1
Сложные времена требуют простых решений. Императору нравится Фэн Чживэй. Она умна, бойка на язык, смешлива. Она развлекает его, и убивать ее — напрасная трата человеческой жизни. Он не доверяет ей, как не доверяет никому. Умный человек знает, что у каждого есть своя слабость, из-за которой можно предать не только императора, но самого себя, свои идеалы и принципы. И все же императору нравится Фэн Чживэй. Не как женщина. Даже когда она правильно складывает руки, он видит в ней Вэй Чжи, в резких, порывистых движениях, в наклоне головы, в том, как она смотрит прямо в глаза и ищет аргументы, чтобы доказать свою правоту. Она так похожа на Нин Йи — колючка, которая ведет себя спокойно, если не трогать, и впивается до самой кости, если ей что-то взбрело в голову. Нет, он решительно не хочет ее убивать. Он на ней женится и решит проблему Дачэна раз и навсегда. Ему не привыкать к ядовитым отношениям. — Отец! День не успевает дорасти до обеда, когда появляется заноза от его плоти и крови. Иногда император спрашивает себя, нужно ли было выпускать Нин Йи из заточения, слишком многие люди заплатили жизнью за его свободу. Зато последние месяцы никто не скучал. Сам император в первую очередь. Жизнь стала интересней, враги лишились голов, что же до детей… Власть привлекает каждого. Нин Шичжэн оплакивает своих сыновей, император не вспоминает лиц своих врагов. — Отец! Прошу! Чай горчит, император ставит пиалу на стол и закрывает глаза. Он знает каждое слово, которое скажет ему дерзкий сын, но не знает, готов ли услышать эти просьбы, и вопросы, и встречные предложения. Пожалуй, нет. Император мотает головой, и Чжао Юань семенит в коридор. Жаркий спор оседает мутной пленкой на чае и отравляет предполуденный покой. — Отец! Беда колючек в том, что они считают себя неуязвимыми. Если уж вцепились, то выдирать их приходится с мясом, какой дурак на это пойдет? Дурак будет страдать и мучиться, но терпеть, ведь колючка — его плоть и кровь. Император закрывает глаза и фыркает. Он — дурак, как ни прискорбно это признавать. Он подает знак рукой, Чжао Юань не успевает пригласить Нин Йи, как тот уже стоит на коленях, смотрит в пол перед собой, брови сведены, лицо острое, губы тонкие. — Говори. Нин Йи открывает рот и тут же закрывает. Поднимает взгляд, прямой, открытый, полный просьбы и отчаяния. Император смотрит на него. Ждет. — Пожалуйста, отец. — «Пожалуйста» что? — Она же не любит тебя! Неожиданный ход. Император хлопает себя по колену и смеется. Из всех аргументов Нин Йи выбирает самый бесполезный для себя, самый опасный для нее. — Хочешь сказать, она не любит императора? — Я не это имею в виду. — И что же ты имеешь в виду? О, это даже интересно. Император признает, что ошибался в своей оценке, этого диалога он не предвидел. Все-таки, невозможно угадать, что именно творится в голове у Нин Йи, на какую тропу свернет его мысль, как именно он попытается добиться желаемого. — Все любят императора, эта любовь безусловна и неоспорима, — твердо говорит Нин Йи, смотрит в никуда, скрывается за общими фразами. — Но… Запинается. А так хорошо начал, почти выскочил из ловушки личных симпатий, но сердце! Сердце — подлая, самая слабая точка, Нин Шичжэн знает об этом лучше многих. Помочь? Подсказать? — Но что? — спрашивает он, не скрывая любопытства. — Пожалуйста, — шепчет Нин Йи, и самую слабую точку Нин Шичжэна пронзает боль. — Она — наследница старой империи, — говорит он, сдавшись, пойдя на поводу у сердца, которое любит сына. Отец, не император. — Она флаг, ее используют, она и рада будет. Она угроза. Не мне и моему личному благополучию, но империи. Ты же видишь это, знаешь, чувствуешь. — Но… — Не хочешь, чтобы я женился на ней? Ну так давай я ее казню, а? Не она первая, не она последняя. Нин Йи вздрагивает, почти поднимается с колен, почти бросается в драку. Надо же, как глубоко впилась в него Фэн Чживэй. — Но ты знаешь, что это глупый ход. Так поступает трусливый крестьянин, а не хитрый правитель. Если я ее казню, ее все равно сделают символом, даже более сильным. Жертвой кровавой тирании. Мученицей. Даже если я ее отпущу, то придет время, когда ее