***
Осаму понять не мог что испытывал к своему ученику. С того момента, когда он подобрал Рюноске и Гин, он смотрел на кохая по другому — его сила воли, достижения целей и упрямство восхищали. Акутагава рос на глазах Дазая, точнее расцветал: и телом и способностью. Но мафиози понимал, что его должно волновать только способность кохая и бороться с этим ему стало очень трудно. Особенно когда Осаму признал что Рюноске очень красив: белоснежная кожа; к которой хотелось прикоснуться, и оставить очень много меток. Тонкие запястья; которые хотелось сжать до синяков и хруста. Ледяной взгляд; который мог растопить только он и больше никто. Это одновременно — пугало и возбуждало, но мужчина не мог позволить себе этого, поэтому его единственным спасением стали публичные дома и сероглазые бледные юноши, но шатен все равно не испытывал никакого удовольствия, потому что понимал —под ним не тот, кого он страстно желает. И если честно, из-за этого Осаму хотел убить Акутагаву. Уничтожить его. Разорвать. Прежде всего, чтобы к нему ещё больше не привязываться. — Ты — бездарность, Акутагава. Я ненавижу тебя. За то что делаешь меня таким слабым. — Вставай. Враг не будет ждать, пока ты справишься со своим противным кашлем. Удар. — Я всего лишь ударил тебя пару раз, а ты уже корчишься. Ты соответствуешь только той яме, из которой выбрался. Удар. Удар.Удар.Удар. После каждого избиения Осаму бережно обрабатывал раны Акутагавы. Это всегда происходило в полной тишине, но в серых глазах мафиози всегда видел только один вопрос: «Зачем?» на который отвечать не собирался и не хотел. Он не даст Рюноске такой роскоши. Но всему приходит конец. — Зачем?! — Этот отчаянный и полной злобы крик был адресован именно ему. Осаму помнит его до сих пор, — Почему вы так ко мне относитесь, чем я заслуживаю такого отношения? Я не понимаю вас! И тогда Дазай просто сорвался. Мужчина схватил кохая за плечи, сильно сжал. Он был уверен: на этой белоснежной коже останутся синяки. — Эта правда окажется пострашнее ран, которые ты всегда получаешь от меня. — Акутагава дрожал всем телом, и Осаму видел в его глазах сомнение и страх. Дазай понимал, что никак не сможет сбежать от всей этой ситуации, и все что он так отчаянно скрывал — просто раскроется, — Ты готов к ней? Она принесёт тебе только ответы, но сожалеть ты будешь больше. Осаму знал, что его ученик напуган, и как он пытался скрыть это от своего семпая, но что от Дазая можно скрыть? Его дрожащие руки выдавали его, и на эти отчаянные попытки мафиози лишь усмехнулся, что ещё больше напугало кохая. — Да...готов. — Прошептал Акутагава. Мафиози никогда не забудет тот день: как раскрыл все свои желания, прижимая кохая к столу, вбиваясь в его тело, которое, к его удивлению, отвечало ему. Хоть его кабинет был сомнительным местом для соития, одним разом они не ограничились. Со временем они начали много разговаривать. Точнее: Акутагава разговаривал с ним, прижимался и дарил всего себя. Дазай считал, что от кохая ему нужен был только секс, но слушать Рюноске оказалось приятнее. Наблюдать за Акутагавой оказалось намного приятнее. Смотреть на его сосредоточенный взгляд при написании отчета доставляло ему удовольствие, как и слушать его мягкий голос. Осаму наблюдал, наблюдал, наблюдал и не мог себя контролировать. Мафиози хотел прекратить это: перестать пачкать бинты в чернилах после каждого написаного отчета, смотреть на красивый почерк Акутагавы, гладить прекрасную белую кожу. У кохая она всегда была тёплой, хоть с виду так и не скажешь, но об этом знал только Осаму. Хрупкие костяшки, шелковистые волосы