10 дней весны

      Шел пятый день мая. Все ушли десять суток назад. Они остались вдвоем, не сговариваясь. Один спрятался в сирени, упиваясь сладким запахом и тихой радостью. Другой в последний момент, отсчитавшись, выскользнул из строя и скрылся за главным корпусом. Первый видел это из своего куста. Когда все благополучно уехали, он выбрался из веток и тихо пошел искать второго. Было весело и дико от прилипшего к нему цветочного запаха и постепенно доходящего осознания — получилось. Крадучись вдоль стены, Ваня вдруг подскочил от внезапно закрывшегося впереди окна. Сам хотел напугать его, а этот придурок успел раньше. Из сирени Ваня не разглядел, кто именно это был. Теперь подошел к окну — а иначе в корпус теперь было не попасть, и довольно отметил, что от его появления второй солдат тоже резко вздрогнул.       Это был Иван, из соседней комнаты в казарме. Их вечно путали командиры — обычные пацаны, темные волосы, грустные глаза, торчащие скулы, детские губы, одинаковые имена. Несколько секунд они настороженно вглядывались друг в друга через стекло, пытаясь определить, всё ли так. Потом Иван открыл окно — единственное, с которого недавно отстала решетка, а обратно так и не приварили, — и впустил Ваню внутрь. Они были теперь в крайнем коридоре, напротив офицерского кабинета.       — Ты чего? — спросил Иван.       — А ты? — отозвался Ваня.       — Жить хочется.       — Мне тоже.       Первые сутки просидели на нервах. Боялись звонить домой. Боялись, что позвонят им. Что тогда делать, отвечать или нет? Но никто не позвонил. Ехать домой тоже стремались, на чрезвычайном положении везде стоят, везде проверки. Слушали новостные передачи по радио, сидя ночами в дежурке. Напряженные голоса дикторов обсуждали возможный ядерный удар. Им никто не верил, даже они сами. А оставшиеся в части солдаты к вечеру вторых суток уже почти не слушали и смеялись, медленно раскуривая сигареты — надо было экономить. По привычке и на всякий случай. Алкоголя не было, но они кричали песни с первых звезд до холодной полуночи, валяясь в траве, пьяные весной и непривычной свободой. Вернулись в дежурку, забились на узкую раскладушку, завернувшись в одно одеяло, и уснули. Под тихое шуршащее бормотание приемника, забыв погасить тусклую рыжую лампочку, свисающую с потолка на потрепанном проводе.       Ночью их разбудил какой-то далекий вибрирующий гул. Но спросонья показалось — гром. А на утро лампочка уже не горела. Приемник глухо молчал. Пропало электричество. Не ловила мобильная сеть. Молчали все рации и телефоны. Доходило медленно и мучительно. Они не хотели верить. Но какое-то внутреннее чутье, вбитое в мозг уроками гражданской обороны, заставило их сначала взломать дверь в казарменный блок, а потом наглухо закрыться там, буквально заткнуть все щели. И приготовить два комплекта химзащиты. Ночь не спали, сидели на койках друг против друга. Ваня заламывал пальцы, прикусив нижнюю губу. Иван сжал руки в замок до белизны костяшек и красноты в пальцах, слушал собственное сердцебиение.       К утру пустился дождь и лил все третьи сутки. Они сидели в столовой, глядя в большие окна на посеревшую пасмурную весну. И гадали — есть там что или нет? Дозиметра не нашли. А что, если кончится воздух? Нет, здание большое, быстро не кончится. А вот что, если радиация всё равно пролезет? Противогазы есть. Только как знать, когда их надевать… Пока не хотелось. Как-то глупо выйдет, если никакой радиации нет. Хотелось верить, что часть просто отключили, потому что все уехали. А мобилки? Ну, перебои со связью случались и раньше. А потом они просто разрядились, и… Полевые рации почему-то тоже не ловят ничего, ни одного сигнала, ни одного приема, ни одного ответа.       