Конфеты с ликёром

На улице теплый, июльский ветерок. Яркое, греющее солнце и большие, пушистые облака. А холод все равно пробирает до костей, на улице шум и смех, а тишина внутри давит. Обида нарастает, а в уголках глаз скапливаются маленькие капельки слез. Во рту словно чувствуется солёность, от этих самых слез, что Чуя отчаянно пытается вытереть рукавом. Он буквально пролетает два лестничных пролета, слышит собственный цокот каблучков, и скрип пола. Прядки рыжих волос, падают на лицо, что Чуя уже в который раз пытается сдуть. Он забегает в комнату, хлопает дверью и забивается в угол, прикрываясь тонкой, прозрачной шторкой. Утыкается в собственные колени, и уже по привычке отдергивает края рубашки. Он слышит цокот таких же каблучков и скрип половиц. Чуя сильно жмурит глаза, сдерживая слезы, не поднимает головы, даже когда дверь открывается. Он прекрасно знает кто там, и это ещё сильнее заставляет внутреннюю обиду расти. — Чуя... — Уходи. Он все же открывает глаза и слегка щурясь смотрит на Дазая. Он весь в ссаддинах и синяках. Свежих и давних. В царапинах, разодранной кофтой в области локтя, и запчакавшихся в земле штанах. — Спускайся, нам нужно поговорить. Чуя смотрит на него снизу вверх, спускаться он не собирается, так Дазай его не достанет. Это можно считать одним из преимуществ способности. — Я не хочу с тобой разговаривать. Голос предательски дрожит, а к горлу снова подступает ком. Чуя вновь отдергивает края рубашки. Это выдает его беспокойство. Дазай не говорит нечего, просто так же продолжает смотреть на него, изредка заправляя прядь за ухо. Это напрягает и Чуя сдается. Медленно опускается на пол, и прожигает васильковыми глазами. — Я сожалею. — Ты врешь. Чуя складывает руки на груди и фыркает, обида почти прошла, но все ещё жжет изнутри. Дазай широко улыбается и с лёгким раскаянием в глазах, смотрит на мальчика. Смотря на эту улыбку, обида забывается, от чего Чуя лишь сильнее злиться. — Наверное прыгать с горки было плохой идеей, — Дазай неловко усмехается и потирает свежую рану на локте. Накахара смотрит на него, и незнает, почему, злится ещё и на ту злосчастную горку. — Ты все время так говоришь. Чуя может на пальцах сосчитать с чего он только не прыгал, и не пытался как то покалечится, хоть и совсем этого неподразумевал. И откуда в таком возрасте, такая тяга к смерти. Чуя все ещё пытается понять. Вместо ответа следуют лишь объятия. Чуя предпринимает лишь слабую попытку выбраться, но потом сдается, с горечью понимая, что обида испарилась окончательно. — У меня есть пару конфет с ликёром, простишь? Чуя лишь прячет улыбку. *** На улице холодно. Осенний ветер, раздувает листья. А капельки дождя, стекают по стеклу, оставляя разводы. На улице холодно, а внутри тепло. Противно тепло, с привкусом вина на губах, и казалось бы детской обидой в душе. Чуя снова смотрит вниз, припоминая, что подобное уже было. Только тогда не было утешительного вина, а конфеты с ликёром кончились. Он вновь слышит звук скрипящих половиц и топота. Только сейчас он на это словно не обращает внимания, может из за выпитого вина. — Замолчи. — Но я ещё даже нечего не сказал. Он слегка пьяно пошатывается и смотрит на Дазая. — Но я знаю, что ты скажешь. Чуя не просто знает, что он скажет, а знает даже, что сделает. Он думает о своем, но все равно неотрывно смотрит в карии глаза. Они оба взрослеют. На место конфет с ликёром, стащеных из комода преподавательницы, пришло вино. А на место прыжков с горок или деревьев, пришли многоэтажные здания, с которых увести Дазая, стало ещё труднее. Нервы портятся ещё сильнее. На Осаму снова свежие раны, только более рваные. Волосы более темные, и даже глаза уже кажутся не такими. Только улыбка, так же бесячая улыбка и упертость барана. Из размышлений его вывел лишь резкий рывок вниз, и удар о дощатый пол. Чуя потер ушибленное место, с горестью смотря на разбитую бутылку вина, и со злостью на Дазая. — Тебе бы перестать пить эту дрянь. — Ах, ты скумбрия! Парень встаёт, чуть не задевая осколок, и зависает на несколько секунд в задумчивости. Ему эти секунды кажутся целой вечностью. Чуя вновь смотрит на синяки и бинты на Дазае. Вспоминает как в детстве, сам перевязывал раны, наигранно злился, но все равно не позволял Осаму сделать это самому. Он зависает, пошатывается, словно либо от алкоголя, либо от чертовых воспоминаний. Дазай ловит его и заключает в те же, казалось бы детские объятия. Накахара не вырывается, только тихо рычит. — Ты не поранился? — Когда ты начал думать о моём самочувствии? — Тогда же, когда и ты. Осаму ухмыляется, наматывая на палец прядь рыжих волос. — Кстати, я даже принес тебе пару конфет с ликёром...