и глаза, в которых было больше ярких цветов, чем у Дазая. Как же ты меня бесишь Мафиози никогда не давал Рюноске воздуха. Он любил сдавливать его шею до хруста, входить до упора, слышать, как кохай задыхается. Его шея всегда была в укусах; бедра в царапинах, голос охрипшим. Акутагава в его руках был как тряпичная кукла, но Дазай осознавал, что в их отношениях не он хозяин положения. — Ты — моя собственность, Акутагава. Я хочу убить тебя У Рюноске было несколько родинок: три под ключицей, пять на спине, одна на бедре. Осаму любил проводить по ним пальцем, но делал это только тогда, когда кохай спал. Его расслабленное лицо напоминало произведение искусства, и Дазай не упускал возможности нарисовать его — но ни один портрет так и не был закончен. Листы оказывались в мусорном ведре, карандаши —сломанными, а костяшки —напряженными. Осаму мог бы задушить его во сне, избить до смерти — но вместо этого он просто ложился рядом. Квартира Дазая была простой, маленькой и дешёвой. Гостиной у него таковой и не было, в спальне был расположен только футон, тумбочка с несколькими книгами, и стол, у которого сломана одна ножка. Единственная изюминка — вид на улицу, где горели красные фонари. Шторы всегда были задвинуты, на балкон он выходил только покурить и там была расположена одна пепельница, которую он заполнял до предела и мог не менять неделями. Хоть в мафии он занимал высокую должность и денег у него было больше, чем у других работников, Осаму тратил их только на бинты и дешёвый сакэ. Вместо езды на машине он ходил пешком, а из дорогих вещей он покупал только сигареты. Его лучший друг был на самой низкой должности в мафии, но Дазаю всегда было плевать на это. В каком бы положении он не был, он всегда ощущал себя на дне и полным ничтожеством. Свою сущность он умело превращал в изысканные манеры и в глупые шуточки, скрывая ее за ядовитой улыбкой. Он любил выводить людей из себя, словно питаясь их реакцией, прибавляя баллы к своей защитной, но Рюноске оставлял его голодным. — Когда ты перестанешь мной питаться? — Акутагава лежал на футоне, прикрывая свой нос от запаха никотина. Пальцы Осаму были заняты сигаретой, и он знал, что кохай этот запах не переносит, но какая ему разница? Дазаю всегда было плевать на других, намеков он не понимал, и даже если ему скажут напрямую — ему будет все равно. Ему даже на себя наплевать, как его могут волновать другие? Осаму краем глаза пристально наблюдал за кохаем, разглядывая на его спине укусы, ожидая ответа, специально выпуская дым в его сторону. Акутагава заметно съёжился, сжимая одеяло в районе носа и молчал. Было слышно лишь его тяжелое дыхание. — Рюноске. — Осаму сильно сжал его предплечье. Его пальцы так же пахли никотином и Акутагаву начало мутить. Он прикрыл глаза, делая глубокий вдох, сглатывая. Мягким движением он убирал руку Осаму, но оборачиваться не стал. До белых пятен он зажмурил глаза, царапая кожу на запястье, чувствуя боль из-за, синяка оставленным Осаму. — Когда вы умрете. Звук громко захлопнутой двери облегчил состояние Акутагавы и ему стало свободнее дышать. Красные фонари больше не освещали комнату, дверь никогда не открывалась, а пепельница так и осталась заполненной. Дазай больше не возвращался.***
