Неразлучники

And tonight I may be by your side. But tomorrow I will fly

Она ему понравилась. Тьелко — эта дориатская девка — понравилась. Куруфин не смог бы сказать, насколькло применимо это простое слово к Келегорму, но совершенно точно почувствовал, как у брата сбилось дыхание, когда она, истощённая, но такая уверенная, впервые попалась им на глаза. Потому что привык чувствовать Турко, как себя. Потому что их всегда было только двое. Всегда. Теперь вот была она. То есть не было ещё, но точно будет, потому что это ведь Тьелко, и если она ему... понравилась, то всё решено. Куруфин, спрыгивая с лошади и неотрывно глядя в чужие золотые косы, которые тревожно подпрыгивали в такт движением хозяина, мысленно попросил: «нет. Тьелко, нет». Но уже знал: да. Потому что его самоуверенный, величественный брат не шёл — бежал навстречу ей. Своей, наверное, судьбе. Они забрали её с собой. Конечно, они забрали её с собой, пусть дева не слушала сладкие речи Келегорма, не таяла от его прекрасных улыбок. Всё твердила про какого-то Берена, которого непременно нужно спасти. Брови у Курво подпрыгнули в изумлении (она пошла отвоёвывать этого своего человека у Саурона — сама?), но никто не обратил на этот жест внимание, потому что Тьелко как раз обещал деве кров в Нарготронде и помощь в спасении Берена. Лютиэн — так звали гордую деву, как выяснилось — смотрела на брата недоверчиво. Конечно, она ведь знала, кто они такие. Знала, чем они знамениты. Келегорм говорил с ней уже довольно долго, но принцесса будто вросла в землю, где стояла и не двигалась с места. Куруфин выдохнул и сделал шаг вперёд, так что Лютиэн посмотрела и на него — впервые. У неё глаза были синие и какие-то неестественно огромные. У Курво на лице, будто в противовес самой дружелюбной гримасе, на которую был способен Келегорм, застыло угрюмое выражение. Он сказал, сам не зная, зачем: — Мой брат говорит правду. Мы будем рады приютить тебя и оказать тебе помощь, Лютиэн, дочь Тингола. Она кивнула: — Спасибо, — снова посмотрела на Келегорма, будто не могла не смотреть. Курво точно знал, что она забудет про своего Берена уже сегодня, потому что это просто глупо — сравнивать этого человека, каким бы благородным он ни был, и Тьелко, а ещё потому что Куруфин очень хорошо знал брата. Знал, на что тот способен. Поэтому да, конечно, они забрали её с собой. Уже направляя лошадь вслед за братом, Хуаном и их гостьей, Курво вдруг понял, что если бы он не вмешался, дева могла бы отказаться идти с ними, потому что медовым словам Тьелко она почему-то не верила, хотя наверняка не смогла бы объяснить, почему. Просто чувствовала, что это путь в один конец. Они все чувствовали, но молча двигались вперёд. Интересно, если бы она отказалась, Келегорм бы её отпустил? На него не похоже, но не стал же бы он взваливать её на коня, как тушу оленя после удачной охоты? Всё-таки дева — не дичь. По крайней мере, Курво понадеялся, что Тьелко ещё помнит разницу. Он вдруг пришпорил лошадь, нагоняя брата. Захотелось заглянуть ему в глаза, прочесть там то, что он чувствовал и так, будто дориатская принцесса его душу встревожила. У Тьелко глаза были... Растерянные. Он будто ещё не осознал, почему в груди так сладко тянет, почему так тяжело дышать, а ещё тяжелее — не смотреть на эти её чёрные локоны, на острые плечи, на белые руки с голубыми венками и выпирающими беззащитными косточками, на тонкие брови и полные губы. На неё, Лютиэн, не смотреть. Курво коснулся разума брата через осанвэ, как умел и как привык. Он не собирался нырять в этот сумбур сейчас — знал, что утонет там — просто хотел получить хоть какой-то знак, что всё в порядке. «Глупец! Ничего не в порядке, ты разве не видишь»? Видел. Но всё равно — тянулся, потому что это же Тьелко, Эру. Разве они не делились друг с другом всем раньше? Брат ему коротко и натянуто улыбнулся, своей дежурной улыбкой, которая «оставь». Которая «не лезь». Курво отшатнулся, будто его ударили. Лучше бы ударили. И только сейчас он заметил, что Лютиэн, которую за эти короткие мгновения он уже успел возненавидеть, сидит на мохнатой