся к рёбрам через слой майки и плотного, но уже дырявого жилета. Хатаке с любопытством щурит серый глаз — Итачи начинает что-то подозревать — и шепчет, глотая смешок: — Лучше сними. Это она делает вроде бы даже впервые. Раздевает его, то есть. Чисто ради того, чтобы удобнее было лечить, но всё же впервые. Крепкая молния поддаётся не сразу. Мужчина вздрагивает, когда сухие пальцы проскальзывают под майку и накрывают центр боли, выпирающий под кожей. Снова тепло. Итачи сосредоточенно сводит брови на переносице, прикусывает изнутри щёку, честно пытаясь не навредить, не усугубить, не доломать. Ей не важно, что Какаши не спрашивает у неё, где она этому научилась и когда. Правда, вчера ей только-только удалось оживить мелкую рыбину, а теперь перед ней живой человек. Итачи ломать привыкла, а не строить, но стоит отдать должное её очередному зародившемуся таланту. Капитану становится лучше. — Ты молодец. Спасибо, — говорит мужчина, убирая за ухо упавшую ей на лицо липкую тёмно-красную прядь. Да, он давно мужчина, ему двадцать шесть лет, а Итачи, чёрт возьми, уже семнадцать. Время летит так быстро, Учихе хочется отмотать его и пережить снова прошлый год, когда она впервые поддалась чувствам и впервые не разочаровалась. Угольные глаза сталкиваются с серым. В них — улыбка, ответная благодарность и что-то неуловимое. Какаши встречает вернувшихся подчинённых сухим кивком и они все продолжают путь, в Коноху, с очередной успешно выполненной миссией. Итачи собой гордится. Она вспомнит потом, перед смертью, тот самый день, когда ощущала то блаженное спокойствие и вполне уверенное счастье, потому что все, кто ей дороги, пока живы. Семья, клан, надежды, мечты. Когда она навсегда сомкнёт ослепшие глаза и примет своё заслуженное наказание, в руинах рядом с ней будет лежать её младший брат — в пыли, в крови, в слезах после её жалкого, такого ненавистного тычка по лбу, от которого почему-то предательски замерло сердце. Итачи хотела бы, чтобы Какаши рассказал ему всю правду. А рассказал её Обито.