Враг, которого нет

      Я покручивал бокал в руке. Металлические и стеклянные блики гуляли по его стенкам. Вино покачивалось из стороны в сторону. Я колебался: я не хотел делать более ни глотка, точно мне налили горького яда. Но желание заткнуть глотку мыслям было острее. Дурман едва подступал к голове. И тут же рассеивался, когда холодный воздух врывался в шатер вместе с приоткрытием штор.       Ввели человека и усадили напротив меня. Черные, спутанные волосы свисали на его лицо. Как он ни пытался, он не мог скрыть отвращение. Я подставил бокал к нему — полагал, что его желание забыться еще хуже моего. Но он лишь бросил холодный взгляд на вино и отвернулся. Посмотрел на меня — хотел поскорее ответить на вопросы и убраться отсюда. Он знал, зачем обычно я его вызывал. Каждый десяток дней я требовал его к себе, дабы убедиться, что жизнь его в меру мучительна. Что делать со своими прихотями — пару месяцев только это и было моей забавой. Он, к его чести, всегда выдерживал допрос и показывал себя человеком едва ли не самым преданным мне.       Я усмехнулся одними губами, вновь берясь за стакан, и ощутил, как напрягся он, понимая, что молчу я долго. Какими же путями судьба так совпадает иногда? Вдруг в этот вечер мы оба не в том настрое, чтобы разыгрывать привычный сценарий. Делаю глоток — мерзкий напиток раскатывается по небу, скользит дальше и остается неприятным привкусом на языке: — Я никогда не видел твою сестру, — проговариваю, удивляясь собственному голосу. Он кажется хриплым. Поднимаюсь с места и останавливаюсь за столом.       Вижу удивление в серых, стеклянных глазах Северуса. Только его глаза остались до пронзительного чистыми. Мы давно не говорили о ней. Но сегодня эта глупая идея так проела меня, что я поддался соблазну. Наверное, я выпил прилично. Однако мысли остались прозрачными и острыми, что даже причиняли боль. Я правда никогда не встречал ее. Поразительно. С самого ее рождения постоянно слышал ее имя. Оно меня преследовало, на каждом моем шагу. Не было и дня, чтобы мне не довелось произнести или вспомнить его. Как так вышло? Я не мог поверить, что никогда не знал ее лично. — Опиши мне ее. — В ней нет ничего особенного, — едва произносит Северус, ведя головой. — Как бы ни так! — восклицаю в ответ, закатываясь смехом. Пьянею? Мне доводилось напиваться… не в этой жизни. Слишком большая роскошь, в моем положении все надо держать под контролем. Самым жестким, на какой я только способен.       Страшно? Северус не подаст виду. Черты его измученного лица твердеют. Когда мы встретились, он был юнцом, еще никакой жесткости, никакой боли. А теперь он здесь передо мной, мужчина, закаленный так, как многим не удавалось за всю жизнь. Кажется, мои истязания покрыли его прочной броней. Он недоумевает — никогда таким меня не видел. — Я не лгу Вам, — говорит он, отворачиваясь и смотря на то, как мерцает огонь в стеклянной лампе, — В ее внешности в действительности не было ничего, что выделило бы ее из сотен других. Приятна для глаза, да. Я помню, что ее волосы были мягкими. И пахли травами, которыми их намывали.       Я прикрываю глаза, охватываемый мгновенной дрожью. Северус не видит меня и потому рассказывает дальше, ровным голосом: — Руки белые, почти всегда холодные. Она пела, недурно. Как и все молодые голоса, ее был хорош. Я… ясно сохранил в памяти только ее глаза: они довольно крупные, темные. Таких тоже много, только она любила смотреть прямо на собеседника, и поэтому невольно запоминаешь, приковываясь…       Он оборвался. Перевел взор на меня. Я приподнял уголок губ, ощутив, что это его слабое место. Притворяться он мог сколько угодно: твердить, что никогда не любил родителей и не знал их хорошо, что держался в стороне от двора, вернее, был намеренно отделен от него, все стараниями парламента. Но врать про сестру, как ни хотел, он не умел. — Все, что было в ней особенного, заключалось в ее душе, — он не двигался, пронзая меня взором. Наверное, надеялся меня ранить им, — Она для каждого могла стать светом.       Он вдруг замолчал, не желая более ничего добавлять. Такого конца я не ожидал. Потому я задумался на какое-то время: ведь мне никогда не доводилось слышать про то, какой она человек. Были обрывки, что долетали до меня. Но все больше от людей, которые сами никогда не были с ней знакомы. — Зачем Вам потребовалось знать про нее?       В его голосе я расслышал злость. Наверное, за все годы этот разговор для него стал самой изощренной моей пыткой. А ведь не этого я хотел. Он постарался поправиться: — Я рассказывал Вам прежде все, что мне казалось существенным. — Я слышал о ней многое. Достаточно, чтобы восхищаться. Я думаю, она самый достойный противник.       Его лицо перекосило: — Она умерла. По всей видимости, уже давно.       Я ответил не сразу. Я потянулся за бокалом, чтобы наконец допить его. И за это время все обдумать. Ведь если бы он верил, что его сестра мертва, он не смог бы сам продолжать жить. Что глупее, если ее нет, мое существование лишается какого-либо смысла. Из него ускользает весь интерес. Сколько золотых монет я бы отдал, чтобы самому взглянуть в эти ее темные глаза, в которых «не было ничего особенного»? — Если она умерла… я сожалею.