спине Хуана. Он... Позволил? Этот своенравный пёс, который не подпускал к себе никого, кроме хозяина, покорно вёз на себе незнакомую деву? Неужели и он почувствовал? А она расслабилась, потому что её худые плечи, которые так манили Келегорма, опустились, потому что она прижалась всем телом к Хуану, зарылась в его белую шерсть. Куруфин отвернулся. Они так и ехали до самого дома — в неловком молчании, которого никогда раньше не было между братьями. Курво подумал, что он непременно должен дать понять Тьелко, что поддерживает любое его решение, потому что не хочет заставлять брата выбирать между собой и судьбой. Потому что не хочет даже думать о том, что Турко выберет. Даже если теперь с ними будет она — эта вот, которую хотелось удушить — пусть. Это совершенно не значит, что им с Келегормом нужно отдалиться друг от друга. Нет, конечно же, не значит! Они же неразлучники — так когда-то давно Нельо сказал. Они пронесут свою особую связь сквозь вечность. Нужно было поговорить. Не жестами, не глазами, не через осанвэ, а словами и без свидетелей, но с ними теперь была Лютиэн и Келегорм почему-то (Курво, конечно, не знал, почему) не хотел отпускать её ни на секунду, будто желая быть ближе к ней. Будто стремясь впитать в себя её запах. В одно мгновение Куруфин ухватил брата за белое запястье, останавливая. Останавливая это падение. — Нашей гостье необходимо переодеться и отдохнуть, — голос звучал ровно и уверенно. Тьелко не спешил вырывать руку, и они так и стояли. На ступеньках, чуть позади девы и Хуана, которого она растерянно гладила по холке. — Но Берен... — она считала необходимым напомнить. Келегорм дрогнул. Нет, не телом — брат себя слишком хорошо контролировал, но всем нутром. Куруфин вдруг почувствовал, что стало больно, будто это была его собственная боль. Он продолжил, давая Тьелко отсрочку, давая возможность прийти в себя. — Ты пообещала отдохнуть и принять помощь, так держи же своё слово, Лютиэн Тинувиэль, — уголок губ приподнялся в улыбке. Курво это ничего не стоило, в то время как Тьелко так и стоял, как каменное изваяние. Естественным показалось желание успокоить его хоть как-то, но Куруфин не смел — знал, как Келегорм презирает жалость, пусть в этом порыве её не было ни капли. — Ты отправишься на рассвете, если так хочешь, — безэмоционально сказал ей Келегорм. Они — и Лютиэн и Курво — посмотрели на него с изумлением, будто не могли поверить, что Тьелко отпустит её просто так к этому... Берену (на смерть — Турко не мог этого не понимать). Тинувиэль чувствовала, что где-то здесь есть подвох. Курво же точно знал, где именно он кроется, и всё же они смотрели на охотника, который пока что отпускал свою добычу, будто ожидая более удобного момента для нападения. Ночь настигла их, опустилась на плечи, и Курво был рад ей, как никогда, потому что всё ещё чувствовал острую необходимость поговорить с Тьелко наедине, а правила приличия требовали оставить деву в покое до восхода. Только вот, кажется, правила приличия волновали Келегорма в последнюю очередь. Охотник высвободил свою руку из хватки брата и шагнул на ступень выше, где рука Тинувиэль вцепилась в шерсть Хуана, будто он мог её спасти от светловолосого лорда. Куруфин ничего не сделал. Смотрел, как брат скалит зубы в обворожительной улыбке, как он берёт Лютиэн за её тонкую белую руку, поворачивает и целует запястье с внутренней стороны там, где голубые вены и беззащитная косточка. Она не дышала. Она подалась вперёд, а затем резко замерла, словно опомнившись. Моргнула своими неестественно огромными и синими-синими глазами и тихо шепнула: — Спокойной ночи, лорд Тьелкормо, — и скрылась из виду прежде, чем кто-то из них успел сказать «тебе покажут твои покои». Она и так знала, что покажут. Сейчас уйти было важнее, чем все эти формальности, тем более, что братья сами говорили, что ей нужно лечь спать. Но она не заметила, что за ней, по мановению руки хозяина, последовал огромный белый пёс. Не поняла, не увидела в этом угрозы, потому что была слишком поглощена своим смятением, потому что стук сердца заглушал любые мысли. А