убьют, ее же друзья убьют, а скажут, что моих рук дело. Убьют, потому что она всего лишь женщина, красивая головка на теле, замотанном в шелка. Безвинная жертва. Кого волнует, насколько она умна, хитра и коварна. Она женщина в шелках. Хрупкая. Нежная. Безвинно убиенная принцесса Дачэна. Ха, да императорский гарем самое безопасное место для нее! — Такое же безопасное, как для моей мамы? — Смерть приходит к каждому, — кривится Нин Шичжэн. — И что потом, отец? Ты женишься на ней, и потом? — Она родит мне ребенка. Мои дети постоянно умирают и не оставляют после себя наследников. Если вы не заботитесь об империи, то придется постараться мне, несмотря на лета и желание отдохнуть от лишних тягот, — широко улыбается Нин Шичжэн. Ему больно. Больно видеть жгучую ярость на лице сына. Больно ощущать себя старым и нежеланным. Больно от того, что эти неблагодарные дети упиваются эгоизмом и не видят — даже не пытаются посмотреть! — дальше собственного носа. Нин Шичжэн проглатывает улыбку, выравнивает лицо, смотрит равнодушно на сына-колючку. Тот молчит. Блестит глазами, но молчит. — Можешь идти, — отпускает император принца. Чай горчит, будто его заварили три дня назад. Император не знает, оставить Фэн Чживэй наложницей или сделать главной женой. У каждого варианта есть свои плюсы и минусы, каждый по-своему привлекателен. Он думает долго, возмутительно долго, никак не может принять решение. Лишь в день празднований понимает, что не готов дать ей столько силы. И дело не в ней, дело в ее предках. Наложница властвует, пока жив ее покровитель. Императрице покровитель не нужен, в ее руках достаточно ниточек, чтобы позаботиться о себе самой. Император решается и сокращает брачную церемонию до застолья и рек вина. Знает, что ведет опасную игру, принц Чу контролирует армию, и если он сломается в самой слабой своей точке, то Дачэн победит, но другие варианты еще хуже. Риск оправдан. Победа закроет многие нерешенные вопросы. К тому же не в правилах Нин Шичжэна отказываться от хорошей партии. Фен Чживэй делает вид, что не замечает оскорбления. Она похожа на изящную каменную скульптуру: такая же холодная и равнодушная. И все же лицо ее полно яда. Нин Шичжэн признает, что она привлекает его. Как хорошая битва. Как необъезженная лошадь. Как любая опасная ситуация с непредсказуемым исходом. Она волнует охотника, но не мужчину. Мужчина предпочел бы видеть ее хрупкой, нежной. Красивой головкой на теле, замотанном в шелка. Но выбирать не приходится. Пора покончить с Дачэном, и нет способа лучше, чем сделать его частью Тяньшэна. Он сидит на возвышении, смотрит на ядовитую каменную наложницу и ледяную ярость сына. Ждет, ждет, выжидает, пьет счастливое вино. Обретет он новую жену и мать детей или потеряет еще одного сына? Нин Шичжэн почти хочет, чтобы эта гроза разразилась, но она проходит стороной, оставляет после себя пьяные, веселые лица.2
Ладони Чживэй покрыты ранками, щеки искусаны изнутри, горло болит от крика. Разве могла она представить себе, что выйдет замуж? И за кого? За человека, который повинен в смерти столь многих! Еще месяц назад она восхищалась им, была предана ему, была готова следовать по его приказу на край света и заботиться о благополучии его империи, но та Чживэй умерла в день, когда ей поставили ультиматум. Словно и правда выпила до дна чашу с ядом. Умерла. А император смотрел на ее корчи, как жестокий ребенок. Нин Йи приходит утром в день свадьбы. Бледный, осунувшийся, с лихорадочно горящими глазами. — Я помогу тебе бежать. И ведь поможет, не посмотрит на опасность для себя, когда его останавливали такие мелочи. С ним невозможно играть в го, он рискует, рискует, рискует, но всегда бьет наверняка и выигрывает. Так и в жизни. Чживэй путается в его планах, играет в его постановке, учится отвечать тем же. Она даже приняла бы его помощь, не посмотрела бы на опасность для него, но император держит цепко. У него заложники. Мама, и брат, и Наньи. Вся семья, которая есть у Чживэй. Все люди, которые дороги ее сердцу. Как она может бежать без них? — Я подумал об этом, — говорит Нин Йи, хватает ее за руки, сжимает крепко, до боли, смотрит