Перекроить по живому

      Дорога до Реймса и в самом деле заняла больше недели. Они шли медленно: многолетнее заточение сказалось на здоровье бывшей затворницы. Нередко приходилось искать пристанище в заброшенных хижинах, но порой в деревнях их пускали на ночлег сердобольные крестьяне. А когда до Реймса оставался всего день пути, им дали кров в аббатстве Иньи.       Там, после скромного горячего ужина, Пакетта и поведала Эсмеральде историю своей жизни. Она опустила подробности, не предназначенные для ушей дочери, и потому почти сразу перешла к рассказу о её рождении. Упомянула она и подброшенного ей отвратительного горбатого уродца лет трех-четырёх с мерзкой рыжей щетиной вместо волос на голове — истинный дьявол! Хорошо, его быстро забрали, — она бы напрочь сошла с ума, пробудь он у неё дольше. Что стало с этим чудовищем после, она не знала. Да и знать не желала.       Воздух становился всё холоднее. Но воистину, Небеса не дремали: едва странницы покинули аббатство, как их подобрал в свою телегу лавочник, возвращавшийся с парижской ярмарки. Он даже не взял с них ни денье, видя их бедность и изнуренность.       Реймс не слишком изменился за те годы, что Пакетта провела вне его стен. Как бы ни хотелось ей сразу же броситься в собор, чтобы исполнить данную когда-то давно самой себе клятву, Эсмеральде удалось уговорить её сначала отыскать дом, поесть, а уже потом идти в церковь.       Пакетта без труда нашла улицу Великой Скорби. И, к своему ужасу, обнаружили, что дом давно занят: в одно мгновение они остались без крова — и это в самый разгар осени.       Разбитые, они сидели в убогонькой таверне на самой окраине. Пакетта смотрела вникуда, хлебая полупустую похлёбку, как вдруг заговорила:       — А что, может, мне вновь приняться за моё ремесло?       — Вы о вышивании, матушка?       Бывшая затворница усмехнулась:       — Этим много не заработаешь. Нет, я о другом своём ремесле. А вышивке я научу тебя. Тебе ведь уже семнадцать, у тебя скоро появятся муж и дети. Будешь вышивать им распашонки, башмачки, чепчики… — её высохшее лицо озарила мечтательная улыбка.       — Матушка! — вспыхнула Эсмеральда. — Я пока не думала об этом.       Пакетта в ответ что-то неразборчиво проворчала.       — У меня остались ещё кое-какие деньги, — продолжала Эсмеральда. — Я как раз копила на зиму. Наверное, их хватит, чтобы снять комнату на месяц или даже на два.       — Тебе всё-таки стоит задуматься о браке. Если не хочешь закончить, как я. Деньги… Это неплохо, совсем неплохо. Всё же лучше, чем ночевать на голой земле, — она вновь замолкла, беззвучно перебирая губами. — Идём в собор. Я должна обуть статую Иисуса.       По дороге туда Эсмеральда гадала: будет ли он похож на парижский, а главное — вспомнив о парижском соборе, она вспомнила и архидьякона, и последнюю их встречу в позапрошлое воскресенье.       Признания в любви из уст священника выглядели нелепыми. Но, к своему стыду, она не смогла не заметить несвойственные ему пылкость голоса и горящие глаза. И всё же его слова, тон его речей пугали, не считая того, что она до конца не понимала того, что он говорил. Единственное, что она знала наверняка, — всё это исключено. А услышанное от Клопена, — от того, кто, как ей прежде казалось, защищал и опекал, — разбило её окончательно: значит, она для них всех обычный товар вроде потрошённой утки. Что, если архидьякон — участник этого сговора? Или даже… Да, бежать из Парижа оказалось самой правильной мыслью. Как можно даже подумать, чтобы принадлежать кому-то в обмен на милости? Это так низко!       