Курво всё в одночасье понял. Он поджал губы и сдержал навязчивое желание прикоснуться к брату — в который раз уже. Они так и стояли на ступенях, пока дева не скрылась из виду где-то в коридорах дворца. Кажется, Тьелко забыл про него. От этого где-то внутри укололо, но Куруфин позвал брата тихо и как-то непривычно мягко. Сегодня всё было непривычно. — Тьелко, — едва слышно. Он должен был спросить обыкновенное для таких ситуаций «она тебе понравилась?», но вопрос казался глупым, потому что Курво и так всё знал. С первой проклятой секунды — знал. А ещё говорить об этом было так странно, будто сам факт наличия у Келегорма чувств к кому либо был слишком неловким, личным. И поэтому Куруфин так и остался с этим обречённо-нежным именем на губах, не в силах сказать хоть что-то из того, что говорят в таких случаях братья. На самом деле, Курво понятия не имел, что в подобных ситуациях нужно говорить. Он мог только подарить своё молчаливое присутствие, свою поддержку, своё тепло. Только вот ничего из этого не было нужно Тьелко, а потому их ждал короткий и сухой разговор. Пусть только не здесь. Пусть у него будет ещё немного времени, пока они доберутся до чьих-нибудь покоев, чтобы придумать, как сказать, как выразить одобрение, если вовсе не одобряешь. — Идём, — Тьелко обернулся к нему. У него в глазах застыла стеклянная и ломкая боль, как будто он знал, что дориатская принцесса не будет ему принадлежать, посади он хоть троих таких псов, как Хуан у её двери. Курво захотелось похлопать его по плечу и сказать: «эй, это же ты. Ты же видел, как она потянулась к тебе, как она смотрела на тебя». И он знал, что ещё скажет это, обрадовался, что слова так быстро нашлись. Главное не растерять по дороге до комнат. Тьелко завёл его к себе. Они молча сели на пол, укрытый мягкой звериной шкурой. У них было вино, треск дров в камине, который разожгли слуги с приходом хозяина, и стеклянная боль в глазах у Турко. Помолчали. Говорить это формальное «у тебя всё получится», теперь казалось глупым. Курво смотрел в свой кубок, в вино, которое отражало всполохи пламени. Где-то в глубине души он понимал, что так, как поступает Тьелко, поступать нельзя, что держать деву взаперти неправильно, даже не смотря на то, что они уже успели сделать множество неправильных вещей в своей жизни. Но и этого Курво не мог сказать. Он посмотрел на брата, на его острый в полумраке профиль. Снова ощутил это невыносимое желание прикоснуться, от которого жгло внутри. И снова не посмел, как не смел почти всегда. Он только будто случайно придвинулся ещё ближе, так, что они соприкоснулись бёдрами и плечами. Так что в нос ударил запах Тьелко — чуть сладковатый на первый вдох и горький, как полынь — на все последующие. — Она красивая, — Курво шепнул, заставляя брата повернуть голову. Глаза Турко были близко. И улыбка сверкнула тоже совсем рядом, так, что едва не ранила. — Она совершенная, — Келегорм укоризненно его поправил. Курво не хотел спрашивать, что брат собирается делать с этой проклятой (совершенной) дориатской принцессой, но он должен был спросить, потому что от этого зависела судьба девы, Тьелко, и его, Куруфина, потому что они же с братом всегда будут вместе. Они же неразлучники. — А ты... — не закончил. Не смог сформулировать. — Я не знаю, Курво. Я просто чувствую, что не могу её отпустить, — Куруфин кивнул. Он осушил свой кубок и плеснул ещё вина себе и брату, пытаясь утопить в этом вине то, что болезненно кололось изнутри. Он должен был сказать: «она любит другого», но он не смог, потому что жалел брата, который ненавидел жалость. «Значит, полюбит Турко», — подумала пьяная голова Куруфина, для которой теперь всё было просто. Она слушала сердце, которое было уверено: Келегорма — не полюбить — нельзя. — Ты думаешь, я сошёл с ума? — спросил Тьелко, хотя Курво вовсе не был уверен, что это вообще был вопрос. На губах у Келегорма всё ещё была горькая улыбка — самая красивая улыбка на свете. Куруфин забыл, что должен что-то ответить. Брат решил, что это молчание можно расценивать как «да». — Что ж, — прошептал Тьелко камину, — нам