Танец Невидимки

– Уже скоро, – лорд Эйден в предвкушении толкнул спутника локтем, нарушая все правила приличия. Впрочем, само их присутствие в таком месте... Пожалуй, локоть можно было простить. На сцене творилось такое похабство, что благовоспитанному молодому лорду стоило бы вызвать на дуэль человека, затащившего его в столь недостойное место. Взлетали кружевные юбки, топот каблуков о доски заглушал даже рев и улюлюканье публики. Лорд Уитфилд поморщился от запаха пролитого пива, который доносился и до их балкона – хорошо хоть у Эйдена хватило благоразумия привести его в скрытую занавесями маленькую ложу, а не, о ужас, в гущу толпы! Он с сомнением оглядел сумрачное помещение. Дыра, как есть дыра. Что ж, по крайней мере, здесь некому их узнать! Встретиться в таком месте с кем-то из знакомых – какой вышел бы конфуз! Эйден заставил одеться попроще, и Уитфилд, хоть и чувствовал себя не в своей тарелке, был ему благодарен за такую предусмотрительность. На них и впрямь обращали не так уж много внимания. Эйден весь подобрался, приник к перилам балкона, и Уитфилд перевел взгляд на сцену. Только тут он обнаружил, что танцовщицы покинули ее, а музыка, сделав короткий перерыв для рукоплесканий, возобновилась в совершенно ином настрое. – Ну наконец-то! – выдохнул Эйден. На сцене показалась фигура, с ног до головы закутанная в тряпки. Мелодия дрогнула, и вместе с ней дрогнула танцовщица – или танцовщик, Эйден не был уверен. – Разденется... догола? – спросил Уитфилд с сомнением, пытаясь понять, каким образом может соединяться этот план и незнание пола того, кто вечер за вечером выступал на сцене с этим номером. По виду фигура могла принадлежать как женщине, так и мужчине: тяжело было разглядеть формы тела под тяжелой драпировкой. – Снимет абсолютно все, – живо ответил Эйден, – увидишь. Вернее, не увидишь. Танец Невидимки, друг мой! Фигура на сцене плавно кружилась, с плеч соскальзывала ткань. Слой за слоем; танец этот напоминал Уитфилду известный «танец семи покрывал», многими красавицами повторенный в различных интерпретациях, из которых они с Эйденом уже не одну имели удовольствие лицезреть, однако Эйден, будучи, помимо всего прочего, пресыщен в подобных зрелищах, отчего-то пребывал в возбуждении. Должно быть, в этом сомнительном заведении его сумели чем-то удивить, а это было немалым достижением. – Приготовься, сейчас увидишь, – прошептал Эйден. Фигура на сцене уже избавилась от одежд и теперь танцевала завернутой с ног до головы в разноцветные ленты, напоминая таким образом египетскую мумию. Вот одна из лент размоталась, мелькнув над головой, точно девичья коса, и Уитфилд нахмурился, пытаясь понять, что же он видит. Еще одна лента упала на доски. Эйден обернулся к нему, желая наблюдать за лицом и прочесть всю историю чувств друга, не пропустив ни малейшего сомнения. Под лентами было ничего. Пустота. Фигура продолжала танец, ленты то медленно, то стремительно разматывались, красивыми спиралями ложась на пол, и там, где они уже не закрывали тела, виднелись зазоры и в них – доски пола, ткань занавеса и разбросанной одежды. Эйден расхохотался и захлопал в ладоши, но восторг его был адресован не плясунье... или плясуну. Эйдена восхищало недоумение на лице друга. – Танец Невидимки, – повторил Уитфилд его слова, по-новому пробуя их на вкус. Лента за лентой разматывалась, пока фигура не потеряла всякое сходство с человеческой. Теперь это были ленты, жившие, казалось, собственной жизнью, они трепетали словно на ветру, танцевали и одна за другой опадали: не то птицы, не то осенние листья. Сердце сжалось от тревожной тоски. Последняя лента взметнулась к потолку и канула вниз. Музыка сделала финальный аккорд и стихла. Уитфилд вскочил на ноги и забил в ладоши что было сил – весь зал в едином порыве вторил ему. Эйден хлопал его по плечу, довольный успехом, который имела его находка. Они покинули балкон во время следующего номера, так же тихо и незаметно, как пришли. Больше не на что было смотреть: заведение, будучи довольно низкопробным, славилось в основном отвязными девицами, никак не изяществом. По дороге Уитфилд не смолкал ни на миг, воспевая красоту танца и таинственной невидимки. Ночью он видел крутящиеся спирали лент, едва смыкал веки. На следующий же день, одевшись неприметно и оставив слуг дома, втайне от насмешника Эйдена он снова отправился в злачный район, трепеща всем своим существом. С тех пор день ото дня он, позабыв дела, грезил о