Ивану надоела эта тяжесть в голове, он раздраженно отвернулся от окна и уставился в стену. На ней, прямо над их столом, на который они опирались спинами, сидя на лавке, висела большущая фотография березово-сосновой рощи. Голубое небо позади и теплое солнце на листве — тоже, наверное, весна. Низ был криво ободран, это одновременно раздражало и вызывало желание протянуть руку и так же бездумно обрывать по миллиметровому кусочку. Стены были покрашены в приглушенный мышьяково-зеленый. Цвет им обоим нравился, но сами стены — побитые, с отвалившейся целыми пластами краской вместе со штукатуркой и грунтовкой, до самой блевотно рыжей кирпичной кладки, — навевали уныние и неприязнь ко всему окружающему. А еще эти веселые клубничные скатерти на столах. Вообще, столовку любили в основном благодаря им. Как-то сразу празднично весело делалось от этих ярких наляпистых принтов. Но, глядя на сочные спелые ягоды, хотелось ягод, а не жидкой перловки с черствым хлебом. А еще на этих скатертях были нарисованы цветы.       — Че, как думаешь, там живые остались? — спросил Иван, постукивая пальцами по столу.       — Наверное. Есть же убежища. Бункера всякие.       — Это хорошо.       — За девку переживаешь? — Ваня поднял на него синие глаза. Иван нахмурился.       — Почему сразу за девку? Там еще семья…       — За свою подумал. Вот и спросил. Только у меня ее нет.       — Что ж ты бежать надумал, если у тебя даже девки нет?       — А ты что надумал? Не стыдно к своей дезертиром возвращаться, когда все на войну уехали?       — Слышь, ты…       Ваня только отмахнулся и привалился к облупленной стене.       — Поехали бы со всеми, сейчас бы не торчали тут, не зная нихуя. Оба мы с тобой придурки.       — Сам ты придурок! — двинул его локтем Иван. — Да они там первые полегли, когда рвануло. Их же не в убежище, а на кордон повезли!       — Зная про удар, их бы не кинули.       — Ты, блять, радио слушал?! Никто не верил в этот удар! Может, его вообще не было.       — А что это тогда было? — еле слышно пробормотал Ваня.       — Да мало ли что. Вон, дождь пустился. Значит, в стороне гроза была.       — А свет? А связь?       — Мы ж думали уже, что просто часть обесточили в целях экономии. Да и что им…       Тут Иван отвлекся от своих нервных размышлений и заметил, что Ваня совсем уткнулся в стену, весь съежился и вздрагивает. Он схватил его за плечи и развернул к себе.       — Ты че ревешь? — растерянно улыбнулся он, не зная, что делать.       Ваня только судорожно вздохнул, низко опустив голову.       — Ну ладно тебе… Да разберемся как-нибудь…       — Пусти меня, — Ваня встал и быстро пошел к выходу из столовой, утирая глаза рукавом.       Иван хотел было по привычке бросить что-то стебное или хотя бы просто смешное, чтобы не обидеть, а так, повеселить. Стебать всё равно не перед кем. А ничего смешного в текущем положении не нашлось. И осознав вдруг всю эту серьезность, он сам пораженно застыл с болезненным комом в горле. Ванины шаги слышались в гулкой тишине коридора. Иван обвел глазами пустую столовую и снова стал смотреть в окно. Странно было в полном одиночестве. Еще пару дней назад кругом была большая толпа. Шум, голоса, глаза, дыхания, движения, людность. Он всмотрелся в окно, потом подошел к нему и оглядел двор. Застывшие как на картинке простые потемневшие турники, местами затертые до светлого металла. Бездвижный асфальт. Ряд деревьев. Цветущая сирень в стороне. И никого — ни-ко-го. Только дождь мерехтит, а весь пейзаж за ним не более живой, чем фото-картина над столиком.       Солдат оглядывается. Огромный зал столовой пасмурно мрачен. Пестрые бело-красные скатерти и зеленые стены. Серый пол. Тихо до ужаса. Раздражаясь собственной детской пугливости, он невольно срывается с места и летит вслед за Ваней. Никого больше нет. Страшно одному, непривычно. Как бы он тут без него остался? Да не остался бы, сразу бы ушел. Может, так было бы лучше, а может и нет. Он колеблется, размышляя, кого и в чем обвинять. Потом вспоминает его слезы. Потом песни под звездами. И спешит вперед. Зачем надо было злиться теперь ни с чего, ведь прав же браток — два придурка.       