всем суждено сойти с ума — когда-то и с кем-то, — он глотнул из кубка, а затем снова повернулся к Курво, — правда? Правда. Его хотелось целовать. Куруфин похлопал брата по плечу и встал — жёлтый камин прыгнул навстречу. — Спокойной ночи, лорд Тьелкормо, — он сказал и почувствовал, как всё внутри у Келегорма вновь вздрогнуло. Затем они оба рассмеялась, как будто то, что их обоих ломало, становилось от этого смеха слабее. Не становилось. Курво закрыл за собо дверь и подумал, что они всё же про Лютиэн поговорят. Нормально поговорят. Когда-нибудь. Но этого не случилось ни на следующий день, ни ещё через день. Курво знал, что Келегорм ходил к деве, которую охраняет Хуан два раза, знал, что они о чём-то беседовали и знал, что гордая Лютиэн не согласна мириться со статусом пленницы. Она всё повторяла имя своего ненаглядного смертного, но Курво казалось, что она не брату о нём напоминает — себе. Только вот Куруфин узнавал это от слуг, которые были верны своему лорду. Келегорм же стал ещё более молчалив, чем раньше, и братья за двое суток едва ли перекинулись парой слов. Турко закрылся, не позволяя даже приблизится к себе, видимо желая самостоятельно переварить... Всё это. А Тинувиэль на второй день вышла из своих комнат в сопровождении Хуана, создавая иллюзию того, что она здесь по собственной воле. Куруфин предполагал, что она и сама не знает, почему не пытается вырваться. У девы в глазах была растерянность, будто она переосмысливать какие-то вещи. Будто она сомневалась. Курво усмехнулся и кивнул ей в знак приветствия. Они встретились возле мраморного фонтана, который гостье-пленнице тоже пришёлся по душе. Куруфин захлопнул книгу, выражая тем самым желание поговорить с ней. О чём? — принцесса покорно села на белый мрамор, позволяя редким брызгам холодить спину и плечи. Хуан положил мохнатую голову ей на колени, и она принялась гладить его мягко и медленно. — Вам нравится у нас, Лютиэн Тинувиэль? — он издевался, не мог не издеваться. Её рука потянула шерсть Хуана слишком сильно — пёс утробно рыкнул. — Прости, — шепнула принцесса, а потом снова повернулась к Курво, — очень нравится, лорд Куруфинвэ. Но мне необходимо отправляться в путь. — И что же вас задерживает? — он приподнял одну бровь. Лютиэн нахмурилась — неужели, и правда не знает? — но на лице Курво нельзя было прочесть ни единой эмоции. Он смотрел на неё сосредоточенно и уверенно. Глаза не выражали ничего. Он подумал: «скажи это. Скажи это сама». Тинувиэль неопределённо повела плечами. Они оба понимали, в чём дело и им обоим это не нравилось. Впрочем, наверное, это была не совсем верная формулировка — Курво не мог говорить за них двоих, ведь Лютиэн пока что не предпринимала попытки сбежать и не настаивала на своём желании уйти. Или Куруфину просто хотелось надеяться, что брат не опустился до того, чтобы применять угрозы или физическую силу. Курво посмотрел в сторону сада. Там, под тенью деревьев, никем кроме него не замеченный, стоял Тьелко. Он наблюдал за ними с самого начала разговора, но не хотел выдавать себя, будто с предполагал, что в компании Куруфина его обожаемая Лютиэн будет более откровенна. Курво же чувствовал настойчивое желание задать вопрос. Он знал: это не его желание. Эру, ему такое совсем не интересно. Но — он снова посмотрел на Тьелко — и аккуратно спросил: — Наша компания вам нравится? — принцесса нахмурилась, ведь теперь она отчётливо почувствовала насмешку в словах Курво. Мысленно она уже обозвала себя дурой, потому что, конечно же, Куруфин всё знал. И мучил её. Красивое личико Лютиэн исказилось от злости, она посмотрела на темноволосого лорда, собираясь ответить, наконец, то, что хочется, а не то, что требовали правила приличия. Но у Курво на лице не было ничего кроме вежливого интереса. Глаза его были спокойны и холодны. — Я не знаю, — тихо сказала принцесса. И это был честный ответ. Куруфин подумал, что для Келегорма это хороший знак. Это лучше, чем однозначное «нет». Курво покачал головой, а принцесса вдруг опомнилась, и через секунду в её голосе уже звучала та сучья уверенность, которую