Три часа до курантов

      К вечеру тридцать первого работать уже никому не хотелось, и сотрудники то и дело поглядывали на часы, ожидая, когда минутная стрелка дойдет до двенадцати и подтолкнет маленькую к девяти, чтобы с чистой совестью помчаться домой. До девяти часов вечера оставалось меньше тридцати минут, и даже самые нетерпеливые, с опаской косясь на занимающего далеко не последнее место Ивана Францевича Бриллинга, сидели по своим местам и бесцельно перекладывали бумаги, не решаясь улизнуть с работы тайком. Иван Францевич же довешивал мишуру над дверным проемом, стоя на пошатывающемся кривом табурете, пока другой конец золотисто-синего украшения был в руках у замершего рядом коллежского асессора Эраста Петровича Фандорина.       — Ну-ка, дайте-ка мне его, — манит Иван Францевич Эраста и забирает второй конец, после чего встает на носки и вытягивается к дверному проему. — Ну-с. Держите крепче табуретку, Фандорин!       Второй край мишуры тонкой булавкой проворно пришпиливается к противоположному углу проема, а закончивший на этом украшать комнату Иван Францевич ловко спрыгивает с табурета и довольно потирает руки.       — Ну как вам? — бодро спрашивает он у Фандорина. — Ровно?       Эраст, которому больше не было необходимости держать табурет, отходит на несколько шагов назад, чтобы издали посмотреть на проем, складывает руки на груди и с важным видом человека, получившего ответственное задание, начинает всматриваться в мишуру.       — Ровно! — воодушевленно подтверждает, и глаза у него светятся восторгом и радостью человека, в жизни которого уже долгое время не уделялось достойного внимания созданию праздничного настроения.       Иван Францевич ловко возвращает табуретку на положенное место, обводит взглядом комнату, его стараниями щедро обвешанную мишурой и «дождиком», и, наконец, покачав головой, громко, привлекая внимание, хлопает в ладони:       — Уважаемые, всех поздравляю с наступающим Новым годом и никого задерживать больше не смею. До встречи в следующем году!       Стулья тотчас заскрипели, выпуская сотрудников из плена рабочих мест, и в наполнившейся спешкой комнате попеременно стали раздаваться то «с наступающим!», то «до встречи в новом году!», почти каждый подходил к Бриллингу и прощался с ним лично, а некоторые даже подошли и пожелали приятного проведения Нового года самому Эрасту.       Через несколько минут комната опустела, оставив внутри только двух человек, а минутная стрелка часов показывала лишь без двадцати девять.       — Мон шер, а вы почему никуда не торопитесь? — сквозь зубы интересуется Бриллинг, уже стаскивающий со шкафа внушительных размеров коробку и вытаскивающий ее на середину комнаты.       Фандорин растерянно замирает на месте, наблюдая за тем, как шеф волочит груз по полу, и торопливо выдает:       — А некуда мне торопиться, Иван Францевич. Ш-шеф. Хозяйка со своими родными Новый год отмечает, дома меня никто не ждет, а в пустую каморку спешить не очень-то и хочется. Может, мне вам помочь? А вы сами-то? Не должны никуда спешить?       Иван Францевич уже приседает перед коробкой на корточки, но останавливается и поднимает взгляд, прямой и сосредоточенный, осмысляющий, на Фандорина, после чего неторопливо качает головой:       — И мне торопиться некуда, мон шер.       Он вздыхает, похлопав по коробке ладонью, и, встряхнув головой, резюмирует:       — Значит, останемся отмечать тут. Что вы там улыбаетесь, Фандорин, марш-марш! У нас целый ящик игрушек и совершенно не наряженная елка!       Елку Эрасту наряжать нравится. Тут и стеклянные шишки, и одноэтажные крохотные деревенские домики, о которых Эраст много читал в книжках, и красногрудые снегири на прищепках, и…       — Это воздушный шар, а вы пытаетесь прицепить его вверх ногами, — смешливо подсказывает Бриллинг, видя замешательство на лице Фандорина, крутящего в руках вытянутую овалоподобную игрушку.       — А! — спохватывается он, и вешает украшение на пышную зеленую лапку, растопырившую свои иголки.       А сам так и лучится удовольствием изнутри: подумать только, встретить Новый год с самим шефом!       — Иван Францевич, а давайте мы эти стеклянные часы на самый верх повесим? Бить-то они не будут, но символично же! — воодушевленно предлагает Фандорин, в руки которому попадают стеклянные часы размером почти с ладонь.       — А макушку* для елки вы предлагаете на вас устроить? — иронично интересуется Бриллинг, и Эраст смущенно улыбается, исподтишка бросая короткие взгляды на шефа. — Нет уж, макушка займет свое место, а часы мы повесим прямо под ней. Ну, чего застыли? Вперед, я себе все пальцы уже исколол!       Эраст Петрович выпрямляется и подбирается ближе к елке. Иван Францевич придерживает нужную ветку пальцами, ими же удерживая более мелкие непослушные веточки, и Фандорин, от усердия закусив губу, начинает аккуратно продевать одну из них в петлю. Ойкает, когда острая иголка мстительно впивается в палец, но упрямо протягивает петлю дальше, пока она, наконец, не оказывается у самого основания веточки.       Часы радостно повисают на своем новом месте, сверкая циферблатом в отблесках настольных ламп, и Иван Францевич достает небольшую продолговатую коробку, притаившуюся среди остальных игрушек. Он ставит ее на стол и под любопытным взглядом вытянувшегося за его плечом Фандорина откидывает крышку.       В облаке белоснежной ваты, которую Бриллинг не спеша вытаскивает и кладет рядом с коробкой, лежит стеклянная макушка с тонкой «ножкой», круглым основанием и длинным шпилеподобным кончиком. Ее основание насыщенного ярко-красного цвета к кончику рассеивается и переходит в чистый серебряный, а само украшение выглядит столь хрупко, что его становится боязно брать в руки.       — Прошу, — Бриллинг делает широкий приглашающий жест рукой и отходит в сторону, подпуская к украшению Эраста.       — Шеф, да вы что! — Эраст протестующе мотает головой и даже отходит на полшага назад. — В ее сторону дышать страшно!       — А вы не дышите, — советует Бриллинг, после чего красноречивой демонстрацией окидывает елку взглядом снизу вверх, задерживает его на самой верхушке, находящейся выше него чуть больше, чем на голову, и, иронично приподняв бровь, поворачивается к Фандорину, мол, либо вы, либо мы вообще с неукрашенной верхушкой останемся.       Эраст, заметно смутившись и все же едва-едва удержав уголки губ на месте, не дав им дернуться вверх в радостной улыбке, граничащей со смешком, подходит к игрушке. Сделав глубокий вдох, осторожно берет хрупкое украшение и вытаскивает его из коробки.       Стеклянная поверхность в его руках мгновенно ловит в свой округлый бок отблеск света и радостно принимается играть им, перекатывая по всей своей поверхности. Эраст ступает к елке осторожным шагом, чтобы не потревожить уже украшенные лапки, и, даже не встав на носки, осторожно опускает макушку на самый верх.       За украшением елки и разбором елочных игрушек одиннадцать часов вечера наступают слишком скоро. Бриллинг как раз раздает указания Эрасту, чтобы поправил макушку — «она у вас на левый бок, как подстреленная, заваливается» — а Эраст указательным пальцем аккуратно поправляет игрушку за острие «шпиля».       — Отлично, — Иван Францевич, уже стоя в дверях, поспешно завязывает шарф поверх верхней одежды. — На время моего отсутствия оставляю вас здесь за главного, мон шер, иначе лавка закроется — и на Новый год останемся без сладкого! — и, натянув шапку, поспешно выходит за дверь.       