* * *
Окидываю беглым взглядом длинный ряд окоченевших на лютом морозе тел. Пустые, безжизненные оболочки, души которых благополучно отбыли в мир иной. Хотя, наверное, в аду сейчас веселее, чем в этой промёрзшей дыре, где опасно даже нос высунуть на улицу. Особенно, сейчас. Зима в этом году выдалась слишком суровой. Пронизывающий холод ледяной змеёй проскальзывал сквозь старые слои одежды, под кожу, ища брешь в, и без того, хрупкой системе человеческого организма. И, найдя её, впрыскивал свой яд. Как результат, на окраинах посёлка заплясали костры, выбрасывая в воздух тучи праха и привлекая к себе обезумевших от холода людей, желающих хоть немного согреться. В Западном блоке никогда ничего не пропадало даром. Плотнее обмотав шею шарфом, поспешно двигаюсь в сторону своего жилища, при этом сжимая в кармане куртки рукоятку ножа – стоит только зазеваться, и в следующие несколько секунд ты будешь «загорать» на морозе нагишом. Что в последние дни стало само собой разумеющимся явлением. Жизнь жестока. Остаётся только сжать зубы и продолжать идти вперёд. Что я и делаю, прибавив шагу и почти в мгновение ока преодолев оставшееся расстояние, отделяющее меня от дома. Как только вхожу внутрь, чувствую, как по всему телу пробежали мурашки от охватившего меня приятного тепла. Дома, как всегда, безупречно чисто, в воздухе витает привычный запах свежеприготовленного супа, а вся мышиная братия кидается мне навстречу, поблёскивая глазами-бусинками и приветственно пища. Словом то, что надо после изматывающей «прогулки» через сугробы. Но чего-то не хватает. Сильно… не хватает. «Ну и где эта бестолочь?» Разворачиваюсь и захлопываю за собой дверь, двигаясь по направлению к лестнице, при этом не забывая поминать недобрым словом моего белобрысого соседа. Вот куда он мог пойти? К Инукаси? Маловероятно. Я ведь избавил шавку от должности работодателя Сиона. Не навсегда, нет. Пока погода не перестанет сходить с ума. Правда, эта гнида не преминула нацепить свою самую мерзкую ухмылочку и затянуть старую песню. На что я скучающим тоном ответил, что просто хочу избавить себя от дальнейших проблем. В конце концов, это правда, разве н… Бах! «Что за хрень???» ― С возвращением, Недзуми! «Вот паразит…» Кипя от злости, стряхиваю с волос остатки прилетевшего в голову комка снега и впериваюсь взглядом в маленькую фигурку в, уже порядком, потрёпанном пальто. ― Что ты здесь делаешь? ― Тут такая красивая зима, Недзуми. Всё так… по настоящему. В Шестой зоне было совсем не то, - даже в сумерках можно различить, как на его лице сияет улыбка. Определённо, улыбка идиота. ― Кончай нести бред и отвечай на вопрос. Что. Ты. Здесь. Делаешь? – жёстко переспрашиваю я, медленно приближаясь к нему и буквально чувствуя, как тает переполняющий его восторг, а в красных глазах что-то гаснет. Почему-то от этого меня охватывает какое-то горькое удовлетворение, которое я не могу объяснить даже самому себе. ― Сто раз говорил – не высовываться без надобности. Хочешь проблем на свою задницу?! ― Прости… - виновато бормочет он, понурив голову. ― Но… я просто не смог удержаться. Я никогда раньше не видел такого. И… - тут он поднимает на меня полный вызова взгляд, - … и я не могу постоянно сидеть дома! Ты и так никуда меня не выпускаешь, ни на работу, ни в город, а теперь я даже… ― Заткнись! – грубо хватаю его за воротник пальто и встряхиваю. ― Я объяснял, почему тебе нельзя никуда ходить. Чем ты слушал?! – как же бесит это упрямое выражение в его глазах! ― В городе сейчас люди мрут как блохи. Не проходит и дня, чтобы там не сожгли очередной труп. Все готовы глотку друг другу перерезать за лишний кусок тёплой одежды. Хочешь, чтобы твою тушку раздели уже на подходе к Блоку?! С силой отталкиваю его от себя и, повернувшись к нему спиной, уже спокойным тоном произношу: ― Имей ввиду, сунешься в город – от тебя там мокрого места не оставят. Продолжишь прохлаждаться тут – может случиться то же самое. То, что мы живём на окраинах района, не значит, что вокруг не бродит всякая шваль. Так что в последний раз говорю – не ищи себе приключений. Вляпаешься – выкручивайся сам. Я тебе не нянька, в конце концов. Затем я медленно направляюсь в сторону подвала. Медленно… Стараясь уловить хруст шагов за спиной. Тихо… Подавляю раздражённый вздох и равнодушно бросаю через плечо: — Если заболеешь, то лечить тебя я тоже не собираюсь. Так что пошли. Хватит тут мёрзнуть. Чёртов идиот, натуралист хренов! Сидел бы дома да полезные книжки читал. Так нет! Опять умудрился нарваться на грубость. Можно… можно подумать, мне это приятно - холодные, приправленные безразличием, слова, которые я раз за разом бросаю ему в лицо в ответ на каждую совершённую им глупость, или потускневший свет в красных глазах, когда я в очередной раз намекаю ему на то, что мы - никто друг для друга. Хотя какая-то часть меня, которая ещё способна чувствовать, знает, что это не так. И, наверное, именно эта часть и заставляет меня говорить ему всё это – потому что иначе он не научится, не окрепнет, не выживет. А если не выживет, то… свет померкнет навсегда. Резко откидываю за плечо край шарфа, прислушиваясь к раздающемуся сзади скрипу свежевыпавшего снега. «Этого никогда не случится».* * *