Страх не отпускал, в казарме было полутемно и стишком тихо, эхо множило шаги. Страшно — вдруг не найдет? Вдруг просто сейчас еще что-то страшное случится? Мало было того взрыва… Да никакой это и не взрыв был. Пусть гроза. Он влетел в комнату и с ужасом замер, потому что она была абсолютно пуста и убрана. Но в следующую секунду вспомнил, что Ванина соседняя, и он перебросил свои вещи туда, не сидеть же по разным норам. Соседнюю дверь было страшно даже открыть. Представил, что там вот так же не будет никого, кроме порядка и пустоты. И облегченно выдохнул, обнаружив Ваню на его койке, свернувшегося комком под самую стенку.       — Вань, слышь, ну прости. Психанул я чего-то. Но я реально не верю, что там всё прям пиздец. У них же куча укрытий всяких и вообще… Если мы тут с тобой до сих пор живы, то там тем более. Возьмем с тобой химзу, фильтры запасные, и пойдем до остановки.       Ваня не реагировал, только продолжал обрывисто дышать в стену.       — Вот приедем в город, там разберемся. Может, на нас вообще всем похуй будет в такой ситуации. И разъедемся по домам. Ты откуда?       Молчит.       — Я из К-нского. Ты не слышал, наверно, тот еще мухосранск. Вернешься домой, мамка обрадуется. И девка у тебя обязательно будет, прямо сразу, я тебе говорю, они любят таких — синеглазых и с песнями под звезды. Ну, Вань…       — А что, если мы умрем, когда выйдем? — тихо отозвался он.       — Да не, в химзе не умрем.       — А вдруг?       — Ну хочешь, переждем пару дней для верности?       — Ты извини… — пробормотал он, перевернулся на спину, прикрывая глаза рукой.       Иван тоскливо посмотрел на его мокрые красные искусанные губы, соленые от плача. Сам бы расплакался от такой стремной ситуации, в которой вообще черт знает что делать. Но при нем нет, хотя на Ваню смотреть не смешно, даже какие-то положительные чувства, помимо сожаления и понимания. Не постыдился выпустить эмоции, доверяет значит. Может быть, конечно, просто не сдержался, но Иван никаких особых слабостей за ним раньше не замечал. Веселый, спокойный, ну как все. Даже лучше — не городит херни, не загоняется, не лезет командовать, не молчит без конца, говорит в тему, честный и открытый, и с ним вообще нормально. Неожиданно для себя Иван повалился на узкую койку и сдавил Ваню в объятиях, прижавшись щекой к его мягкой мокрой щеке.       — Ты чего? — выдохнул Ваня, обнимая в ответ.       — Хорошо, что ты тут. Один бы с ума сошел.       — Да ты бы не сошел. А я вот уже начинаю.       — Нет, ничего, это просто эмоции. С ума ты не сойдешь, ты нормальный. И я тебе не дам.       И вот сейчас, к вечеру десятых суток, Иван почему-то вспомнил этот разговор и с досадой подумал, что вышло намного быстрее, чем он того ждал. Хотя он всерьез вообще не ждал, что кто-то станет сходить с ума. Да это и не сумасшествие. Он резко вдохнул, отклоняясь назад, на подушки, и с усилием провел ладонью по Ванином затылку, по мягкому ежику волос, и Ваня сразу понял и взял глубже. Ощущения усилились, заливая его кайфом, от которого трудно было соображать, но он еще помнил, что чего-то там не хотел. Не хотел, не хотел… Мягкие подушки, пульсация, пробивающая тело, пушистые волосы, скрип койки. Вспышка, и в последний момент он успевает оттолкнуть Ваню и кончить себе в руку, резко согнувшись и тяжело дыша.       — Да ладно, я бы… — охрипшим голосом произносит Ваня, сидя перед ним на коленях, и между губ его вязко тянется слюна.       Раньше было бы мерзко, а сейчас Иван решил, что сошел с ума. Он бросается вперед, целует его сразу резко, сжимает мягкие мокрые губы своими. И валит на пол, прижимая Ванины руки, хотя он не пытается сопротивляться и просто поддается, раскрывает рот, впуская его язык. Но дрожит так, что когда Иван прекращает его целовать и отстраняется, у Вани начинают стучать зубы. Но в глазах только доверие и ответное желание. И тогда Иван почему-то забывает думать о сумасшествии. Он решает, что вот это — уже серьезно. И поэтому нужно снять одежду, это больше не баловство, и достойно полноты ощущений. А еще Ваня достоин более красивого первого поцелуя. Хотя по сути он выйдет уже вторым. Но это неважно. Теперь осознанно и достойно.       