Кабинет Осаму отдали Акутагаве. Раньше он был из красного дерева, но сейчас Рюноске полностью заменил его на черный мрамор. Ненависть к этому кабинету прибавлялась с каждым днём, ведь он заполнен воспоминаниями, запахами чернила, одеколоном Осаму и просто ими. Это место послужило началом их конца, и как бы Акутагава не заменял тут все пространство, все будет бестолку. Он мог бы с легкостью поменять комнату, но он просто не хотел, и от этого ему становилось ещё противнее. — Акутагава, сходим куда-нибудь? —Кабинет был темным, но Чую все равно было видно. Рыжие волосы и голубые глаза выделялись на общем фоне, и Рюноске всегда удивлялся тому, насколько Накахара яркий. Акутагава сравнивал его с огнём: стихия, которая может разрушить все за считанные минуты, но также быстро ее можно потушить. Чуя, конечно, не знал мыслей Акутагавы, да и не узнает. Его мысли теперь никто не узнает. Акутагава выдал что-то наподобие ухмылки, скрестив пальцы на подбородке, ставя локти на стол. — Ко мне или к тебе? Было видно, что Накахара таким ответом не удовлетворён. Он нахмурил брови, и стиснув зубы, просто вышел из кабинета. Акутагава всхлипнул, зарываясь пальцами в волосы, со всей силы их сжимая, чтоб успокоиться. «Надеюсь ты и правда подох. Хотя какая разница, если мне становится все хуже без тебя? Твоё отсутствие — это смерть, присутствие — тоже.» Лучше бы Осаму убил его в тот день, в этом кабинете, а не задавал глупые вопросы. Но Акутагава понимал, что Дазай давно убил его.***
Пыточные камеры стали релаксом для обладателя Расемона. Для Акутагавы запах крови был привычен больше всего. Отрубленные ноги, руки были обыденной картиной для Рюноске. В мафии их учили убивать намного сдержаннее — без следов, но у Акутагавы были свои планы, и на месте врагов он всегда представлял своего бывшего семпая и не мог себя контролировать. Раньше Рюноске ненавидел сигареты, но после ухода Дазая он стал в них нуждаться чуть ли не каждый день. Вся одежда пахла кровью и никотином, синяки под глазами Акутагавы были окрашены всеми оттенками зеленого и синего. Казалось, что он сейчас на месте сдохнет, но свою работу он выполнял первоклассно, и Мори закрывал глаза на его выходки. Но превращение врагов в куски мяса было не единственным утешением для обладателя Расемона. Чуя Акутагава готов был признаться —только общение с Накахарой позволило ему не сойти с ума, и даже стать чуточку лучше. Благодаря ему он забывал о Дазае, развил свою способность до максимума, и обозвался хорошей компанией. Но Накахара не мог заменить Осаму. Никто не мог заменить его — Акутагава признался в этом очень давно. Даже когда Чуя касался его, он все равно думал о Дазае, и в такие моменты ему хотелось чтобы Расемон раскромсал его и выкинул в реку как ненужный мусор. Чуя такого не заслуживал. Он подарил ему причину двигаться дальше, но вместо этого Акутагава думает о человеке, который каждый раз пользовался им и оправдывал свою никчемность. Во время их близости Чуя всегда целовал его шрамы, словно хотел исцелить, и Рюноске это доставляло гораздо больше боли. Он нуждался в Накахаре, но в Дазае больше. От этой безысходности хотелось кричать. У Накахары всегда были первоклассная машина, квартира и одежда. В отличии от Дазая, он свои деньги тратить умел, не выглядел как бездомный и соответствовал статусу мафии. В их первую близость Акутагава испытал оргазм на шикарных дорогих чёрных простынях, вместо прокуренного футона. Утром они завтракали разнообразными блюдами, начиная с яичницы с беконом, заканчивая какими-то традиционными блюдами из Ирландии, а не крабовыми консервами и алкоголем. — Раньше я в «овцах» был, помнишь? — Акутагава кивнул, так как его рот был набит вкусной едой. Рюноске было плевать, что он ест, главное, что это вкусно. Акутагава мог питаться на протяжении всего дня одними овощами или рисом, но у Накахары он всегда был голодным. — Ты наверно думаешь, почему именно Ирландия, — Он обвёл пальцем