― Что? Ты опять решил их все перебрать? ― На них опять скопилась пыль. А просто так я сидеть не могу, - спокойно отвечает Сион, начиная разгружать первую полку. Подозрительно смотрю на него – сегодня, вроде, ни на какие фокусы не настроен. Ладно, пусть делает, что хочет. Натянув перчатки, уже было касаюсь дверной ручки, как вдруг тишину в комнате разрывает громкий кашель. — Всё нормально, - он улыбается в ответ на мой пристальный взгляд, - просто тут, действительно, собралось много пыли. Вот и вдохнул её. Похоже на правду. Внешне он выглядит нормально, но, может, всё-таки стоит проверить температуру? Раздражённо отогнав от себя эту мысль, бросаю напоследок: — Оденься потеплее, в комнате не так жарко. Я пошёл. — Удачного дня тебе. Очередное зимнее утро встречает меня своим ослепительным блеском.* * *
* — Больше не простираться подобно жабе, не ползать, не пресмыкаться. Это, однако, не означает, что вы не должны проявлять почтения к королю. Вы будете стоять, расправив плечи и подняв голову. Вот так! Изобразив на лице шок и глубочайшую скорбь, созерцаю смуглое лицо «короля Сиама», наблюдая за тем, как его веки закрываются раз и навсегда, в то время, как его старший сын, вступив в роль нового правителя, излагает один из своих первых указов. — И вы будете смотреть на короля с гордым выражением. Шурша подолом широкой юбки, медленно обхожу кровать, останавливаясь напротив «советника короля», который, склонившись в глубоком поклоне, в последний раз оказывает почтение своему повелителю. — Это подобающий способ выразить уважение - взглянуть друг другу в лицо, с открытой дружеской душой, смотреть друг другу в глаза, стоя прямо, как и подобает стоять людям. Какие громкие слова… Но вряд ли они найдут отклик в этом сброде, который сейчас глазеет на сцену. Плавно опустившись у края кровати, перевожу печальный взгляд на покинувшего этот бренный мир монарха, но вместо него… вижу перед собой худое тело, дрожащее в ознобе. На лбу блестят капельки пота, влажные белые волосы прилипли к коже, метка на бледном лице кажется ещё ярче, а с приоткрытых губ срывается жалобный стон… «Что за чёрт…» Моргнув, я снова смотрю в лицо своего коллеги и с облегчением прижимаюсь щекой к его руке, слушая, как прощальная музыка завершает эту красивую восточную сказку, которая вроде бы обещала счастливый конец. Громкие аплодисменты, шорох занавеса, и я спешу в гримёрку, дабы скинуть опостылевший костюм великодушной английской учительницы. И как только в ту пору ходили в таком? Один чёртов корсет чего стоит! Да и роль эта мне абсолютно не подходит. Слишком жизнерадостный, слишком честный, слишком открытый и положительный персонаж, эта Анна Леоноуэнс. Совсем как… Кстати о нём. Привычно подвязывая волосы, слегка хмурюсь. Яркое видение было… И реалистичное. До такой степени, что стало не по себе, а чувство тревоги до сих пор не даёт покоя. Набросив на голову шарф, выхожу из театра, громко чертыхнувшись - из-за разбушевавшейся под вечер метели почти ничего не было видно. Похоже, сегодня меня ждёт долгая дорога домой. И я надеюсь, что… не опоздаю.* * *
Задумчиво созерцаю наполовину занятую кровать. Странно… Обычно всегда дожидается моего прихода. Да и с первым шкафом он не закончил, предпоследняя полка так и осталась разобранной. Неужели… Стянув перчатки, осторожно касаюсь его лба и сжимаю зубы. Не то, чтобы он пылал жаром, но и на нормальную температуру это не походит. Забравшись под рубашку, кладу ладонь ему на спину, ощущая едва уловимую дрожь. Значит, его уже начинает знобить… Чёрт. Тихо выругавшись, накрываю его одеялом, уныло подумав о том, что мне сегодня придётся обойтись без него. Пусть согреется. Бесшумно шагнув к одной из ламп, поджигаю фитиль, убавив огонь на минимум, и, налив себе едва тёплого супа, зябко обхватываю себя руками. Холодно… За всё время моего пребывания в Западном блоке, зима ещё никогда не свирепствовала так сильно, как сейчас. Кидаю обеспокоенный взгляд в сторону кровати. Наверное, этого стоило ожидать. Его организм совсем не привык к такому. В тепличных условиях Шестой зоны не больно-то и закалишься. А ещё выскочил вчера на улицу, придурок несчастный, стопроцентно простудился. Иначе бы не слёг так рано. Скривившись, залпом допиваю остатки супа и, потушив свет, занимаю свою половину кровати, кое-как укрывшись шарфом. Надеюсь, сегодняшняя ночь будет спокойной?* * *
Неясный грохот и лёгкий вскрик тут же выдёргивают меня из глубокого сна, заставляя вскочить с кровати. Пальцы уже почти смыкаются на рукоятке ножа, но тут взгляд выхватывает из темноты беловолосую макушку. Чёрт, что он там забыл? Свет лампы разгоняет ночной мрак, и моему взору предстаёт съёжившийся на полу Сион. Видимо, в темноте он натолкнулся на стол. ― Ты в порядке? – приседаю рядом с ним на корточки и беру его за подбородок. Чтобы в следующее мгновение почувствовать, как меня словно ошпаривает кипятком. Он горит. ― Н-Недзуми? – мутный взгляд красных глаз пропитан усталостью. Осторожно поднимаю его на ноги. Проклятье, его так колотит… ― Недзуми… пить хочу… Так вот почему он вставал. ― А чего сразу не разбудил? – сердито бурчу я, подхватывая его на руки и укладывая на кровать. В ответ слышу какое-то невнятное бормотание, а затем Сион буквально вцепляется в одеяло, которое я накидываю на него. Наскоро поставив на печку кастрюльку с водой, намачиваю полотенце и, забравшись с ногами на кровать, прикладываю его к