Нераскрытые тайны

Григория дома не было. За последние дней десять, с самых, кажется, царских смотрин, Малюта ни разу его не видел. Может быть, конечно, он уехал куда-то по царскому приказу, но если так, странно, что никто не сообщил об этом самому Малюте. Впрочем, Григорий вообще в последнее время был точно не в себе. Может, в монастырь какой отправился? Даже царь Иван Васильевич, случалось, плакал о грехах и ездил поминать души казнённых. Малюту встретила Любаша – опять с покрасневшими, опухшими глазами, которые уж никак нельзя было списать на простую головную боль. – Что же это с тобой такое, пеночка? – спросил он с порога. – Сколько времени лица на тебе нет. Что-то вяло пробормотав, Любаша поспешила в кладовку за мёдом. Малюта встревожился всерьёз. Ещё недавно его любимица была румяной, весёлой и бойкой, а тут за какой-то месяц её точно подменили! Она же прежде смеялась до слёз, если кто-то спрашивал о её здоровье – и точно, за всё время жизни у Грязного она ни разу ничем не болела. Малюта Скуратов и сам бы не смог толком объяснить, почему он так привязался к «крестнице». Причём именно по-отцовски: конечно, он не хуже других видел, как Любаша прелестна, однако никакого желания её красота в нём не пробуждала. Может, просто на склоне лет ему захотелось видеть хоть от кого-то сердечную радость и тёплую улыбку. Родные-то дети давно уже смотрели на него только настороженно… – Вот мёд, – Любаша поставила перед ним кружку. Одну. – А ты не будешь? – Не хочется. – Нет уж, так не пойдёт, любезная крестница, – решительно сказал Малюта. – Скажи, кто тебя обидел? Сама же знаешь, я от Новгорода до Казани любого из-под земли достану. Любаша открыла рот, потом закрыла. Присела напротив, глубоко вздохнула и прошептала: – Разлюбил меня Григорий. – Как? Что? – Малюта даже не сразу понял, о чём она. Сначала ему пришло в голову, что речь идёт о нём самом – вот уж чепуха! Затем он сообразил, что, видно, девушка имеет в виду Грязного – но от этого новость не делалась менее нелепой. – Что ты, Любашенька! Грязному без тебя свет белый не мил! Уже не таясь и даже не закрывая лица руками, она заплакала: – Разве ж ты не знаешь? Остыл он ко мне, давно уже и слова ласкового от него не слышала! Вот пропадает сейчас незнамо где, даже попрощаться не зашёл перед уходом! Другая ему приглянулась, покрасивей, повеселее… – Вот уж вздор! – возмутился Малюта. – Не плачь, Любаша, образумится Григорий, вернётся, будет ещё у твоих ног просить прощения. А я уж с ним ещё потолкую, так, по-дружески, – по его голосу любой бы догадался, что «дружеской» беседа будет лишь в сравнении с некоторыми кровопролитными набегами опричников, и то не со всеми. – Не вернётся, – всхлипнула она. – От той не вернётся. – Да кто же она, ты хоть знаешь? – Как не знать! Это… – вдруг Любаша осеклась. – Это… гм… я думаю, какая-нибудь, э-э, чужеземка. Понятно было, что на самом деле ей отлично известно, кто её соперница. Что-что, а отличить ложь от правды Малюта умел, тем более если ложь была настольно поспешной и неуклюжей. Однако допытываться он не стал. Мало ли зачем Любаше понадобилось скрыть имя девушки! У каждого опричника были свои тайны, даже в беседе с друзьями никто не откровенничал полностью, так что Малюта совсем не обиделся. Впрочем, удивиться он удивился. В отличие от его подчинённых, Любаша никогда не скрытничала. За искренность и прямоту – как глоток свежего воздуха в такой-то жизни! – её уважал не только сам Малюта, но и все друзья Грязного. Зря, что ли, её всегда считали за хозяйку дома и кланялись ей при приветствии, хотя она не приходилась Гришке законной супругой? – Расскажи лучше, крёстный, как тебе живётся, – сказала тем временем девушка, рассеянно оттирая со стола какое-то пятно. – К свадьбам при дворе готовимся, почти продыху