стол, а потом перевёл взгляд на Акутагаву. Если честно, Рюноске не думал и даже не обращал на это внимание, но кивнул, чтоб Накахара продолжил, — Можно сказать, что это для меня что-то родное и стоящее. Когда я был в «овцах», мы с ребятами всегда устраивали пикники, а ночью зависали в барах. — Он грустно улыбнулся и хотел продолжить рассказ, но Рюноске его перебил. — Давай вместе полетим в Ирландию? Молчание длилось более 15 секунд, и за это время наверно Чуя даже не моргнул. Рюноске терпеливо ждал его, посуда уже была убрана домработницей Изабель, но Чуя молчал. Они сидели за столом, тиканье часов не нервировало, а предавало какое-то спокойствие. Как и ответ Чуи. — Хорошо. И Акутагава его целует.***
— Думаешь о нем, да? — Акутагава вздрогнул, когда почувствовал сильную боль. В чужой руке он увидел свою, которая без особого сожаления сжимала до синяков, — Отвратительно. Эти мягкие нотки доходили до его мозга словно маленькие иголочки. Рюноске начало тошнить. Дазай встал, и резким движением толкнул ученика на футон. Его улыбка напугала бы любого, но не Акутагаву. Чуя Он думал о Чуе, когда Дазай без особого сожалению разорвал свою же рубашку, которая была надета на Рюноске. Осаму словно обезумевший кусал эту белоснежную кожу, ставил засосы, сдавливал тонкую талию. Он не ставил метки, а только дополнял, ведь до Дазая их оставил Накахара, что больше всего злило Осаму. — Акутагава, ты знаешь как называют изменщиков, м? Выживать я тебя научил, но прыгать на двух членах одновременно не очень этично в нашем обществе. — Как и трахать парня своего бывшего напарника. Осаму оскалился, наклоняясь ближе. — Но разве ты его парень? Рюноске не хотел отвечать. Вместо этого он притянул своего бывшего семпая к себе и поцеловал, обивая своими голыми ногами его талию. Дазай не целовал его губы: он их кусал до крови, облизывал эти красные капли, словно хотел высосать из ученика всю его жизнь и Акутагава был не против такой смерти. Он хотел, чтобы Осаму убил его и он избавился от этого кошмара. Чуя Акутагаву любил. Но Рюноске в этом не нуждался. Он насаживался на член Дазая как самая профессиональная сука. «Недалеко ты от этой роли ушёл, Рюноске», но Акутагава старался не думать об этом. Дазай вбивался в него, сжимал его запястья, менял углы. Это грязное хлюпанье, как и их стоны, разносились по всей комнате. Акутагава сжимал его внутри себя, выгибался навстречу, царапал спину. От стонов Рюноске Осаму всегда чувствовал какое-то наркотическое удовлетворение, как и от его тела. — С кем ты чувствуешь себя лучше, кохай? Акутагава молчал, и это начало невероятно злить Дазая. Он зарылся пальцами в его волосы, и начал сжимать их с невероятной силой. Казалось, что он сейчас выдернет их с корнями. Рюноске зашипел. — Назови мое имя. Тишина. Только шипение и тихие всхлипы Рюноске нарушали его. Осаму остановился, ослабляя хватку на волосах. — Знаешь почему ты возвращаешься ко мне? — Осаму улыбается, и Рюноске становится страшно. Каждый раз его ответы на его же вопросы становятся новой пыткой, которую Акутагава может не вытерпеть, — Потому что мы похожи. Взгляни на меня, Акутагава, — Дазай наклоняется к его уху, едва задевая мочку уха. — Ты такое же ничтожество как и я. Мы вместе выбрались из дна, но хотим ли взбираться выше? — Он мягко целует его шею, медленно двигаясь, не отрывая взгляда, — Он же тебя так трахал? Этот мерзкий оскал добивает его и Акутагаве хочется смеяться. Действительно, почему он раньше до этого не додумался? — Вы до сих пор боитесь меня, —Рюноске с удовольствием наблюдает за тем, как маска Дазая меняется. Кохай