пылающему жаром лбу. ― Ты же сказал, что… не собираешься… лечить меня, - этот слабый, хриплый шёпот настолько отличается от того звонкого и радостного голоса, с которым он обычно обращается ко мне, что невольно становится не по себе. Бережно провожу мокрой тканью по щеке, покрытой нездоровым румянцем, отмечая на губах Сиона лёгкую улыбку. Ещё бы, ощущение холодного полотенца на разгорячённой коже не может быть неприятным. ― И не буду, - усмехаюсь, одаривая его строгим взглядом, - лекарств у меня нет, а сам я не доктор, так что попробуй только не оклематься к утру. ― Не думаю, что… смогу, - он болезненно морщится, касаясь горла. ― Болит? – провожу пальцем по красной отметине на шее, краем уха услышав, как закипает вода. Наливаю половину кружки и, предварительно немного остудив её содержимое, подхожу к кровати. Нет, так не пойдёт конечно. Отставив кружку, наклоняюсь к нему и, приподняв вместе с подушкой, облокачиваю о спинку кровати. ― Ну же, не кисни, - и где тот беспокойный чудик, которого я знаю? Если честно, то я уже начинаю скучать по нему. ― Давай, - впихиваю ему в руки горячую кружку, - тебе нужно много пить. ― Я знаю, - он осторожно отпивает горячей жидкости. ― Не знаю, что ты там знаешь, - язвительно отзываюсь я, отходя от кровати и устало падая на диван, - но ты точно знаешь, как подхватить всякую гадость. Последующие минуты мы проводим молча. Постепенно веки начинают слипаться, но закопошившийся под моей рукой Гамлет сразу же приводит меня в чувство. Я скашиваю взгляд в сторону Сиона – голова его откинута назад и чуть склонена набок, глаза закрыты, грудь мерно поднимается и опускается, а в руках сжата кружка с недопитой водой. Сморило, всё-таки. Бесшумно присаживаюсь на край кровати, не отводя взгляда от расслабленного лица, которое во сне кажется ещё более невинным, и в то же время загадочным. В этот момент я даже не осознаю, что откровенно любуюсь им - этим, иногда до ужаса, раздражающим существом с неземной внешностью и цветочным именем, не в силах выбраться из коварной паутины его обаяния, а все чувства и ощущения, которые мне большую часть времени удаётся удерживать глубоко внутри себя, всплывают на поверхность, отравляя своим сладким ядом настолько, что я поднимаю руку и касаюсь белоснежных волос, с удовольствием ощущая их мягкость, спускаюсь к лицу, провожу пальцем по красной отметине на щеке и наконец, скользнув чуть ниже, обвожу контуры губ, сейчас горячих, чуть приоткрытых, чувствуя, как тёплое дыхание щекочет кожу. Что это?.. Что это за неприятное «нечто», от которого всё ноет внутри? Не хочу испытывать это. Не хочу быть слабым, но… не могу не признать, что Сион изменил меня. Он изменил меня уже тогда, четыре года назад. Спустившись ниже, осторожно прикладываю палец к бьющейся на шее жилке. Уже сейчас он не в себе из-за жара. Позже он вообще будет балансировать на грани реальности и сна, так что… вряд ли он запомнит что-нибудь. Отставив полупустую кружку на стол, гашу лампы, снова укладываю эту бестолочь на подушку и, крепко обняв со спины, укрываю нас обоих одеялом, даже сквозь слои одежды чувствуя, как Сион дрожит от вновь охватившего его озноба. А ещё тепло. Нежелательное тепло, нездоровое, но… тепло. Я довольно закрываю глаза.* * *
― Ну нет, - откладываю тарелку с горячим овощным супом в сторону и твёрдо беру за плечи отвернувшегося к стене Сиона, разворачивая его к себе. ― Тебе надо есть. ― Не… хочу… - тихо стонет он, снова пытаясь сжаться в клубок. ― Я тебя не спрашиваю, - силком усаживаю его на кровати и, присев рядом, подношу к его губам первую ложку. ― Живо открыть рот! Жалобный всхлип, и красные глаза умоляюще смотрят на меня. ― Давай-давай, нужно было раньше слушать меня, так терпи сейчас. А вот теперь он смотрит немного… укоряюще??? Вот паршивец! Мало того, что я чуть ли не кудахчу тут над ним, как какая-то заботливая мамаша, так он ещё недоволен?! ― Ешь, говорю! ― Недзуми… пожалуйста… - он измученно прикрывает веки и снова отворачивается. Тяжело вздыхаю. Ну вот что с ним делать? ― Сион, - мягко беру его за подбородок. Чёрт… что я творю? Ну держись, Сион, когда-нибудь я тебе это точно припомню! — Ну же, будь умницей. Какое-то время он рассеянно смотрит на меня, затем в красных глазах что-то неуловимо меняется, а уголки губ приподнимаются в лёгкой, усталой улыбке. Первая ложка, вторая, третья… Неверяще смотрю на пустую тарелку. Не прошло и пяти минут… Перевожу задумчивый взгляд на своего «пациента». Мне ли не знать, как отвратно принимать пищу при такой температуре, но тут… всего лишь одно ласковое слово, и то сказанное через силу, а он… Хмуро качаю головой. Невозможный чудик…* * *
― Корешки надо тщательно растолочь. Чем мельче, тем лучше. Потом постепенно-постепенно заливаешь их кипящей водой. И не забывай помешивать. ― Плохо пахнет. ― А сейчас нам понадобится… …Цедра лимона. Думаю, будет в самый раз. Нужно в ближайшее время раскрутить сутенёра ещё на несколько штук. Провести ножом по ярко-жёлтой шкурке, раз, другой… ― Оно запахло мятой! ― Удивительное растение, да? Теперь можешь отнести это сестре… — Сион. Опять дрожит. Что ж, я и не надеялся, что будет легко. — Ли… мон? — Исключительно для Его захворавшего Величества. Приподнять беловолосую голову, поднести горячий напиток к подрагивающим губам… ― …и пить, пока горячее. Если остынет, то потеряет все лечебные свойства. — Вку… сно… — Пей, пока не остыло.* * *