Сладкое оказывается весомой мотивацией, чтобы тщательно приготовиться к возвращению шефа, но сперва Эраст обводит горящим взглядом комнату и взбудоражено улыбается: елка сияет своими игрушками, и они, покачиваясь, играют с отблесками света, мишура плавными дугами украшает периметр комнаты, шкафы, рабочие столы, а дождик устроился на окнах, отражаясь яркими линиями в стекле. Эраст Петрович выглядывает в окно, успевая увидеть стремительно удаляющийся по улице силуэт шефа, и поспешно направляется к одному из шкафов: извлекает запыленные чашки, тарелки, блюдца, там же находит ложки. Найдя чистое полотенце, тщательно протирает посуду от пыли.       В груди, сжатой корсетом, юное сердце трепещет радостной хрупкой пичужкой, и чувство невероятно теплое, обжигающее, разливается жидким огнем. И вместе с тем что-то парящее, легкое и светлое заставляет губы Эраста сохранять улыбку и, расставляя блюдца, он то и дело бросает короткие взгляды на часы. Мысль о том, что он встретит праздник в компании горячо любимого шефа находится для Фандорина одновременно так близко и так далеко, как случается, когда от мечты отделяет один-единственный шаг и настигает внезапная оторопь, оттягивающая момент. Осознание, что шеф не оттолкнул, не выставил вежливо за дверь, а согласился встретить Новый год с ним, румянцем жжет щеки, слабостью отдается под коленями, а возможность остаться в неофициальной обстановке приятно взволновывает своей необычностью.        Эраст Петрович заканчивает накрывать стол аккурат к возвращению Бриллинга. Иван Франецевич проходит в помещение, принося с собой морозную свежесть, и ставит на стол бумажный пакет, разогревающими движениями потирая замерзшие руки.        — Все, что нашлось — едва подоспел к закрытию.        Бриллинг стаскивает с себя шарф, и хлопья снега устилают пол, пока Эраст торопливо приносит ему чашку горячего чая на блюдце.       — Шеф.       — Благодарю, мон шер, смотрю, вы тут времени зря не теряли! Раскладывайте все по тарелкам — времени в обрез!       Минутная стрелка подходит к сорока пяти, Иван Францевич посмеивается и припадает губами к чашке, а Эраст смущенно опускает взгляд в пол и распаковывает покупки: печенье, рассыпчатые пирожные в сахарной пудре и эклеры с масляным кремом. На самом дне обнаруживается бутылка шампанского, и Бриллинг, заметив удивленный взгляд Эраста, едко улыбается:       — Мы уже не на службе, Фандорин — имеем право. К тому же, раз уж мы впервые с вами встречаемся в столь неформальной обстановке — надо это отметить!       Иван Францевич прекрасно видит, как рдеет от этих слов Фандорин и тут же поспешно отворачивается, чтобы достать фужеры. Он и сам пользуется моментом, чтобы прикрыть глаза и сделать глубокий вдох: впервые за долгое время он будет встречать праздник не при исполнении и не один.       Бриллинг отставляет чашку с блюдцем на стол и приближается к окну. Дергает за примерзшую створку один раз, другой — наконец, издав скрежет, окно распахивается вовнутрь, впуская в помещение свистящий ветер и ворох снежных хлопьев, а затем наполняя комнату свежестью и близостью торжества.       — Идите сюда, мон шер, — зовет он Эраста, и Фандорин с бокалами неторопливо подходит к нему. Опирается руками о подоконник, заметаемый снегом, и выглядывает наружу, пока Иван Францевич раскуривает сигарету.       Минутная и часовая стрелки часов приближается к полуночи, и все вокруг затихает и затаивается, замирает в томительном ожидании.       Тридцать секунд.       Бриллинг разливает пузырящееся шампанское по бокалам.       Пятнадцать секунд.       Один бокал подается в руки Фандорина, и их пальцы случайно соприкасаются, посылая кратковременный импульс тока.       Десять секунд.       Они провожают взглядом их прикосновение и улыбаются его отголоскам на своей коже.       Пять секунд.       Бриллинг тушит сигару о снег.       Четыре секунды.       Они встают ближе друг к другу.       Три секунды.        И их пальцы лежащих на подоконнике рук едва не соприкасаются друг с другом.       Две секунды.       Поднимают бокалы.       Одна секунда.       — С Новым годом, Фандорин!       — С Новым годом, шеф!       И тишину взрывают куранты.