хватает его за плечи и опрокидывает мужчину на спину, и с каким-то упоением начинает целовать его грудь. Рюноске протиснул руку вниз, нащупал плоть. Акутагава хмурится, кусая губы до крови. Рюноске привык получать от Дазая только боль, поэтому эта нежность не приносила ему никакого удовольствия. Не от него. — Сильнее. — Все хорошо, Рюноске? Тебе не больно? — Чуя проводил пальцами по его тазовым косточкам, одновременно целуя его внутреннюю часть бедра. Акутагава вздыхал полной грудью, сжимая чёрные простыни от этих легких и медленных поцелуев. — Слишком...хорошо… Тот взгляд, с которым Чуя посмотрел на Рюноске после этих слов, запомнился ему навсегда. В нем не было сожаления, наоборот: он смотрел на него с такой уверенностью, как будто говорил самому Рюноске, что больше эту боль он никогда не почувствует. — Забудь эту боль со мной, Акутагава. Рюноске не смог забыть. Чуя, я никогда не забуду ее Осаму сразу же привстал и вошёл до конца, на что Акутагава впился ногтями в его плечи и прижался ещё сильнее. Два тела сильно двигались в такт. С них стекал пот, стоны стали ещё громче, перемешавшись в одну музыку. Пряди волос Осаму стали мокрыми, и Акутагаве приходилось убирать их с красивого лица, чтобы видеть его и целовать губы, которые отвечали ему с такой страстью, что Рюноске растворялся в этой ласке. Для его тела это было слишком. И он был уверен — не только он терял чувство реальности. — Дазай-сан, я сейчас… — Акутагаве хотелось плакать от этого экстаза. Перед глазами все плыло так, как будто он сейчас отключится. —Ты только мой, Рюноске. — прорычал Осаму. Это было последнее, что услышал брюнет, перед тем как кончить. После нескольких сильных толчков Акутагава почувствовал внутри себя тепло. Он обессилено упал на Дазая, его тело дрожало и требовало отдышки. Рюноске чувствовал, как сперма Дазая вытекает из него, и отвращение к наставнику накрыло новой волной. — Мог бы презерватив надеть. — Наплевав на приличия, Акутагава перешёл на «ты». Даже если сейчас назвать Дазая дерьмом, он все равно его не услышит, после оргазма он всегда в полусонном состоянии. Акутагава стиснул зубы, чувствуя неприятную липкость между бедрами. — Твой список ебырей ограничивается не только мной и Чуей? Рюноске закатил глаза. Он не слышал тихие вздохи его бывшего семпая, и его противный смех. Точнее: он вообще не обращал на него внимание. В его ушах звучал только один хриплый голос, и одна фраза, с которой Рюноске когда-то согласился: «Ты только мой, Акутагава. Тебе ясно?» Как там все по сценарию? В быстрой спешке натягивать на себя одежду, пойти в душ и плакать горькими слезами из-за того, что ты изменил своему любимому человеку? Но вся жизнь Акутагавы лишена банальности, поэтому он остался с тем, кого ненавидел больше всего. Рюноске был уверен: на его телефоне очень много пропущенных звонков от Накахары. Немного остыв, он плюхнулся на неудобный футон, утягивая за собой Осаму. — Дазай-сан. — Что? — Нарисуете меня? Осаму ухмыльнулся, наблюдая за хитрым лицом Рюноске. — Иногда я жалею, что именно я твой наставник. — Вы всегда жалели об этом, —Акутагава привстает, морщась от боли, направляется в сторону ванны, останавливаясь на пол пути, — И я догадался, что вы специально оставили те листы. Вы настолько трусливы, что не говорите все прямо. Рисуете именно тогда, когда я сплю. Обнимаете только тогда, когда мои глаза закрыты, —Рюноске полностью выпрямляется, скрываясь за дверью, добавляет, — Я уверен, что даже сейчас вы хотите сбежать. Парень закрывает дверь на ключ. На другой части города один человек никак не смог дозвониться.