— Слышал, ты заделался домашней сиделкой. — Чего тебе? — Всего лишь интересуюсь здоровьем своего работника. Ну и как, нравится? — Я делаю это исключительно ради собственной пользы. — С каких это пор «Сион» и «польза» хоть каким-то боком связаны? — С давних. Ты хоть и слышишь всё, что надо и не надо, но многого не знаешь. А теперь, исчезни. — Хрен ты им когда-нибудь воспользуешься. — Я пользуюсь людьми всю жизнь. Или ты забыл, кто я? — Скорее, ты забыл, кто ты. — Я мигом вспомню, когда вырежу тебе язык. Уйди с дороги, псина.* * *
― Делай аккуратный надрез. Так… правильно. А теперь выжимай весь сок в глиняную миску и оставь так на некоторое время. ― Всё-таки хлопотное ты существо, - беззлобно сообщаю я Сиону, отставляя наполненную жёлтой жидкостью посудину на середину стола и засекая пять минут. Предсказуемо ответом мне становится протяжный мучительный стон, а затем рваный кашель. Хмыкнув, устало присаживаюсь на край постели и опускаю руку на светлую макушку, медленно ероша и без того растрёпанные вихры. ― Про…сти… - от этого болезненного хрипа что-то сжимается внутри. Как же ему сложно говорить… ― Дурак, - со вкусом пропускаю сквозь пальцы мягкие белые пряди, - что сейчас толку от твоих извинений? Надо было раньше думать. ― Но… от меня столько… проблем, - содрогнувшись в очередной раз, он сильнее кутается в одеяло. ― Да неужели, - добавляю в голос немного яда, хотя скорее по привычке, чем желая задеть его. ― Лучше побереги силы, не трать их на пустые извинения, - перемещаю ладонь на горячий лоб, откидывая назад влажную чёлку. Блаженный выдох… ― А… поблагодарить тебя… мож… но? – лёгкая улыбка на бледных губах лучше всего говорит о том, что ему приятны мои прикосновения. ― Я всего лишь возвращаю долг, - эта фраза уже настолько набила оскомину, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не скривиться, но вместо этого твёрдо добавляю, - так что можешь не утруждать себя благодарностями. ― А… это… тогда что? ― Что именно? – рассеянно провожу подушечками пальцев по его щеке, собственно, даже не предавая значения своим действиям – в последнее время это стало чем-то… само собой разумеющимся. ― Мои волосы… лицо… ты… любишь касаться… Я замираю, впиваясь в него взглядом. Эти красные глаза по-прежнему подёрнуты поволокой болезни и усталости, в них нет и намёка на хоть какое-то прояснение сознания, но при это… смотрят так твёрдо, так… пытливо, словно… видят насквозь. И это… бесит. Как же это бесит! В порыве злости сжимаю руку на его затылке, запрокидываю ему голову и, не обратив внимания на тихий вскрик боли, шиплю на ухо: ― Его Величество слишком много разговаривает. Может, перейдём к следующей процедуре? Бесцеремонно сдираю с него одеяло и только уже хочу рвануть вверх край его рубашки, как вдруг Сион молниеносно сворачивается в клубок, крепко обхватив себя руками. ― Х-холодно-о, - всхлипывает он, дрожа, как осенний лист. ― Потерпишь, - безразлично бросаю я, схватив его за плечи, - живо вытянулся! «Чёртов паразит, надеюсь, в следующий раз ты будешь следить за своим языком!» ― Н-не… мо… гу… - он начинает жаться ко мне, словно слепой котёнок, пытаясь вернуть утраченное тепло, но я лишь вновь стискиваю пальцами белые прядки и угрожающе цежу сквозь зубы: ― Разогнись. Иначе я за себя не ручаюсь. Ещё один, еле слышный, но от этого не менее жалобный всхлип, и Сион медленно вытягивается на постели, судорожно вздрагивая всем телом. ― Вот так бы и сразу. «Да что это со мной…» Резко переворачиваю его на спину, сажусь сверху, прижимая слегка подрагивающие бёдра к кровати, и уже почти касаюсь первой пуговицы на порядком потрёпанной рубашке, как взгляд падает на бледные щёки, по которым стремительно стекают ручейки слёз, на судорожно сжатые веки, вцепившиеся в простыню пальцы… Сдавленно выругавшись, начинаю извлекать пуговицы из петель, чувствуя, как тугой комок злости в груди потихоньку начинает растворяться, оставляя после себя невыносимо горькое и противное ощущение…* * *
** ― Мать не обратила никакого внимания на исчезновение сороки. Она принялась мыть новорождённого. Она мыла его языком, бережно и старательно, волосок за волоском, вылизывая шкурку сына. И в этой нежной работе было всё: и ванна, и согревающий массаж, и ласка. ― Ты… странно себя ведёшь. ― Что Ваше Высочество хочет сказать этим? ― Совсем недавно ты был зол как тысяча чертей, а сейчас читаешь мне сказку. ― Надо же, как мы начали выражаться. ― Почему ты так… рассердился на меня… несколько часов назад? ― Давай, ты побережёшь себя и не будешь разговаривать. А я продолжу читать. ― Но, Недзуми, поче… ― Сион… не надо больше вопросов.* * *
Как будто ему нужны мои ответы, как будто он сам ни о чём не догадывается. Но как он мог ожидать от меня признания того факта, что мне нравится трогать его лицо, пропускать сквозь пальцы его волосы? Видимо, лихорадка окончательно повредила гениальные мозги Его Величества. С этими мыслями я делаю надрез на ладони, отстранённо наблюдая за тем, как первые капли крови орошают промёрзшую землю. Почему я это делаю? Почему изматываю себя ради него? Почему вожусь с ним, кормлю с ложки, натираю, читаю сказки, чёрт возьми? Почему… так хочу заботиться о нём?* * *