нет, – участие в подготовке к свадьбам – кроме самого царя, на смотринах приглядел себе невесту царевич Иван – вовсе не было главным делом Малюты, и Любаша это понимала. Она подняла глаза, и он поразился даже не печали, а какой-то нечеловеческой усталости в её взгляде. – Тебе тяжело возглавлять опричные войска? – тихо спросила она, чем ошеломила его окончательно. О том, чем занималась опричнина, они по негласному уговору не беседовали ни разу. Малюта для того и навещал Любашу, чтобы ненадолго отвлечься от обычной своей жизни. – Всякое бывает, – уклончиво сказал он. – А всё же? – настаивала Любаша с каким-то непонятным упорством. Внезапно Малюта вспомнил, где раньше видел такое же выражение лица, как у неё. И равнодушие, и дикую усталость, и какое-то тупое, безнадёжное отчаяние. Всё это он видел в воде небольшого пруда, на лице собственного отражения, после того, как впервые – в какой-то полусерьёзной уличной драке, совершенно случайно – убил человека. Даже не одного из драчунов – просто парнишку в окне соседнего дома, в которого угодил брошенный юным Малютой камень. – Ты... Что же ты наделала, Любаша? – вырвалось у него. Как ни странно, он чувствовал не разочарование в ней, а скорее злобу на самого себя. Но это-то почему? Пускай он ласково зовёт её крестницей, но на самом деле он ей ни брат, ни сват – ни приглядывать, ни учить уму-разуму не обязан! Да и родные отцы и братья над взрослыми девицами не висят же, как коршуны! К тому же какой из него воспитатель? – Сама не знаю, – выдохнула она. – Сама не знаю, крёстный. Можешь вести меня в темницу. – Ты – Грязного?.. – в голове начала зарождаться ужасная догадка. – Что ты! Я... я и рада бы, может, но я люблю его, проклятого, понимаешь, всё ещё люблю! – её глаза сверкнули. По закону, следовало бы допытываться дальше – Малюта чувствовал, что речь здесь идёт не о какой-нибудь забитой сгоряча нерадивой служанке. Да и не такая была Любаша, она с простым людом обращалась по-дружески. Но Малюта, способный с недрогнувшим лицом бросать кого угодно на пытки, не мог себя заставить даже допрашивать Любашу. – Я сознáюсь сама, – сказала она. Только теперь он вспомнил, что он и не озвучил своей догадки об убийстве, но каким-то образом она уловила, что он всё понял. – Через день-другой... когда Грязной наконец объявится. – Любаша, не бойся. Я сам, если потребуется, приду к царю. Тебе ничего грозить не будет, в худшем случае поедешь куда-нибудь в Суздаль, в монастырь... – Не надо, крёстный, – подняла она руку. – Не хлопочи. Мне уже всё равно. Понимаешь? Всё. – Из-за Григория? – Только его любовью я и жила, – её губы снова дрожали. – Что я без него? – А крёстного и позабыла? – попытался пошутить Малюта. – Ну и что же ты сделаешь? – усмехнулась Любаша. – Объявишь меня родной дочкой? Вернёшь мне всё то, что я оставила ради Григория? Одними песнями да беседами по часу на неделе не проживёшь, – она сглотнула. – Прости. Я благодарна тебе, правда, за всю твою доброту. Но не надо никаких просьб к царю, ничего такого не надо... ещё ты, чего доброго, в немилости окажешься... Она подлила ему мёда в кружку. Подумав, достала вторую кружку и наполнила и её тоже. – На прощанье, как любит говорить Григорий, – через силу улыбнулась она. – Твоё здоровье, крёстный. – Твоё здоровье, Любаша, – Малюта понимал, что надо было бы её как-то утешить, приободрить, успокоить... но он давно уже разучился это делать, забыл совершенно. По крайней мере, он принял твёрдое решение: что бы несчастная девушка ни говорила, он обязательно пойдёт к Ивану Васильевичу. Ну какое царю до неё дело? Она же не из знати. Какое бы преступление она ни совершила, Малюта выхлопочет для неё если не прощение, то хотя бы монастырь. А и то! В Суздале, в тишине, вдали от царского двора и суеты, она, глядишь, и оправится.