в глаза. Честный. Открытый, как горное озеро. Лжец. Он решает одну только задачу, важную для него лично. Хочет убрать ее из города, спасти от императорского гарема, любой ценой. Чживэй знает, что движет им, она сама взращивала в нем эту слабость. Впивалась, глубоко, глубже, наверняка. — Мои люди вывозят их, прямо сейчас. Тебе тоже пора идти! — шепчет он. Опаляет жаром. Почему из всех мужчин — он? Почему такой горячий, что от его близости бросает в пот? Почему хватает за руки и тащит прочь? Почему считает ее глупой, с самого первого дня? — Нет, — шипит она и вырывается из его хватки, на запястьях остаются длинные царапины, набухают кровью. — Я не верю тебе. Я не могу. Они моя семья, Нин Йи. Все, что у меня есть. — И они свободны только тогда, когда свободна ты. Если бы взглядом могли убить, она бы рухнула, прямо здесь и сейчас. Сломанной куклой, пустым телом. Иногда она жалеет, что в чаше не было яда. Мертвой она была бы свободна. — Принеси мне доказательство, — шепчет она, хватает Нин Йи за руки, пачкает его своей кровью, — что они на свободе, что они ждут меня. Тогда — и только тогда — я пойду с тобой. — Мне не нужно твое согласие. Чживэй почти видит, как он бьет ее по шее, как тащит безвольное тело, как спасает ее от нежеланного брака. — Ты же знаешь, что я вернусь, — шепчет она, почти касаясь губами его губ. — Что не брошу их. Что сбегу из любой темницы, в которой ты меня спрячешь. Она почти видит, как он хватает ее за горло и душит, душит, душит, чтобы избавиться от ярости, как выдыхает, как пытается вернуть к жизни, как ломается. — Чем ты будешь лучше него? Нин Йи отталкивает ее, смотрит мрачно — почему его любовь так похожа на ненависть? — и уходит, оставив задыхаться в облаке шелков. Чживэй смотрит на стены в богатых драпировках, перебирает дары, вновь присланные из дворца, по лицу ее текут слезы. Почему они не сбежали тогда? Жизнь была бы намного проще без императорской семьи. Чживэй всего лишь хотела свободы и независимости от мужчин. Неужели она просит так много? Служанки укладывают ее волосы, голова тяжелеет, болит, шея и плечи стонут. Вся проблема в императоре. Другим нет до нее дела, она им не угроза. Почему он не понимает, не видит, что Чживэй плевать на Дачэн? Она никогда не знала старой империи, не видит в ней надежды и спасения. Она просто хочет жить. День клонится к закату, для Чживэй подают паланкин, она смахивает последние слезы и улыбается своему дяде, который провожает ее в этот позорный последний путь. Мама… мама потребовала бы принести клятву, страшную, дурацкую клятву, которая освободила бы Чживэй. Как с Нин Йи. Почему она не вышла за него? Разве так плохо быть женой бесполезного принца? Неужели хуже, чем женой императора? Чживэй хочет сбежать (где он?), но ее голова тяжела и ноги спутаны шелками (где его доказательства?). Почему он бросил ее? Император оскорбляет ее, лишает клятв, оставляет только вино и дары. Золоченую клетку для бесчестной женщины, которая должна светиться от радости и гордости. Чживэй улыбается, она уже умеет носить разные маски, не прибегая к гриму. Ищет хорошее в оскорблении. Ей не приходится приносить клятвы верности. Она может не лгать небесам и ушедшим родителям. Она видит бледное, искаженное лицо Нин Йи, и его боль утешает ее сердце. Он бросил ее. Он допустил это бесчестие. Он и его схемы! Все из-за трона и власти! Будь проклято это семейство! Чживэй изгоняет гнев со своего лица, безмятежно улыбается поздравлениям, сжимает в руках деревянную шпильку. Хватается за нее, как утопающий за соломинку. В гареме тихо. Чживэй садится на кровать с подогретыми простынями, гладит нежный шелк, говорит себе, что все будет хорошо. Она выполнила свою часть сделки, теперь ее семья на свободе, император дал слово. Конечно, мог солгать, но он — ее лучшие шансы спасти близких, пусть и ценой своей свободы. Пока она жива, пока все они живы, она может бороться. Только смерть не оставляет ей вариантов. Чживэй вертит в руках деревянную шпильку, горько улыбается. У нее — у них! — было столько шансов, но каждый упущен, оставлен в прошлом. Зато честь, они оба сохранили честь, особенно