Бережно завернув в материю свежие корни, хмуро смотрю на заснеженные окрестности Западного блока. Ну хоть не видно всей этой грязи. Взгляд падает на возвышающуюся неподалёку городскую стену. Как ты сказал, Сион? Что такой зимы не было в Шестой зоне? Ещё бы там не пытались контролировать атмосферу. Пинаю попавший под ноги камень. Интересно, о чём ты думал, глядя на падающий за окном первый снег, а, Сион? А когда неспешно прогуливался по тихим вечерним улицам Затерянного города, время от времени кидая взгляд на кружащиеся над твоей головой снежинки? Непосвящённый предположил бы, что этот одинокий тринадцатилетний мальчишка, наверное, не слишком разговорчив. И в каком-то смысле, был бы прав. Ты не отличался словоохотливостью, находясь в обществе Сафу или своей матери. Но рядом со мной, ты становишься совсем другим… Чувствуя, как губы невольно растягиваются в улыбке, я даже не делаю попыток, чтобы стереть её со своего лица. Я просто… слишком устал. Оттуда и мысли бредовые, вкупе с дурацкими улыбками. Заброшенная библиотека встречает меня приятным теплом, приправленным запахом болезни и трав. А ещё цедры лимона. Как же я устал… — Недзуми… Я здесь, Сион. Дай мне только снять с себя верхнюю одежду и спрятать свою ношу в подходящее место. А то чем я тебя потом лечить буду, если то, что я сам же взрастил, погибнет? — Недзуми… тебе плохо? Почему тебя так… качает? Я здесь, Сион, я же уже сказал. Дай мне только погасить эти чёртовы лампы и добраться до кровати. И штаны хотя бы поменять. — Не заботься обо мне, - забравшись под одеяло, с удовольствием прижимаюсь к нему, уткнувшись носом в белые прядки. Я ещё помню, как грубо касался их в последний раз… — Ты идиот, Недзуми, - о как… Похоже на констатацию факта. — Как вам угодно, Ваше Высочество. Горлышко не болит? – мне правда хочется это знать. Знать, что мои усилия не пропадают даром. Да. Именно так. Чёрт… голова раскалывается… Почему всё так туманно перед глазами? Качаясь на волнах уплывающего куда-то вдаль сознания, чувствую, как он начинает возиться в моих объятиях, кажется, подтягиваясь наверх, а потом обхватывает руками мою голову, прижимая к своей груди. Зарываюсь лицом в тёплую ткань его рубашки, вдыхая запах лечебной мази, сна и… его тела. — Не заботься обо мне. «Ты идиот, Сион…» Может быть, в другое время я бы мысленно пнул себя за такие мысли, но не сегодня. Может быть, при других обстоятельствах, я бы никогда не позволил себе быть так близко к нему, но только не сегодня. Сегодня я не буду думать о том, что со стороны мы, наверное, выглядим как чёртовы молодожёны после медового месяца, так же, как и o том, что позже я точно буду жалеть. Сегодня я слишком устал, чтобы думать о таких мелочах… слишком устал, чтобы бороться… с самим собой…* * *
— Я тут вспомнил, как ты… мыл меня тогда. — … — Недзуми? — Понятия не имею, о чём ты. — Ты никогда его не имеешь. — А ты никогда не затыкаешься. — Я только заговорил. — Тебе не положено. Больные болеют молча. — Ты про себя, что ли? — Это ты к чему? — Ты просто образец молчаливого больного. — Вот и бери пример. — Я и беру. Даже стараюсь совершенствоваться, не ругаюсь, не занудствую и не ною. — Насчёт нытья я бы поспорил… — И, всё-таки, ты ведь… мпффф! — Тшш… Не то я воспользуюсь подушкой. В ответ на это заявление я лишь молча отнимаю твою ладонь от своего рта и прижимаюсь к ней щекой. Приятно… — Тебя знобит. — Меня уже давно знобит. — Как насчёт тёплой ванны? — С тобой? — Со мной… — Отнесёшь меня туда?* * *
― Сион. С того дня, как он заболел, он похудел ещё больше. Хотя, куда уж больше… ― Ммм… ― Просыпайся. Он лишь протестующе мычит, плотнее кутаясь в одеяло. Безрадостно хмыкнув, кладу ладонь на его лоб. Горячий… Температура опять повысилась. Уже собираюсь было отнять руку, но он, к моему, удивлению, опережает меня – быстро ловит её своей и прижимается к ней щекой. Горячей щекой… Приятно. ― Не соизволите ли отпустить мою несчастную конечность, Ваше Высочество? ― Нет. ― Тогда кто же вас купать будет? ― Не хочу-у-у… ― Но это необходимо для вашего здоровья, принц. Не можете же вы преть в постели днями напролёт. И отпустите уже, наконец, мою руку. ― Прохладная… ― Так. С меня хватит, - выдернув руку из его хватки, откидываю в сторону одеяло, и начинаю снимать с него рубашку. Вопреки моим ожиданиям, он не сопротивляется. Наверное, просто недостаточно ясно соображает. А, может, даже и не стесняется… Ведь в тот день, когда он, полностью обнажённый, сидел на коленях перед зеркалом, шокированно рассматривая свою изменившуюся внешность, при моём появлении он даже не попытался прикрыться. Скинув на пол уже давно несвежую, немного влажную от пота рубашку, стягиваю с него штаны вместе с бельём. Недовольно застонав, он тут же обхватывает себя руками и сжимается в клубок, мелко подрагивая. ― Холодно… ― Шшш… Сейчас согреешься. Мягко перевернув его на спину, поддерживаю его под плечи и, подхватив на руки, несу в ванную. ― Мне тоже не доставляет особой радости видеть тебя голым. Оденься. Это я сказал ему тогда. Интересно, кого я обманывал…* * *
― Ну как? ― Тепло… ― Имей ввиду – мыть я тебя не собираюсь. Немного повозившись и, при этом, умудрившись выплеснуть на пол немного воды, поворачиваюсь к тебе, прижавшись грудью к твоей груди и шумно выдохнув в шею. ― А что тогда будешь делать? Ощущение скользнувшей по позвоночнику мочалки становится лучшим ответом на мой вопрос.* * *