Куруфин помнил и которая так раздражала. — Но это не важно. Мне нужно идти, потому что это мой долг. Ваш брат, — она помедлила, вспоминая, — и вы тоже, обещали мне помощь в спасении моего любимого. На последнем слове голос принцессы не дрогнул, хоть она впервые называла своего человека в их присутствии любимым. Тинувиэль встала, гордо расправив плечи. И ушла, не прощаясь, будто могла здесь ходить, куда хочет. Хуан, который тут же подорвался, игриво высунул язык, как обычная собака, и засеменил вслед за принцессой, был единственным напоминанием о том, что это именно она здесь пленница. Через несколько мгновений тоненькая фигурка принцессы скрылась за деревьями. Через несколько мгновений на её место опустился брат, и Курво подумал, что сейчас стоит попробовать поговорить об этом снова. Он знал, что разговор ему не понравится. Но Тьелко молчал, и в этом молчании им было комфортно. Курво чувствовал плечо Келегорма совсем рядом со своим и это было правильное чувство. На секунду он закрыл глаза и представил, что никакой Лютиэн нет и не было. Что они с братом только вдвоём, как было всегда, потому что они неразлучники. Ему было мало этого «рядом», ему хотелось — ближе, но пятый сын Феанора никогда не делал так, как хотелось. Он был разумен: понимал, что если окажется ближе, чем Турко готов позволить, разрушит то, что имеет сейчас. — Курво, — сказал Келегорм. Их минутное ритуальное молчание разрушилось. Куруфин посмотрел на брата — его лицо было спокойно и так прекрасно, что забыть про этот необходимый разговор, забыть про Лютиэн забыть про то, что они оба мужчины, что лорды, что братья — было невероятно легко. — Ты же решил уже, правда? — получилось хрипло. Затем Куруфин добавил уверенней: — говори. — Я хочу жениться на ней, — Тьелко сообщил это таким тоном, каким сообщают самые обычные вещи. У Курво внутри что-то оборвалось и рухнуло, и Келегорм мог бы почувствовать это, как Куруфин всегда чувствовал его. Только вот Турко это было не интересно, он не хотел лезть брату в душу. Тьелко будто давал понять: тут моя боль, тут твоя. Между ними — нейтральные воды. — Это будет выгодный союз, — каким-то невозможным усилием Курво втиснул эти слова между выдохами. Будто молотом ударил по наковальне. — Я хочу написать письмо Тинголу, — продолжил Тьелко. Это не был вопрос, он не советовался с Курво. Просто ставил в известность, но и на том, наверное, спасибо. Мог бы просто сделать, как решил. — Ты ей не сказал? — Куруфин спросил, потому что надо было что-то спросить. Он же разговаривал с Лютиэн только что. Было понятно, что она ничего не знает. — Нет, — Тьелко поджал губы. У него меж бровей залегла горькая морщинка, потому что подсознательно он понимал, что гордая принцесса Тинувиэль не станет мириться с ролью рабыни. Но, очевидно, не мог поступить иначе. Куруфин брата не осуждал. Он потянулся разумом, всем своим существом навстречу Тьелко, хоть не должен был этого делать. Ему хотелось хотя бы этим молчаливым «я здесь» приободрить Турко. Разгладить эту проклятую морщинку, раз он не мог сцеловать её губами. — Но ты должен ей сказать. Она имеет право знать до того, как ты поведёшь её под венец, — сказал Курво, а Тьелко согласно кивнул — он и сам это понимал. Этот разговор им тоже ничего не дал. Он не был откровенным от слова совсем, но, кажется, Турко было нужно это подтверждение того, что он всё делает правильно. Курво подумал, что сейчас брат, получив, что хотел, также молча встанет и уйдёт. К ней. А Куруфин так и останется навсегда где-то поблизости, чуть позади, но непременно — рядом. Плечом к плечу. Но Тьелко оставался на месте. Он снова закрыл глаза, будто в конце разговора они снова должны выдержать эту ритуальную минуту молчания. Что ж, хорошо. Куруфин не был против. Но через несколько мгновений Тьелкормо тихо сказал: — Спасибо. Пожалуйста, Тьелко. Эру, пожалуйста. Брат встал со своего места, а Курво так и остался сидеть у фонтана. Его со спины обняло это отвратительное предчувствие, и он снова ощутил досаду от того, что не попытался Турко отговорить. Просто ни к чему хорошему это не