ромашки-веснушки

      Джисон хихикает задорно, голову назад откинув, и смотрит на небо ночное глубокое. И наконец произносит: «Ликси, а ты с небес когда падала не больно было?» И снова смеётся коротко, опуская взгляд на девушку. Феликс улыбается широко и говорит, что в хановы раскрытые объятья веками бы падала и с небес, и с крыш. Джисон только удивлённо рот открывает, в букву «о» губы складывая, ответа такого не ожидала, а после худые руки раскрывает для объятий, куда подруга спешит окунутся с головой.       Им хорошо так, вместе, ночью, когда никто не слышит и не видит, но Феликс волнуется слегка от того, как сильно дрожит болезненно тонкое тело, ужасно холодное даже в толстой худи с ярким зелёным капюшоном. Она гладит жёсткие каштановые волосы и прижимает подругу к себе ближе, ощущая каждую хрупкую косточку, с диким желанием согреть.       - Нам пора возвращаться, - говорит и лбом касается чужого твёрдого плеча, ком в горле проглотить пытается. «Не хочу. Хочу смотреть на звёзды с тобой целую вечность». – Я куплю тебе светильник, хочешь? Звёзды будут сиять даже днём, просто задёрни шторы, - голос хрипит безумно, прокуренный и совсем не девчачий, «зачем мне светильник, если у меня есть ты, Ликси?»       Джисон упирается в чужие плечи, отодвигая, хотя силы в её руках нет совсем, и смотрит в лицо, покрытое веснушками и слезами. Улыбается широко и беззаботно, как только она умеет, как не могут люди, которые больны безнадёжно, но как могут так же безнадёжно влюблённые в жизнь, вообще или в чью-то конкретную. Она вытирает блестящие ручейки с звёздных щёк, и сухими губами касается горячего лба.       - Хорошо, пойдём домой, - Феликс упускает момент, когда Хани палату, пустую и холодную, домом считать стала, она вообще многое упустила, но больше всего жаль те моменты, когда рядом не была, те семнадцать лет, что не знакомы были. – Знаешь, Ликси, а я ведь люблю тебя, во много-много раз сильнее чем звёзды, - она говорит это, будто что-то абсолютно не значимое, так между прочим, когда берёт маленькую ладонь в свою и тянет за собой, рыдающую девушку. Произнести что-нибудь в ответ не получается, только всхлипами давится и себя проклинать в мыслях, потому что слабая, потому что никак не может помочь, и сама вечно нуждается в чьей-нибудь помощи.       Джисон продолжает говорить, когда они идут к остановке и прейдя к ней, когда ждать приходится два часа, потому что автобусы на окраине редко ходят. И всё говорит и говорит, не умолкая, а Феликс не слушает и слышит только голос певчий, Джисон бы на сцене выступать, энергией своей толпы заряжать, она для этого создана была, как Луна для Земли, как Феликс для Джисон. Она не слушает слов, боится, что любая из бессмысленный мыслей девушки последней станет, и запоминать не хочет, потому что только это помнить и будет, все тетради испишет, все заборы и стены, на своей коже эти слова выбьет, чтобы с сердца боль стереть, несмываемым даже слезами маркером выведенную.       - Ликси, я каждый день хочу смотреть с тобой закаты, смотреть как солнце уходит.., - «я тоже, малышка, я тоже, хоть вечность целую, только ты, солнце моё, никуда не уходи», - когда звёзды появляются ещё на не чёрном небе, они такие красивые, но не такие как ты, Ликси, - «Куда мне до тебя, любимая, ты ярче солнца, драгоценная».       Автобус приходит, когда на востоке неба появляются первые лучи, они садятся на последние места, и Джисон кладёт свою голову на плечо девушки, засыпая. Феликс старается не шевелится, чтобы не тревожить чуткий сон, поглядывает в окно, и прислушивается к чужому дыханию, иногда прикладывая руку к запястью.       Раньше Феликс думала, что Джисон всё равно. Словно ей и не осталось жить всего-ничего, весёлая и беззаботная девушка жила в своё удовольствие, ела кучу вредной еды, курила втихомолку и пила вишнёвое пиво, забиралась в холодную реку по колено и подхватывала простуду, чаще чем Феликс дышала, она не стеснялась своего ужасно бледного и худощавого тела, носила топы и короткие шорты, в то время как Феликс в летний зной натягивала на исцарапанные лезвием руки рукава футболки.       Джисон плачет, когда спит, на утро ощущая как неприятно горят щёки и глаза, Феликс рыдает постоянно, уже давно привыкшая к боли физической, но сжигаемая заживо изнутри душевными муками.       Джисон ни разу не умирала, но должна была исчезнуть через несколько месяцев, Феликс умирает сотни раз на дню, но будет существовать ещё десятки лет. И это чертовски несправедливо по отношению к им обоим, потому что Феликс жизнь отдаст, чтобы Джисон дали больше времени, а Хани подарит подруге всё что осталось, чтобы та наконец начала жить.