― Ну как? Согрелся? В ответ он лишь глубже погружается в воду, словно вот-вот норовя нырнуть. ― Вы бы хоть блаженно промычали в знак благодарности, Ваше Величество. Ну да Бог с Вами? Присев на край бортика, начинаю обливать водой его седую макушку, тщательно промывая белые пряди. Затем, выдавив на ладонь немного шампуня, наношу жидкость на мокрые волосы. Ноздрей касается душистый аромат тропических фруктов. Всё-таки, как ни крути, а в знакомстве с Рикигой есть свои плюсы. Где ещё можно раздобыть подобную роскошь? Да ещё за сравнительно небольшую цену. Продолжаю, не спеша, взбивать на голове Сиона белую пенную папаху, мягко массируя подушечками пальцев кожу головы. Оказывается, мыть его волосы – так же приятно, как и касаться их… Чёрт. Если так продолжится и дальше, скоро я совсем разочаруюсь в себе. Хотя… можно начинать прямо сейчас. ― Ммм… ― Вот я и услышал долгожданное мычание. Что-нибудь ещё? ― Спасибо… Недзуми… ― Ещё лучше. Это всё? ― Давай, я тебе тоже… вымою волосы? ― Искусство мытья волос очень тонкое. Не думаю, что смогу доверить тебе такое дело. ― Это ведь твои волосы, Недзуми… поэтому… я буду стараться изо всех сил. Хмм… ошпарить? Задушить? Утопить, в конце концов? Покачав головой, я просто продолжаю своё монотонное занятие, даже не пытаясь отрицать, что уже привычными ласкательными движениями просто пропускаю сквозь пальцы намыленные пряди. ― Ты слишком много болтаешь. Откинься-ка назад лучше. Осторожно придерживая его под спину, начинаю смывать шампунь, отстранённо наблюдая за плывущими по воде облаками пены. Перевожу взгляд на его лицо – умиротворённое… Кажется, раньше я никогда не видел его таким… ― Теперь наклонись вперёд. Мочалка легко скользит по худым плечам, выступающим лопаткам, спине, оставляя красноватые следы на бледной коже. ― Совсем разленился в последнее время, - между делом сообщаю я ему, покончив с грудью и животом, а затем, немного раздвинув его бёдра, начинаю мыть его между ног, в процессе не удержавшись от очередной колкости: ― И вообще, взрослые мальчики должны сами мыть себе задницу. Хотя… вот именно, что взрослые. Эй, ты слушаешь? Или я сам с собой тут разговариваю? ― Я всегда тебя слушаю, Недзуми, - бормочет он, обращаясь к своим коленям. ― Слушать – одно, а прислушиваться – другое. Смыв с него последние остатки пены, помогаю ему выбраться из ванны и, обтерев, отношу обратно на кровать. Наверное, одной одежды сейчас будет мало. Поспешно натянув на него свою футболку и домашние штаны, с головой закутываю его в свой шарф, накинув поверх одеяло. Вот теперь дальнейших осложнений быть не должно.* * *
Для одних – голос, уносящий души на небеса, для других – спасение от страданий, бальзам на полыхающие болью раны, утешение для измученного тяготами мира сердца, отбивающего последние секунды жизни. Для меня - ветер, несущий с собой перемены, порыв свежего воздуха, свобода, умиротворение. Ты. Я не могу противиться звукам твоего пения, не могу просто уткнуться лицом в подушку и снова погрузиться в столь необходимый мне сон. Твой голос словно придаёт мне сил, снимает слабость и боль, заставляя сесть на постели и откинуть в сторону одеяло. Зовя за собой...* * *
Замёрзший снежный ковёр завораживающе поблёскивает в холодных лучах заката. За все эти беспокойные дни теплее не стало, даже наоборот, несмотря на отсутствие метелей, мороз усилился, сковывая всё вокруг, пробираясь в подвал, под двери, под одеяла... Наверное, не стоило было купать его сегодня. Хотя теперь он чувствует себя намного лучше, и вроде бы уже не такой горячий. Интересно, я могу понадеяться на то, что скоро вся эта возня закончится, и я смогу снова выйти на работу? Как-никак, а одним воздухом сыт не будешь. Уже привычным движением провожу лезвием ножа по руке, не удержавшись при этом от лёгкой гримасы. Сегодня я решил не отходить слишком далеко от дома, всё равно надолго тут не задержусь. Одна за другой, багровые капли, стекая по коже, падают вниз, расплываясь красными пятнами на девственно-чистом снегу. Но ведь это снег, через какое-то время он снова станет идеально белым, скрыв осквернившую его грязь. Он снова станет белым и невинным. После всех моих колких слов в его адрес, после всех тягот реальной жизни, время от времени оставляющей на нём новые ссадины и раны, он всё равно твёрдо поднимался на ноги, скрывая боль за мягкой улыбкой. Вот только всегда ли так будет... Жгучий мороз неприятно обжигает горло, вырываясь при каждом выдохе в виде облачка пара. Странно, что такими темпами я ещё не слёг вместе с ним. — Песнь земли. Земля, на которой мы живём - источник плодов, которыми мы насыщаемся, чистых родников, которые утоляют нашу жажду. На ней произрастает лес, который служит нам домом. А ещё растения, исцеляющие раны. — И которые надо воспеть? — Верно. Мы воспеваем их для нужд лесного народа. Потому что мы с тобой Певцы. Нас таких очень мало, тем более мы важны для наших людей. Ну что, ты готов попробовать? — Да, мама. Научи меня. Толстый слой снега тает так, будто его лижут языки пламени, будто мой голос - это палящие лучи солнца в июльские дни. Не думал, что на этой прогнившей почве вообще может что-нибудь вырасти, но, как оказалось, земля есть земля, какая бы мерзость на ней ни жила, она всегда отзовётся на Песнь тех, кто ценит её дар