приведёт, потому что нельзя влюбить в себя силой. Так не бывает, уж Куруфин это точно знал. Но промолчал. А может... Ведь спина Келегорма ещё была видна, его можно было окликнуть, предостеречь, напомнить о том, что у Лютиэн есть любимый и о том, что лучше всего будет отпустить её на все четыре и попытаться забыть. А затем он одёрнул сам себя, потому что: «ты бы — забыл? Ты бы смог?» А ещё он напомнил себе, каким растерянным и уязвлённым выглядел Тьелко, когда они впервые увидели принцессу два дня назад. Эру, он был готов тащить её силой сюда. Теперь не отпустит, даже если она бросит ему в лицо своё уверенное «нет». А она не бросит, ну конечно же, нет. Это же Келегорм. Он умеет быть обаятельным и, возможно, даже нежным, пусть Курво его таким никогда не знал. Тьелко уж точно лучше какого-то человека. Честно говоря, он лучше кого угодно. Пятый сын Феанора опустил ладонь в прохладную воду позади себя, а затем прикоснулся этой ладонью ко лбу, будто это могло успокоить непозволительные мысли, которые с появлением Лютиэн стало так тяжело контролировать. Почему-то Куруфин рассчитывал, что брат найдёт его и скажет, что ответила принцесса. Впрочем, он и так понимал, что эта гордячка вряд ли безропотно приняла предложение. И просто надеялся, что Турко в отчаянии не наделал глупостей. Курво занимался привычными для себя делами и ждал. Его, её, Хуана, письма от Тингола. Хоть какого-то известия, но замок молчал, пусть всё в нём шло своим чередом. На ужин Келегорм не спустился, и Куруфин так и не тронул свою тарелку, в одно мгновение решив для себя, что ждал достаточно. Что в конце концов, имея ввиду их с Тьелко утренний разговор, найти брата и спросить, как всё прошло, будет правильным решением. Но комната встретила его пустотой. Курво опустился на шкуру, зарываясь в неё пальцами, как Лютиэн утром зарывалась в шерсть Хуана. Куруфин вспомнил, как ещё вчера они сидели тут вместе с Тьелко — рядом, а теперь Курво был совсем один. Ему стоило бы покинуть покои брата и уйти к себе, но всё здесь напоминало о Турко, всё здесь принадлежало Турко, от мечей (их ковал Куруфин), что были скрещены над кроватью, до самой кровати, под алым вышитым покрывалом. Курво осматривался, будто видел всё это впервые. Только сейчас он заметил, что справа от огромного, вросшего в стену шкафа, было вычурное зеркало. Из него на Куруфина посмотрело усталое лицо, такое похожее на лицо великого Феанора. Лицо улыбнулось, являя ямочки на щеках. Оно, наверное, было красивое — это лицо. У него были правильные и благородные черты, у него было всё, что должно было сделать Курво похожим на отца, но в тёмных глазах не горел тот огонь, что не покидал Феанора до последнего его вдоха. Курво казалось, что своё пламя он глупо истратил на того, кому это было не нужно. Он вдруг подумал, что отец никогда не стал бы вести себя как Куруфин, что отец бы просто взял и сделал так, как хотел. Как считал нужным. Как поступил (поступал прямо сейчас) Тьелко. Иронично: сын, который меньше всего походил на Феанора внешне, выходит, унаследовал от него больше остальных. Куруфин поднялся на ноги и ломаным шагом вышел прочь. Он знал, что если останется здесь ещё хоть на минуту, додумается до чего-то совершенно противоречащего его мировоззрению. За дверью он сказал себе: «я. Я похож на отца. Все так говорят и Тьелко — тоже». По дороге к себе Курво поймал слугу, который подтвердил то, что и так уже было понятно: лорд Тьелкормо сейчас в покоях, отведённых для леди Тинувиэль. Куруфин кивнул — хорошо. Он шёл дальше широким шагом Феанора, а в голове всё звенело: хорошо, хорошо, хорошо. Нет, это не было хорошо. Он приказал принести вина. Кубок не тронул — стал пить прямо так, из горла и, почему-то, снова сидя на полу, пусть в его собственных покоях не было ни шкуры, ни жёлтого камина. Как много он бы отдал за то, чтобы вернуть вчерашний вечер! Чтобы плюнуть, наконец, на все проклятые «нельзя» и поцеловать. Идеальный нос, идеальные скулы, идеальные губы. Эру, Тьелко был весь идеальный. От кончиков пальцев до кончиков золотых волос. Вино не помогало. Оно