Реймский собор оказался гораздо красивее парижского. Наверное, отчасти потому, что его башни достроили до конца. Но напротив него Эсмеральда замерла. Случилось то, чего она так боялась по пути сюда: недавние воспоминания пробудились — она наотрез отказалась идти внутрь. Как Пакетта ни настаивала, а всё же ей пришлось сдаться и обувать статую младенца Иисуса одной.       Воспоминания ещё слишком свежи. Эсмеральде так не хотелось видеть столь похожий собор, вновь ступать, пусть и на другую, но соборную площадь, вновь видеть священников и вообще слышать обо всём этом. Но она понимала, что не получится избежать вопросов новообретённой матери о жизни в Париже, о танцах и о том, чем она так насолила архидьякону. Пакетте точно известно, что он не единожды прогонял какую-то цыганскую танцовщицу с соборной площади и даже добился соответствующего распоряжения от епископа, — увы, по какой-то необъяснимой причине именно у Крысиной Норы любили собираться кумушки, чтобы вдоволь посплетничать.       Так и вышло; попытки отделаться от расспросов общими словами и увёртками не увенчались успехом. Пакетта не желала довольствоваться скупыми ответами, коими её удостаивала дочь. Правда, их разговор не был одним лишь допросом: бывшая вретишница поведала, что в соборе ей рассказали про одну старуху, у которой можно снять комнату. Она живёт близ церкви святого Никеза.       — А далеко ли это от собора? — с тревогой спросила Эсмеральда.       — В другой части города. А если мы будем жить там, то нам и не нужно часто ходить в собор: дом-то рядом с церковью. Ты слушаешь меня?       Эсмеральда только кивнула, но с едва скрываемой радостью.       Домик оказался весьма скромным: на первом этаже помещалась маленькая кухонька, за дверью — такая же маленькая комнатка, в которой ютилась сама старуха. На втором этаже расположилась комната чуть побольше, разве что на двух человек, с самым простым убранством: две низкие деревянные кровати с прохудившимися тюфяками и дырявыми одеялами, хлипкий стол с лавкой, сундук под окном да пара подсвечников с сальными свечами. Слой пыли красноречивее любых слов свидетельствовал о долгом отсутствии постояльцев.       Пока же Пакетта, Эсмеральда и старуха обсуждали цену за комнату, Джали пробралась за ними наверх и, оглядевшись, обозначила радостным блеянием, что ей такое жильё по душе, забралась под одну из кроватей и уснула.       Старуха попыталась было заставить их приплачивать за «этого козла», но Пакетта тут же ответила, что за такие деньги они поселятся в соседнем доме с клуатром, а не в этой комнатушке, и старуха уступила.       Потекли тяжёлые однообразные дни нищенского существования. На столе отныне царила капуста во всех видах, пихать в себя которую становилось всё сложнее с каждым днём, и самый дешёвый сидр из лавки неподалёку. Почти все деньги, что остались после уплаты за два месяца, они истратили на покупку материалов. Красота Эсмеральды сослужила им добрую службу: появление на рынке очаровательной девушки, покупавшей нитки и ленты, не осталось незамеченным. Ею немедленно заинтересовались некоторые из горожан, и, конечно, у их жён вскоре стали появляться расшитые обновки. Платили хоть и весьма скромно, зато без работы не доводилось сидеть ни дня.       Правда, вышивала, в основном, Пакетта: она не смогла долго смотреть, как Агнесса неловко обращается с иглой, и отчитав её за попусту истраченные материалы и за то, что чуть не испортила вещь, велела ей отныне заниматься только покупками еды, нитей, лент и доставкой заказов.       Бывшая затворница ещё несколько раз пыталась заговорить о браке, но Агнесса или старалась казаться настолько занятой, будто не слышала её, или находила другие дела подальше от матери. Единственный пример брака, который она видела, — брак капитана. А он, как помнила цыганка, оказался отнюдь не лучшим мужем. Наверное, где-то есть порядочные мужья, но проверять это на себе не хотелось совершенно.