взращивать жизнь. А вот и первые зелёные ростки пробиваются на поверхность, крепнут, тянутся выше, к хмурой серости неба, словно впитывая в себя каждое слово, каждый звук и каждую эмоцию. Вот на поверхность проглядывают окрепшие корешки, белые чашечки раскрываются навстречу падающим снежинкам, а те, едва только коснувшись их, превращаются в капли воды, стекая по нежным лепесткам. Как слёзы по бледным щекам моей Офелии. Солнце уже почти село, песня стихла, а в наступивших сумерках белеют головки лечебных цветов, покачивающихся от лёгкого ветра. Осторожно, чтобы не повредить корни, извлекаю их из земли, заворачиваю в материю, оборачиваюсь и... встречаюсь с изумлённым взором красных глаз. Шарф держится на его плечах разве что на честном слове, на ногах нет даже и намёка на обувь, а сам он похоже решил стать памятником самому себе. Какое-то мгновение мы просто смотрим друг на друга, затем оцепенение словно одновременно покидает нас обоих, и, глядя на то, как Сиона начинает колотить на лютом морозе, во мне вдруг вспыхивает такая жгучая злость, что я даже и не задумываюсь о том, чтобы броситься к нему, обхватить руками, согреть, да даже банально закутать в шарф, который вот-вот спадёт с подрагивающих плеч. Вместо этого я почти мстительно смотрю на то, как измученное болезнью тело безвольно падает в снег. Ничего... Если я решу дотащить его сегодня до дома, то пусть и за это спасибо скажет. Зато в следующий раз будет знать, как посылать все мои усилия псу под хвост.* * *
— Слава богу, у тебя хватило мозгов не идти дальше кухни. — Да нет... просто ты успел вернуться раньше... Пауза. А затем длинные пальцы как-то уж слишком ласково заправляют мне за ухо седую прядь. — Прости за то, что переоценил тебя. С улыбкой касаюсь чуть влажных лепестков только что принесённых тобой цветов, невольно отмечая хрипоту в твоём голосе. Недзуми... вот как можно быть таким...* * *
Как же я тебя ненавижу, глупое создание... Глупое, глупое, ГЛУПОЕ! Достал своей дрожью, своим шмыганьем, кашлем и нытьём! — Зачем, как последний болван, попёрся на улицу?! Отвечай! - рычу ему на ухо, грубо прижимая к себе трясущееся в ознобе тело. — П-прости... — Прости??? Это не ответ, чёрт тебя возьми!!! — Я... я н-не з-з-зн... - громкий всхлип заглушает окончание фразы. Шикарно. - Я п-просто ус-услышал твой г-голос... и... — И что?! — П-прости... Фыркнув, утыкаюсь носом в белые волосы. Надо взять себя в руки. Какой смысл злиться? Это делу не поможет. А спрашивать его о чём-либо сейчас - пустая трата времени. Очередной громкий всхлип словно режет по нервам. — Чёрт, прекрати реветь. — Х-холодно... — Вот и не разводи лишнюю сырость. — П-прости… прости… пожалуйста… — Шшш...* * *
Обессиленно откидываюсь на спинку стула, прикрывая рот ладонью, чувствуя, как слабость накатывает с новой силой, подкреплённая изматывающим кашлем. — Тебе лучше вернуться в кровать. Иди. Я потом приду к тебе. — Я хочу посмотреть, что ты будешь с ними делать. — Поставлю в вазу и залью водой. Хмыкаю и, превозмогая немощность во всём теле, подхожу к тебе со спины, обхватывая за талию. — Хмм… ты, наверное, многих лечил так. — С чего бы? Отложив только что извлечённый из футляра нож, поворачиваешься ко мне лицом, а затем привлекаешь к груди, крепко обнимая. — Только тебя…* * *
Каким промозглым иногда может быть ветер, каким безжалостным и напористым, стремящимся проникнуть глубже, глубже… в самое сердце. Плотно обматываю шею шарфом, прижимая к себе небольшую охапку цветов. Белых как снег. Как его шелковистые волосы. Как её платье, сотканное из тончайшего льна, сияющее в лучах солнца. Губы словно сами тянутся к прохладным лепесткам, касаясь их в невесомом поцелуе, а лёгкие наполняются душистым ароматом весны. Сколько жизни в одном лишь запахе… Глаза начинает нестерпимо жечь. Цветы Элиуриас… Несовершенный эликсир жизни, исцеление от многих ран и болезней, и спасение от боли и страданий. А ещё… самое яркое напоминание о том, что мне за эти годы почти удалось забыть. …Почему они так называются, мам? Голос восьмилетнего мальчишки из далёкого, почти призрачного прошлого заставляет лишь сильнее зажмуриться и вжаться лицом в колени, в отчаянных попытках унять немилосердную дрожь. Ты не успела ответить на мой вопрос. На мой последний вопрос к тебе. В следующее мгновение тишину нашего леса разорвал леденящий кровь вопль… а потом… тебя не стало. Сумерки уже давно вступили в свои права, колени затекли от неудобной позы, но я по-прежнему не могу сдвинуться с места, содрогаясь от сухих рыданий и тщетно пытаясь прогнать из сознания образ прекрасного белого цветка. Моего первого цветка, охваченного пламенем.* * *
Помнится, в тех книгах, которые я читал, не раз говорилось о моментах, когда время словно замедляло свой ход, останавливалось, позволяя двум любящим друг друга людям насладиться выпавшим на их долю мгновением. Прошло два с половиной года с тех пор, как ты вернулся, и оглядываясь назад, я понимаю, что наша жизнь почти не отличается от той, которую мы вели в, когда-то существовавшем, Западном блоке. Мы оба выматываемся на работе, почти всегда приходим домой поздно вечером, когда сил хватает лишь на то, чтобы наскоро принять душ и лечь спать. Наверное, я должен быть благодарен тому, что так внезапно слёг с температурой… Ноздрей вновь касается лёгкий аромат трав и лимона, а завывающая за окном метель только усиливает это ощущение царящего на кухне уюта. Почувствовав, что сползаю, я слегка ёрзаю у тебя на коленях, пытаясь устроиться поудобнее, а затем вновь кладу голову тебе на плечо и улыбаюсь, когда шеи касаются твои губы. — Корешки ещё долго будут вариться. Как насчёт того, чтобы переместиться в более удобное место? Подняв голову, лениво прижимаюсь к твоим губам своими. — Тебе тут неудобно. Так же лениво целуешь в ответ, слегка коснувшись языком уголка рта. — А тебе надо полежать. Лукаво улыбаюсь, стягивая резинку с твоих волос. Ничего не изменилось… …но в то же время…* * *