Иван снова наклонятся к нему и целует по-другому. Мягко и нежно, принимая робкие ответы, и с каждым усиливая нажим, как бы объясняясь в чувствах. И снова проникая языком в его рот, мягко проводит по его языку, тут же ускользающему в сторону от непривычных ощущений. От переполняющей нежности и любви ему самому становится больно. Так он не любил даже её. Досада — черт знает где, в этой старой паршивой части, непонятная идиотская ситуация, какой-то случайный пацан… С другой стороны — благодарная радость и счастье. Если бы только не остался, если бы не взбрело ему в голову то же самое, или был бы на его месте какой-то мудак…       — Я люблю тебя, — бесконтрольно и неосознанно шепчет Иван.       — Я… тебя… — Ваня пытается справиться с дыханием, скачущим от возбуждения, но губы снова заняты поцелуем.       И как только до этого дошло… Каких-то десять дней. Впервые выйти из казармы они решились на пятые сутки. В трубах кончилась вода, надо было добраться до колонки. Дождь наконец прекратился, но с утра стоял непроглядный туман. Дозиметра так и не нашли, хоть и взломали все замки всех шкафов, какие были в подсобках и оружейках. Возможно, они хранились в бункере, но солдаты не знали, где взять ключ. Взломать бункер подручными средствами нереально. В противогазе и химзащите неудобно, неприятно и резиново. Но смотреть друг на друга со стороны было смешно. Вот только стоило отойти на десяток метров — и сквозь туман уже не разглядеть ничего. Тогда вечером они решили идти в город, как только спадет туман.       Но туман не спал и на шестые сутки. Даже не поредел, а как будто еще сгустился. Они снова вышли за водой. Пока Ваня качал воду, скрипя вверх-вниз рычагом колонки, Иван всё озирался, пытаясь разглядеть что-то в тумане. Но была еле-еле видна только казарма, высилась серым пятном рядом с ними. Постоянно слышались вокруг какие-то звуки, Ваня замирал и прислушивался, Иван оборачивался к нему, и он продолжал качать. Капюшоны шелестели по ушам, да еще этот лязг. Хотелось снять противогазы, вдохнуть свежего воздуху и закурить.       — Как же понять, есть она или нет? — тоскливо протянул Иван, имея в виду радиацию.       — Не знаю, — отозвался Ваня, отставляя ведро. — Наверно, без приборов никак.       — А я что-то вроде помню, что должен быть то ли вкус, то ли запах металла.       Ваня напряженно посмотрел на него. С одной стороны было реально опасно, а с другой они постоянно чувствовали себя глупо, расхаживая в химзе по этой неизвестности. Может и нет никакой радиации. В этот раз рисковать не стали. Но мысли одолевали, время шло, и постоянно казалось, что в конце концов оно дойдет до чего-нибудь плохого. Что, если кто-то вернется в часть? Да командиры их под трибунал пустят. Или еще чего похуже. Может, всё-таки пора уйти? Может, завтра тумана не будет. Ваня задумчиво смотрел на коричневые трещины в пожелтевшем кафеле, медленно выливая на себя холодную воду из ковша. Запах мыла заглушал душную плесневелую сырость. Мысли уже занесли его домой. Как там было бы, если бы что-то случилось? Где их искать, если они в бункере? А потом он представил, как Иван возвращается к своей девушке, как она встречает его…       Вечером они долго говорили и решили, что нужно идти. Неизвестность переносить было слишком тяжело. Даже если не спадет туман. Найти карту, определить направление, выйти на трассу, а уж она выведет к людям. Седьмые сутки начались с матерных комментариев тумана и сбора вещей. Потом они доели вчерашнюю гречку, напились сладкого чаю с хлебом, который теперь можно было мазать