только выпускало из многолетних тисков выдержки эти поганые, грязные, искажённые, такие искренние и прекрасные мысли. Хотелось выть, но Курво только сжал кулаки так сильно, что на ладонях остались красные раны-полумесяцы от ногтей. Затем он опустил голову на колени, как не делают лорды, воины и мужчины. Опьянение уносило его на своих волнах, Куруфин качался из стороны в сторону, и почему-то ему казалось, что плечи и волосы гладят руки старшего брата, как когда-то в глубоком детстве, которое осталось так далеко позади. Спустя несколько сотен ударов сердца, в дверь стали ломиться. На пороге был брат. Живой, настоящий, растерянный, взъерошенный и чем-то совершенно уничтоженный. Курво держал в руке почти пустую бутылку и пытался вспомнить, почему не может сейчас просто взять и притянуть Тьелко к себе и обнять уже, наконец. Не вспомнил. Руки ухватили брата за плечи, но тот рванулся внутрь, стал зачем-то ходить туда-сюда по комнате и всё зарывался пальцами в волосы. — Что... Случилось? — кажется, трезвый Курво спросил бы именно это. — Она! — Тьелко к нему повернулся и в его глазах была не стеклянная ломкая боль — там бушевало самое настоящее отчаяние, — эта дориатская сука сбежала и прихватила моего пса! — Что? — Куруфин вдруг протрезвел. Он захлопнул дверь, потому что из не должны были слышать. Он сделал широкий шаг к брату и всё же ухватил его за руку. Обнять всё ещё не решался, хоть понимал, что это поможет. Келегорм снова вырвался, снова стал сновать туда-сюда по комнате, словно не мог остановится. И он всё говорил, то криком, то сиплым шёпотом. — Лютиэн отказала, но я слышал, чувствовал, что она не до конца искренна со мной и с собой, понимаешь? Я был уверен, что у меня получится, что просто надо быть с ней мягче. Мы говорили весь вечер, как друзья, но когда я ушёл... Тьелко остановился, тяжело дыша. Через секунду у него подкосились ноги и поникли плечи. Курво оказался рядом не потому что должен был, а потому что не мог по-другому. Они снова сидели на полу, но Келегорм не был теперь меланхолично печален — он был а ярости, он был в отчаянии, и Куруфин... Знал, как нужно поступить. Руки сами опустились на братовы непривычно поникшие плечи, стали гладить их растерянно и немного грубо, потому что Курво, на самом деле, совершенно не знал, что такое — ласка. — Что было дальше? — он тихо и осторожно спросил, но Тьелко вдруг неестественно рассмеялся, отстраняясь. Эру, он не позволял к себе прикасаться даже сейчас, когда нуждался в этих прикосновениях более всего. — Я не знаю! Я случайно проходил мимо её комнат через два часа после того, как ушёл и увидел, что Хуан пропал и дверь распахнута. Её не было внутри. Курво не знал, что нужно было на это отвечать. Они сидели друг напротив друга и молчали ещё несколько мгновений, прежде чем с Тьелко враз схлынула вся злость, оставляя только... Эру. Келегорм весь сгорбился, будто был здесь один и закрыл лицо руками. — Тьелко... — Она не вернётся. Я её больше никогда не увижу, — шёпот на грани слышимости. И Курво перестал себя сдерживать. Всё его существо стремилось навстречу этому горю. Вся душа мучилась вместе с Турко, а руки вдруг обхватили его, разбитого, будто всегда это делали. Губы оказались у брата на золотой макушке, которая пахла дождём и домом. Принялись её благоговейно целовать. — Ничего, Тьелко. Это ничего. Ты о ней забудешь. Они оба знали — никогда. Но Келегорм помолчал и уткнулся носом Курво куда-то в шею. Чувствовалось его сумасшедшее сердцебиение, чувствовалось, что эта хворь, которая проклятая дориатская сука, у брата внутри уже пустила корни. Куруфин вдруг растерянно подумал: «я же знал. Я же это сразу знал». Но это было уже не важно. Важно — что Тьелко успокаивался в его руках, важно — что брат позволял гладить плечи, что губам можно было целовать косы, что Тьелко был так близко, как никогда раньше. — Всё хорошо. Я с тобой. Келегорм кивнул, а затем опустился тёплым и благодарным поцелуем на щёку Курво. Это было «спасибо» за слова, которые были и так очевидны. Потому что они всегда будут вместе. Потому что они неразлучники.