…всё изменилось. — Чёрт, ты совсем горячий! Открыв дверь, я в первое мгновение даже не поверил своим глазам. Его одежда валялась на полу, одеяло сбилось где-то в углу кровати, а сам он лежал полностью обнажённым, отчаянно мечась из стороны в сторону, то сворачиваясь в клубок, то снова выгибаясь на постели. Его веки то открывались, то снова закрывались, словно он спал наяву, не в силах вырваться из затянувшего его в свои сети навязчивого сна. — Сион! Шшш… Проснись, ты бредишь. Внезапное удивление прошло так же быстро, как и появилось. И вовсе не потому, что я и раньше видел его без одежды, просто… наверное, у меня не было сил даже на это. Давно я не чувствовал себя настолько измотанным, настолько опустошённым и подавленным. Пустым. — Что-нибудь болит? Сион! Давно… не было так холодно… внутри. — Нет… жарко… воды… Этого стоило ожидать. Ведь он неизвестно сколько времени стоял на морозе почти в чём мать родила. — Давай, Сион. Попей. Прозрачные капли стекают по подбородку, по шее, теряются в волосах. — Умница… Горло болит? Сион, ответь! — Нет… Недзуми… ты… Неожиданно сильная хватка его руки удерживает меня на месте, не позволяя вернуть металлическую кружку на её законное место. Отложив её на пол, я склоняюсь над ним. — Сион, послушай. Я сейчас приготовлю тебе лекарство. Как и обычно. Тебе оно уже помогало. Ты слышишь меня? Сион, ну же, отпусти мои руки. Сион! — Они… такие… прохладные… Ошарашенно смотрю на то, как он прижимает мои ладони к своим щекам, а затем… — Сион, что ты… Губы. Тёплые, мягкие, сухие губы припадают к моим. Холодным. Немного отстраняются, целуют в уголок рта, слегка приоткрываются, обдавая горячим дыханием. И шепчут… — Иди ко мне… Сион… — Нет… — Пожалуйста… ляг со мной… — Сион, ты не в себе. Это всё бред. — Я… в порядке… Рука… тёплая ласковая рука проскальзывает под кофту, касается живота, проводит по груди. Второй он обхватывает меня за шею, притягивает к себе, касается моего лба своим. Почему я не могу сопротивляться? — Ты холодный… А в глазах пламя… Родное. Ласковое. Живительное. Оно не сожжёт, не сделает больно, не обратит меня в прах… Оно… — Согрею… — Ммм?.. — Позволь… согреть… тебе холодно… Жадные языки огня, пожирающие нежные лепестки, змеёй обвивающиеся вокруг хрупкого стебля, вниз, к корням… Крики, плач, мольбы… и холод. Ненавижу. Ненавижу тебя, Сион. Из-за тебя мне пришлось всё это вспомнить, из-за тебя я теперь такая тряпка. Тряпка. И теперь ты хочешь исправить ошибку?! Не выйдет… ничего не выйдет… — Ты не сможешь… Тогда почему я словно на автомате помогаю ему снять с себя кофту, а следом за ней и всё остальное? — Смогу… Он тянет меня на кровать, на себя, опутывает руками и ногами, полностью прижимается ко мне, такой горячий, такой живой. Его тепло… как сотканный из солнечных лучей плед, окутавший моё продрогшее на морозе тело, лечебный бальзам на истерзанную болью и холодом душу, кипящая кровь, разбудившая жизнь в скованном льдом сердце. — …или сам сгорю… О нет… Не сгоришь. Только не ты. Я тебя спас. Я тебя лечил. Можно сказать, взрастил. Я не позволю сгореть и тебе, моя астра, моё спасение и исцеление. Ни сейчас, ни потом, ни когда-либо ещё. …И если для этого тебе нужен мой холод, я с лихвой отдам его, а взамен возьму твоё тепло. Но… не позволю… сгореть…* * *
Я не знаю, сколько времени мы лежим так, на боку, тесно прижавшись друг к другу, неподвижные, сплетённые, почти слитые воедино. Я вообще сейчас не хочу ничего знать, не хочу думать о том, что будет завтра, когда мы проснёмся, что будет чувствовать он, и что - я. И уж точно я сейчас не хочу думать о том, что за эти несколько дней, которые я провёл в роли его няньки, что-то, всё же, изменилось. Где-то слышится приглушённый скрип, затем писк, но я не обращаю на это внимания, чувствуя, как по телу разливается приятная нега. А немного позже над ухом раздаётся ровное, умиротворённое дыхание, убаюкивая, лаская слух, заставляя закрыть глаза и полностью отдаться на волю ощущениям. «Что-то изменилось навсегда…» На мгновение, в сознании вновь вспыхивает образ погибающего в адском пламени цветка, но тут… огонь исчезает так же внезапно, как и появился. Изящная женская рука нежно касается белых лепестков, скользит по стебельку вниз, бережно извлекая цветок из земли… улыбка на красивом лице, любовь в тёмно-серых, почти чёрных глазах, а потом… … не остаётся ничего… кроме спокойного родного дыхания в тишине, мягких белых волос, щекочущих шею, терпкого запаха корней и цедры лимона… Не остаётся ничего, кроме ощущения жара твоего тела… совсем как тогда, четыре года назад… когда ты впервые увидел снег…Конец
Примечания автора: *Мюзикл «Анна и король» **«Бемби», Феликс Зальтен