маслом сколько влезет. Уходить было не страшно, слишком всё это осточертело. Но из зеленой клубничной столовки всё никак не хотелось выходить, и они болтали о всякой ерунде чуть не до полудня. Потом всё-таки собрались и пошли. Из части вела узкая кривая дорога, петляющая между посадками и ветвящаяся поворотами на срубы, а через пять километров врастающая в маленький хутор. Где-то посередине её пересекала трасса. Ходил по дороге только Иван и только раз, когда отпустили в хутор за сигаретами, поэтому был уверен, что дойти можно даже в тумане. А на трассе, может, даже попутку удастся поймать, если не всё так плохо.       Но они шли и шли, прошло четыре часа, а ни трассы ни хутора не было. В противогазах было уже мокро от конденсата и тяжело дышать. Вокруг — деревья, выплывающие из тумана. Размокшая от дождя грунтовая дорога. В белом киселе потонуло всё, он окружал и напирал, буквально надавливал. Это раздражало и злило. Душила и парила химза. Хотелось просто сорвать с себя всё и заорать так, чтоб от крика туман враз разлетелся и совсем пропал. Карта не спасала, потому что совершенно непонятно было, сколько пройдено и где именно свернули не туда. Старый компас, найденный в оружейке, тоже не очень-то помог. Да и стрелка его не всегда держалась на север. Солдаты растерянно замерли.       — Может, фильтры сменить? — предложил Ваня. — Дышать тяжело.       — Нахуй, — отозвался Иван и просто стащил с себя тяжелую резиновую морду.       Сразу стало легче жить, свежий прохладный воздух вскружил голову и наполнил силами уставшее тело. Ваня сделал то же самое. Попробовал воздух. Ничего особенного не почувствовал и вдохнул полной грудью. Стащил перчатки, утер взмокшее запаренное лицо, но руки тоже были мокрые и пахли резиной. Без капюшона сразу стало ясно и тихо вокруг. Только постоянно слышались какие-то странные звуки. То что-то хрустнет, то щелкнет, то прошуршит, и будто совсем рядом, но ближайшие заросли абсолютно неподвижны, а дальше ничего не видно. И это страшно. Иван достал сигареты, но курить не спешил, всё принюхивался.       — Чувствуешь металл? — спросил он.       Ваня отвлекся от звуков и вовремя придушил растущий страх.       — Не знаю… По-моему дождем пахнет. И весной.       Иван вздохнул. Этот самый запах весны, дикий, опьяняющий, радостный, доводящий до одурения разум и тело и терзающий его еще с февраля, заставил тогда выйти из строя и остаться здесь, чтобы сбежать. Сбежать к своей девушке. Позади Вани утопали в тумане раскидистые ветки в остатках мелких белых цветов — то ли яблоня, то ли абрикос. А может быть, вишня. Иван тоскливо вдохнул эту влажную весну, и теперь ему показалась какая-то еле различимая металличность. Но это, наверное, просто сырая земля. Никакой страшной опасности в воздухе не чувствовалось. Сейчас больше тревожило то, что они неизвестно где, потерялись в тумане, и черт знает, куда и как идти дальше. А еще эти дурацкие звуки. В тумане бывает так — слышно непонятно что и непонятно откуда, расстояния и направления звуков искажаются о висящую воду. Он это знал, но всё равно было страшно. Закурили. Ваня дернул отцветающую ветку, она брызнула мелкими каплями и закачалась, роняя последние лепестки.       И в конце концов решили возвращаться. И шли до самой темноты, постоянно пытаясь разобраться в карте, следить за компасом. Они оба уже устали от всего — страха, неизвестности, химзы, тумана, ходьбы, нескончаемой зеленки. Наконец, когда было почти совсем темно, и они уже подумывали о фонарях, дожидаясь, кто первый предложит или достанет, дорога выровнялась. Впереди посветлело. Зеленка кончилась, веток по обочинам уже не было, одно марево впереди. Они уже абсолютно не представляли, где оказались. Пытались вернуться, но, может быть, всё-таки вышли к трассе? Снова ветки по бокам, да и дорога вроде как знакомая. И наконец впереди начало проявляться светлое в темноте здание казармы.       