она, благородная наложница, запертая в золотой клетке. Чживэй всхлипывает, в комнате заканчивается воздух, шелк впивается в тело, сдавливает грудь, мешает дышать, кричать. Чживэй вскакивает, бежит к окну, бьется со ставнями, ломает ногти, боль впивается в нее, подстегивает панику. Только не такая глупая смерть. Задохнуться от жалости к себе — как… благородно. Чживэй падает на пол, прижимается лбом к холодному камню, ищет хоть что-нибудь, за что можно уцепиться. Месть. Месть — прекрасный повод жить. Чживэй сидит на кровати с остывшими простынями и безмятежно улыбается. Она знает, кому отомстит, пусть пока не придумала — как. Это знание успокаивает, помогает без дрожи смотреть в лицо императора — как же он стар и слаб, забери у него власть, останется пустышка. — Ваше величество, — говорит она и опускается в поклоне, упирается горячим лбом в холодные ладони, ждет высочайшего дозволения подняться. Император подходит к ней, замирает на долгие минуты, проходит мимо. Чживэй сдерживает смешок: она молодая и здоровая, она часами может стоять на коленях, неужели он правда думает, что это сломит ее? — Твоя семья свободна. — Спасибо, ваше величество. Она сыграет свою роль до конца, ей не привыкать носить маски, чтобы защитить себя и близких. — Можешь подняться. — Спасибо, ваше величество. Чживэй поднимается, держит руки сложенными, благочестиво смотрит на пол перед собой. Образцовая юная леди, дядя гордился бы ею. — Подойди. Она беспрекословно подчиняется, семенит к императору, замирает на расстоянии протянутой руки, все еще смотрит в пол. — Ну почему с вами со всеми так сложно? — говорит император и тяжело вздыхает. — Раздевайся, давай покончим с этим как можно быстрее. Лицу Чживэй жарко, руки мелко дрожат, зубы стиснуты так, что больно ушам. Она думала… не думала… верила… — Нет, — выдыхает она и поднимает взгляд, смотрит на равнодушное старое лицо человека, которого ненавидит. Лечь с ним? Да она лучше себя убьет. — Это не было частью сделки. Он смотрит на нее тяжело, мрачно. Деспот, которому не подчиняются. Человек, не привыкший к отказам. — Нет, — твердо повторяет она и мотает головой. — Будет проще, если ты согласишься. Это не займет много времени. — Нет. — Ты же знаешь, что у тебя нет выбора, — говорит он и грузно поднимается. Чживэй усилием воли заставляет себя стоять неподвижно, смотрит на стену за его плечом. Лучше бы убежала, понимает она, когда он хватает ее за горло и притягивает к себе. — Тебе нечем торговаться, у тебя ничего нет. Смирись, — говорит он с неприязнью и толкает ее на кровать. Чживэй путается в юбках, падает, глотает горючие слезы. Драться? С императором? С хозяином, которому она добровольно отдала свою жизнь? Она цепляется за шелковые простыни, сжимает в ладони деревянную шпильку и всхлипывает. Смириться? Лечь с ним? Ни за что! Он распутывает шелковый кокон, и она заходится хохотом, выворачивается, замахивается. Шпилька легко протыкает глаз, словно для этого ее и выточили.3
«Почему?» — единственный вопрос, который занимает Нин Йи. Отец маленький, словно внезапно разделился надвое и одна половина ушла неизвестно куда; размером с ребенка — взять на колени, обнять и баюкать. Нин Йи часто мечтал о его смерти, упивался предвкушением мести, тем, как будет смотреть в потрясенные глаза и рассказывать о причинах своей ненависти, но никогда не верил, что этот день настанет. И не ждал его. Его любовь к отцу так же сильна, как ненависть, они сплетаются в единое целое, проникают друг в друга. Нин Йи смотрит на тело отца, запоминает все, до малейшей детали, позволяет боли набухнуть и разрастись. Переводит взгляд на Фэн Чживэй и не может найти ее в своем сердце. «Почему?» — бьется в его голове. Там, где была Чживэй, пусто. Пустота пылает красным, будто из него грубо вырезали кусок мяса. Она жадно втягивает в себя боль, смеется над Нин Йи безумным смехом, смотрит узкими глазами, с звучным хлюпаньем выдергивает шпильку из глаза и протягивает ему. — Почему? — шепчет он. «Проснись. Проснись!» — приказывает он себе. — Ненавижу вашу семейку, всю, целиком, — шипит пустота. — Ты же этого хотел, принц Чу. С самого первого дня — схемы, схемы, схемы. И я запуталась в них, как рыба в сети! Он, ты, твои братья, для вас жизни других — ничто, камни для игры в го. Вы считаете себя руками, которые раскладывают камни на доске, но знаешь что? Вы — такие же камни, — шипит пустота ему в лицо, опаляет своим жаром. «Она больна. У нее лихорадка. Надо позвать доктора», — думает Нин Йи, смотрит в черно-черные глаза и вновь спрашивает себя: «Почему?» Если бы она послушалась его и сбежала. Если бы он не послушался ее, оглушил и вывез за город, отдал Хэляну. Если бы они поженились, когда император решил облагодетельствовать принца Чу. Если бы… — Почему? Пустота хохочет. В комнату врываются слуги, приносят с собой запахи и звуки жизни, наполняют ее лязгом оружия и причитаниями. Слишком быстро. Слишком мало времени, чтобы принять решение, придумать план, разобраться в себе. Нин Йи смотрит на Фэн Чживэй, лихорадочно перебирает варианты. Во всех — она умирает. Он только и может, что выбрать ее смерть. Вместо мучительной казни — милосердно убить. Фэн Чживэй знает об этом, проходит вместе с ним тропами мыслей, кивает, горько улыбается, меняет улыбку на оскал и кидается на него с криком. Ну почему она не прислушалась к нему раньше? Стража реагирует быстро, но Нин Йи быстрее. Выхватывает меч из ножен гвардейца (скармливает пустоте боль), встречает Фэн Чживэй острием (скармливает пустоте слезы), проворачивает лезвие в ее груди, чтобы наверняка, чтобы ни один врач не спас (скармливает пустоте любовь). Смотрит в черно-черные глаза, и на текущую по подбородку струйку крови, и на покрытый потом бледный лоб. Провожает. Хотя бы эту малость он может сделать для нее. — Ненавижу, — шепчет Фэн Чживэй, на ее губах надуваются красные пузыри. — Может, в следующей жизни. Нин Йи выдергивает меч из ее груди, заставляет себя держать глаза открытыми, пока те не начинают слезиться, часто моргает. Когда к нему возвращается зрение, Фэн Чживэй лежит на полу пустым телом. — Позвольте? — говорит слуга. Он тянется к Нин Йи, тот отшатывается, переводит взгляд, смотрит на деревянную шпильку, торчащую из плеча. Тут же накатывает боль — белая, густая, злая. Нин Йи мотает головой, бурчит глухо «я сам», кашляет, пытается вернуть себе голос. Он принц, а не крестьянин. Не пристало ему терять лицо. — Убрать ее. Четвертовать и скормить диким зверям. Голову насадить на пику и выставить на главной площади. Пустота переливается красным и белым, голову раскалывает боль. Ну почему она его не послушала? — Ты все сделал правильно, — говорит Синь Цзыянь и кладет руку на плечо Нин Йи. — Я знаю. — Добился своих целей. — Я знаю, — повторяет Нин Йи, кладет руку поверх его руки и пожимает ее (держит в другой деревянную шпильку, хватается за нее, как утопающий за соломинку). — Спасибо. Я могу придумать для себя любое оправдание, но хватит жить прошлым. Настоящее куда увлекательней. — Она… — Прошу тебя, брат. Боль вспыхивает в нем жадным ночным костром, он торопливо сталкивает ее в пустоту, ждет, пока успокоится разум. Улыбается другу, ведет за собой по комнате — в движении проще жить настоящим. Ему никак нельзя останавливаться. — Нам столько всего предстоит сделать, — говорит Нин Йи. Смотрит в свою пустоту. Сталкивает в нее частичку любви с примесью ненависти. И частичку ненависти с примесью любви. И сожаление. И жажду мести. И крик. И сомнения. И желание уничтожить мир. — С чего начнем? — спрашивает Нин Йи. — С начала, — улыбается Синь Цзыянь. — С восхождения на престол. — Это ты хорошо придумал. — Начнем подготовку к церемонии? Церемония сложная, из многих шагов, но я тебе помогу. Нин Йи кивает. Вряд ли будет сложнее, чем убрать всех своих врагов чужими руками и отомстить обидчикам с помощью закона. Он же этого хотел, с самого первого дня. Все его схемы вели к одному финалу. На секунду ему кажется, что Фэн Чживэй права, он — всего лишь камень на доске для го. Хотел бы он посмотреть в глаза своему игроку и спросить «Почему?» Воткнуть шпильку в глаз. Нин Йи хватает свой гнев и сталкивает его в пустоту. Если ее не кормить, она исчезнет, оставит его в одиночестве. К этому он пока не готов. Она — его простое решение.