Её глазами.

      Эти глаза... Они слишком мёртвые изнутри, чтобы быть реалистичными. В них нет ничего: ни ненависти, ни любви, ни отвращения, ни вожделения - лишь мёртвая пустота. Тот, кто называл глаза «зеркалом души» просто не видел их.       Лин выронила карандаш и обхватила косматую голову дрожащими руками. Да что же такое? Наваждение какое-то, не иначе.       Лин стёрла ужаснувшие её глаза и, наточив подобранный с пола карандаш, снова наклонилась над листом. Она пыталась изобразить жениха своей сестры, профессора Лемюэля Абеллярда. Мужчина явно постарался отвлечь её от мрачных мыслей и вовлечь в работу, которая могла бы вернуть бедной затворнице хоть какой-то покой. И в целом портрет был неплох и правдоподобен: Лин даже удалось крайне реалистично изобразить родимые пятна на лице учёного мужа, учитывая и огромное пятно на лбу (вся трудность с этим пятном была лишь в том, что на разных его участках была разная степень пигментации, а в качестве рабочего инструмента Лин использовала лишь простой карандаш). И лишь глаза упорно не желали получаться такими, какими их задумала природа.       Карандаш вновь заскрипел по листу, очерчивая примерный контур. - Здесь чуть поуже, тут пошире, а там надо будет ровнее...- бормотала Лин, которой это помогало сосредоточиться на рисунке.       Всё шло просто отлично, даже маленькие складочки у век получились один в один. Но вот эти глаза... Они вновь получились пустыми и мёртвыми, похожими на стеклянные шарики, которые обычно вставляют себе покалеченные люди, чтобы скрыть свою травму от толпы.       Лин перевернула альбом и выглянула в окно. Чёрт с ним, с этим родственником, стоит попробовать кого-то ещё. Вон, идёт соседка по улице. У неё-то глаза точно не мёртвые: сияют, как две звезды, как фонари, в которых наконец-то заменили лампочку.       Карандаш вновь заскользил по бумаге. Вот кудри, похожие на руно давно не стриженного барашка, нос кнопочкой, тонкие губки бантиком, а вот и глаза... Но как Лин ни старалась, глаза не становились теплее и приятнее. Они были всё такими же мёртвыми, пустыми и пугающе знакомыми.       Женщина вскочила и вихрем пронеслась через всю комнату, где стояла её незавершённая гравюра. Больше сил не было. Да, она старалась забыть ненавистного коменданта изо всех сил, но больше так продолжаться не могло. Эти вечно повторяющиеся сны, эти преследующие её мёртвые глаза, его голос, слышный в голове каждый раз, когда Лин немного ослабляла своё внимание. Она уже медленно сходила с ума, вспоминая аристократически изящные кисти рук с длинными тонкими пальцами и чересчур зубастую нервную улыбку. Каждый раз она вспоминала мёртвый холод чужого обнажённого тела, и это выводило её ещё больше. - Я закончу это,- тихо пообещала себе Лин, хвастаясь за металлический штихель.- Я закончу это, отдам ему, и пусть делает со всем этим всё, что заблагорассудится... Я получу свои деньги, он свой проклятый портрет, и мы разойдёмся, как в море корабли.       Она резала с небывалым подъёмом сил. Казалось, весь день и даже всю ночь напролёт она готова работать, лишь бы, наконец, с этим было покончено. От токсичных красок глаза слезились, но Лин продолжала свою работу всё с тем же рвением.       Наконец, всё было готово. Лин тяжело, хрипло дышала, вглядываясь в каждую, совсем недавно вырезанную деталь, каждую черту. Идеальная белая кожа, златые, прям в цвет орденов, локоны, большие глаза с розовой радужкой (пусть пустые и мёртвые, но идеальные), тонко очерченные губы и изящный носик. Даже зная, что это - идеал красоты, Лин всё же чувствовала, что это всё не то. Это не истинная красота. Это лишь дутая фальшивка, которую столько лет все упорно называли идеалом.       Она хотела другого. Серая, мёртвая кожа, покрытая шрамами, белёсая щетинка, пробивающаяся на выбритой голове, воспалённые, кроваво-красные, косые глаза с бегающим зрачком, почти несуществующие губы, обнажающие в улыбке многочисленные маленькие белые зубы - вот что нужно было ей теперь. Вот что она вожделела.       Её больше не пугали эти черты. В конце концов, как можно бояться истинного идеала?