Иван выругался и в сердцах пнул ногой стену, посмотрел на притихшего уставшего товарища и тяжело вздохнул. Ваня побрел вдоль казармы вслед за ним, ведя кончиками пальцев по шершавой стене. Вздрагивая от обострившихся в темноте странных звуков тумана. В зеленке их было много больше, но привыкнуть к ним нельзя. Они не такие, как обычно, и это напрягает, пугает. Раз они там, уже когда начало темнеть, услышали какой-то ужасный искаженный и будто размноженный низкий выкрик. Иван сказал, что это была птица, но верилось с трудом, хотя действительно было немного похоже на ворону. Но почему крик только один? И настолько странный, что от ужаса тяжело было двинуться с места, в груди похолодело и мелко застучали зубы. Но друг перед другом они пытались изображать бесстрашное спокойствие, и только это спасало обоих от паники.       Теперь хотелось поскорее упасть на койку. Было уже одиннадцать вечера. Забросив вещи в казарму и скинув проклятую химзу, они взяли ведра и отправились за водой. Вымылись, не осталось сил варить кашу, сели пить чай. В подсобке еще пару дней назад нашли старую лампу и даже полканистры керосина. Теплый рыжий свет трепетал на лицах и блестел в глазах. Они вспоминали детство, согревая руки о горячие кружки, и чай был такой сладкий, и было хорошо. Настроение поднялось до того, что расхотелось спать.       В комнате за несколько дней стало очень душно. Поколебавшись, они всё-таки решились и открыли окно. Ворвавшийся внутрь запах весенней ночи захватил обоих и заставил застыть на месте, вглядываясь в сумеречный синий туман. Потом они посмотрели друг на друга и засмеялись. Усталость незаметно исчезла, хотелось не спать до утра. Повалились на кровати и продолжили болтать. Ивана снесло в воспоминания о девушке, которыми он откровенно делился с Ваней, пока не почувствовал, что откровения довели до возбуждения. Ваня уже минут десять сидел, скрутившись и поджав колени под самый подбородок. Слушать было интересно, хоть и завидно, но что теперь делать? Иван замолчал, потому что наводящие вопросы прекратились, и вообще почему-то расхотелось вспоминать о ней. Глядя на растерянного сжавшегося Ваню, он усмехнулся и сжал свой член сквозь брюки, кусая губу и опять вдыхая весну, нисколько не приедающуюся, а будто обострившую свой дух воспоминаниями о любви.       Ваня видел, что он не стесняется, и сам не хотел, но что-то стесняло. Не привык. Их комнаты были рядом, но компании разные. У Ивана часто смеялись, шумели, у них были журналы, и они привыкли откровенно болтать и делать всё вместе. У Вани обычно решали кроссворды, читали, говорили о проблемах насущных или просто ныли, а сам он привык молчать и скучать. И что сейчас делать он не знал. Выйти будет глупо, сидеть и терпеть, продолжая стесняться, тоже глупо, а Иван на него так смотрит, что уже совсем стыдно. Тут он резко сел, спустив ноги с кровати и каким-то веселым взглядом уставился на Ваню.       — Что, ни разу не было девки? Даже не всерьез?       Ваня мотнул головой.       — Вообще ничего?       — Ну, вообще, и что? Какая разница? — хмуро проворчал он, сжимаясь еще сильнее.       — Щас я тебе покажу, какая, — усмехнулся Иван.       Сел на пол прямо перед Ваниной кроватью и потянул его за ноги, заставляя спустить, но Ваня попытался отодвинуться от него.       — Не надо.       — Да перестань, тебе понравится. Но скажешь кому — убью.       