Пустое

Лю Хайкуаню тяжело принимать то, что происходит. Им обоим тяжело, но Хайкуань выжимает педаль газа в пол, дрифтуя на поворотах с непроницаемым выражением лица, и без перчаток избивает боксёрскую грушу, оставляя на плотной ткани кровавые разводы. Целует отчаянно, горько, срывает пальцами пуговицы и бьётся затылком о стеклянные стены. Он смотрит на фортепиано и вспоминает, что никогда не хотел быть музыкантом. Он вспоминает, как у него болели связки между пальцами, как он не хотел состригать ногти. Вспоминает, как отец усаживал его на колени, показывал, как правильно играть и настойчиво сжимал руки, направляя за собой. Хайкуань вспоминает, как ему претило всё, что он делал каждую секунду своей жизни до тех пор, пока это не преобразовалось во что-то новое. Что-то, от чего он уже не мог убежать. В интервью и на камерах он сохраняет спокойствие и уверенность, говорит слова, которые нужно говорить, когда твоя карьера стремительно идёт в гору: «Мой профессионализм растёт» «На фоне успехов я стал спокойнее дома» «Никогда еще не чувствовал такого подъёма» А глаза его бегают. Бегают испуганно, смущенно и отчаянно. Взгляд действительно мечется, пустой и затравленный, а костяшки пальцев сводит несуществующим холодом так, что приходится прятать руки за спину, смыкая в замок. Никто из нескольких сотен людей не замечает этого. Они никогда не замечают этой тревожности, что сочится от Лю Хайкуаня, как капли вина на белую скатерть, пока не заполняют собой всё вокруг. Ван Чжочэн замечает. Он всегда всё замечает. Хайкуань в актерстве дольше, но рядом с Чжочэном он чувствует себя профаном. Нулём без палочки, вшивым духом. Хайкуаня легко обидеть, легко задеть — когда он не справляется, когда не может казаться себе идеальным и расстраивается, то ведет себя скверно даже с теми, кого любит, просто потому что чувство внутренней пустоты гложет его так сильно, что оседает на языке горечью. Он знает, понимает, что он не всегда может быть идеальным, но его маска трещит по швам каждый гребанный раз, превращая в затравленного, испуганного зверёныша. Он лишь сосуд, наполненный до краёв незримым, вязким ядом. Чжочэн по сравнению с ним кажется небожителем, что никогда не чувствует, будто бы из-под ног уходит сама земля. Он король хаоса, король не идеальности — даже его образ, подобранный стилистами кричит о растрепанности, кричит о совладении с неловкостью, сумбуром и крушением всех планов. Растрепанные волосы, странного сочетания цветов одежда. Чжочэн улыбается ртом, улыбается глазами, и эта улыбка — азарт, огонь. Он молниеносно выкручивается из любой неловкой ситуации, в том числе и с Хайкуанем, а тот с ужасом осознает, что никогда не испытывал ничего подобного. Чжочэн горит, растёт, недоумевает и смеётся со всего, что касается себя и своих образов, а Хайкуань ощеряется, закрываясь глубоко внутри. Хайкуань не уверен, во что влюбляется. В огонь, или в Чжочэна. Если бы на роль в «Неукротимом» брали по внутренней сути, по самым ярким образам собственной личности, то это был бы настоящий обмен ролями. На Ван Чжочэне прекрасно бы сидели одеяния ордена Лань. Улыбка, живой и яркий огонёк, неумолимо цветущий в его сущности, освещал бы съемочную площадку не только в моменты перерывов. Он хороший актер. Он отличный, просто превосходный актёр. Хайкуань влюбляется слепо, озлобленно, с толикой обиды. Он — полный противоречий, табу и желаний, загнанных так глубоко, что те вот-вот готовы прожечь изнутри огромную, зияющую дыру. Он — комок нервов, падающий в пропасть бирюзового моря. Ван Чжочэн тянет за плечо и целует в уголок губ, глядя всё тем же, невероятным взглядом, сочащимся патокой любви, в которую Хайкуань никогда не поверит. О глубине которой, вероятно, никогда не узнает. Чжочэн скажет ему, много позже, когда Хайкуань найдёт в себе силы поверить: — То, что разбилось — всегда можно склеить. Но то, что однажды было склеено — всегда будет разбито. Рассыпавшаяся на крупицы стеклянная столешница будет блестеть на светлом паркетном полу, и Лю начнёт собирать осколки голыми руками, сталкиваясь в каждой крупице с собственным отражением. Он не порежется, он не оступится — как и всегда, как и всю жизнь. Он просто закроет глаза.