невидимке. Тайна эта будоражила его чувства. Каждый вечер с замиранием сердца он наблюдал за танцем с уединенного балкона, потрясенный его красотой. Прочие танцоры и танцовщицы не привлекали его: плоть их, такая земная и осязаемая, казалась недостаточно изящной для подобного занятия. То ли дело прозрачная фигура, исчезавшая, точно снежинка над костром! Уитфилд, потеряв голову от любви, видел в этом аллегорию жизни. Он стал посылать невидимке цветы и подарки. И те, и другие благосклонно принимались, но никто из работников заведения даже за вознаграждение не мог рассказать Уитфилду ничего о человеке, захватившем все его воображение. Тогда, решившись на отчаянный шаг, Уитфилд подкупил одного из дюжих детин, охранявших проход за кулисы, и тот провел его через лабиринт занавесей и лестниц, в грим-уборную, где с потолка и на стенах висели разноцветные ленты. Некоторое время Уитфилд, предоставленный сам себе, стоял посреди гримерки, робея. Каморка казалась пустой, но он не мог быть уверен. Был ли, была ли невидимка здесь? В один момент ему показалось, что ленты в углу колыхнулись, будто от движения между ними; Уитфилд бросился на колени. – Вы здесь? Молю вас, ответьте! Я не могу ни есть, ни спать, лишь думать о вас днями и ночами. Мне все равно, мужчина вы или женщина, я сгораю, таю, я отравлен вами. Ваш танец – самое совершенное, что мне доводилось видеть. Вы – ветер. Вы воздух в моих легких, дайте же мне вздохнуть! Я... я люблю вас... Он опустил голову, мелко вздрагивая от барабанов внутри, кровь ухала в ушах, билась под кожей. Как нелепо, должно быть, он выглядел сейчас – лорд Уитфилд, сын уважаемого отца, богатый наследник, ползает на коленях по грязному полу низкопробного театрика-варьете! Как беспомощно, безнадежно... Ленты колыхнулись, и Уитфилд вскинулся. Не померещилось? Он, она... здесь? Слышит? Краска бросилась в лицо, смущение сковало язык. Ленты качнулись совсем близко, но как он ни старался, не мог разглядеть того, что приближалось к нему. Невидимка. Прозрачный воздух. Губ коснулось жаркое, живое, и Уитфилд застонал. Его обняли невидимые руки, имевшие, тем не менее, силу, гладкость и теплоту настоящих; закрыть глаза – и покажется, будто это обычный человек, открыть – и прозрачный воздух не колышется, не рябит. Невидимые руки рванули одежду, скользнули под ткань. Толкнули Уитфилда на кресло у зеркала, в мгновение ока обнажив те мужские части, которые воспитанный молодой человек не демонстрирует кому попало. Уитфилд не был новичком в любовных утехах, однако оказался не готов к тому, каким нагим ощутит себя в объятиях невидимки. Закрыв глаза, он наслаждался ласками умелого рта, открыв – поражался картине, представавшей перед ними: его собственный мужской орган гордо вздымался к потолку, вздрагивая и истекая влагой. Никогда и ни с кем невозможно было ощутить ничего подобного. На мгновение он представил себе, что дверь распахнется и в нее заглянут. Каким он предстанет перед взглядом невольного зрителя? Одежда в беспорядке, возбужденный член, румянец на щеках... Уитфилд глянул в зеркало и застонал. Руки невидимки ласкали его грудь и живот, спускались на бедра, сжимали мошонку сильно, умело, без малейшего стеснения. Уитфилд угадывал приближение экстаза, блаженства, с которым все закончится, и предчувствие потери отравляло ему радость. – Умоляю вас, – прошептал он, сам не зная, о чем просит его дрожащий голос. Член выскользнул из влажного плена, и в воздухе прошелестело едва слышное «хм», обдав горячую головку поцелуем воздуха. Затем колени Уитфилда вздернуло вверх, швырнув спиной на сиденье кресла, и он уверился без малейшего сомнения в том, что танцор-невидимка обладает телом не женщины, но мужчины. Внутри он ощущался таким же реальным, каким был бы любой из сынов Адама. От грубых толчков кресло ехало все дальше и дальше от зеркала, пока Уитфилд не увидел свое отражение целиком и полностью: ноги, задранные над головой, голый зад на краю кресла и растянутая невидимым членом дыра ануса. Уитфилд раскрыл рот в немом крике, словно стремясь повторить ее зияющую форму, и все тело содрогнулось в экстазе, какого не испытывало еще никогда. Он не помнил, как вернулся домой. Лорда Уитфилда больше не видели в маленьком варьете. Однако он всегда оставлял открытым окно своей спальни, и порой, когда ветер покачивал занавески, тихо спрашивал у сумрака: – Это ты? И иногда – не каждый день, но достаточно часто – прозрачный воздух отвечал ему: – Это я.