Иван весело улыбался, и Ваня перестал отпираться, потому что это было глупо. Но смотреть на него не мог и отвернулся, кусая сжатые в кулак пальцы и позволяя расстегнуть ширинку и спустить брюки. Сердце колотилось как сумасшедшее, что дышать было тяжело. Совершенно другие ощущения, когда тебя трогает другой человек. Возбуждение скакнуло еще сильнее, а когда Иван провел языком, всё тело покрылось колкими мурашками. Какие поразительно сильные ощущения может извлекать из одного тела другое. Он знал об этом и до этого, но никогда не задумывался. Завидовал другим, даже не сознавая, чему завидует. Настолько сильно приятно и одновременно стыдно. И это с каждым моментом, каждым ощущением, явно и глубоко отбивается в памяти против воли. Влажный язык, мягкие губы, сжимающиеся вокруг, его горячий рот. И финалом такая горячая и яркая вспышка, что по сравнению с ней меркнет всё, уже даже плевать на всю эту идиотскую ситуацию, всё кажется пустяком. Он наконец раскрывает глаза и смотрит на Ивана, утирающего рот рукавом формы. Это просто счастье невообразимое, что они остались здесь вдвоем.       — Поможешь теперь мне? — спросил Иван, переводя дыхание, и сел на свою кровать, откинувшись на стену.       — Я попробую. — Ваня застегнул брюки и сполз на пол.       Проснувшись на восьмые сутки, они снова оказались во власти напряжения и неизвестности. Долго лежали в постелях, глядя в нависающие сверху верхние ярусы кроватей. Ничего не приходило в голову. Никаких решений. Туман не сходил. Снова потеряться не хотелось, и так чудом вернулись вчера. В части было спокойно и будто бы безопасно. Оставалось только ждать, когда спадет туман. Но почему тогда нет связи? Сварили кашу, поели. Пустые коридоры казармы были скучны, унылы и пасмурны. Солдаты вышли во двор, со скуки позанимались на турниках, вспомнили строевую подготовку. Нашли в подсобке старый мяч и попробовали гонять в футбол, но разбегаться далеко, теряя друг друга в тумане, было неприятно. Они сели на лавку под боксами и закурили, слушая туман. После каждого звука один из них спрашивал, что это, а другой пытался придумать ответ.       Два дня они вот так бродили по территории части, болтая и пытаясь найти занятие. Пели, играли на гитаре, валялись в мокрой траве, разглядывая насекомых, перебирали автоматы и пистолеты в оружейке, пытались поймать связь по рации, читали учебники, исправляли карандашом устав. Со скуки заглядывали в чужие комнаты, искали что-нибудь интересное. Нашли карты и журналы. Перепачкались зеленкой. Это было девятого дня, когда, насмотревшись журналов, они снова помогали друг другу и случайно смахнули с подоконника банку с водой, в которую поставили букет сирени. Потом, собирая осколки, Ваня поранил палец, Иван взял его руку, провел языком по кровоточащему порезу и пошло взял его палец в рот шутки ради. И почему-то на всю оставшуюся жизнь запомнил металлический вкус крови — интересно, такой должен быть от радиации? — а еще отчего-то испуганные синие глаза Вани и ветку сирени, которую он прижимал к камуфляжной груди.       На самом деле Ване в тот момент было не столько страшно, сколько удивительно. Он вдруг понял, что всё могло быть по-другому, он мог быть сейчас здесь один, или потеряться в тумане, или уехать со всеми в грязное адище войны, или даже быть уже мертвым. А здесь хоть и жутко, и непонятно, но с Иваном не выходит отчаяться, потому что он самый хороший и веселый из всех, кого Ваня знает. И если все другие умерли — спасибо судьбе, что оставила с ним именно его. И вот эта мысль его уже напугала. А дальше они отправились искать перекись, но нашли зеленку.       На десятые сутки они даже не возвращались к вопросу «Что делать?». Просто смирились и ничего не ждали. Привыкли к туману. К молчанию рации. Просто радовались жизни и друг другу. Впереди еще как минимум несколько дней. Спадет же этот туман в конце концов. Почему-то они были уверены, что ждать этого еще точно не один день. И вечером, придя в себя от вспышки своей внезапной любви, уже вернувшись из ванной и сидя на кроватях, глядя в окно поверх сирени, они вдруг услышали из тумана очередной странный звук, заставивший содрогнуться. Показалось или нет? От страха забилось сердце и зашумело в ушах. Они уставились друг на друга, но сохранить спокойствие не получилось ни у кого. Это был не туман. Это совершенно точно хлопнула дверь в казарму. И в коридоре уже слышались гулкие шаги.