Перекроить по живому

Взрослые и дети — два разных народа, вот почему они всегда воюют между собой. Смотрите, они совсем не такие, как мы. Смотрите, мы совсем не такие, как они. Рэй Брэдбери, «Вино из одуванчиков»

      Агнесса ходила за покупками, принимала и относила заказы, готовила еду. А когда солнце начинало медленно ползти к горизонту, садилась рядом с матерью и принималась за шитьё, так и не обнаружив в себе этого таланта. Но всё же мало-помалу училась — исколотые пальцы красноречиво свидетельствовали о потугах на этом поприще. Пакетта не доверяла дочери выполнять заказы, памятуя едва не испорченную вещь, потому Агнессе приходилось учиться на обрезках и дешёвых нитях.       Иногда Пакетта что-то рассказывала из своей прошлой жизни. Иногда Эсмеральда рассказывала о своих поездках и приключениях, но всегда избегала разговоров о Париже и обо всём, связанном с ним. Чаще же всего она мурлыкала под нос что-то из испанских песен и мелодий       Но не это настораживало Пакетту: куда больше интересовало, почему вдруг дочь, не отличавшаяся прежде набожностью, не поднимала головы в церкви — и тут же, будто в опровержение, всякий раз отказывалась от причастия. А уж уговорить её исповедаться оказалось не под силу никому. К тому же, после службы Агнесса старалась уйти, только когда все священники покинут главный зал.       С каждой неделей искать оправдания такому поведению становилось всё сложнее. Но и упрекнуть дочь в чём-то — невозможно, а проводить время вместе давалось труднее из раза в раз. Эсмеральда являла собой абсолютную противоположность матери: за прошедшие годы она привыкла к тишине и редким коротким разговорам, Пакетта же — будто пыталась наговориться за все последние пятнадцать лет, проведённые в одиночестве и молчании. Она была не прочь потолковать с кумушками у выхода из церкви, после — дома поболтать и с Агнессой: обсудить новости, подорожание каких-нибудь совершенно ненужных им вещей на рынке, поворковать про чудесного сына соседки, и о прочей ерунде. Раздражение копилось, но обе молчали: сейчас они нужны друг другу как никогда. Зима уже за порогом, вот-вот пойдёт снег — тогда поодиночке не выжить.       Был конец ноября. Стояла та самая мерзкая погода, когда люди стараются пореже выбираться из дома: толстое небо уже давно должно было всё израниться о черепицы домов да шпили церквей; там, где некогда была дорога, слякоть всхлипывала при каждом шаге; дожди стегали город косыми холодными струями.       Пакетта и Агнесса не уставали радоваться собственной догадливости; отложить деньги от заказов, что текли рекой в погожие деньки, было отличной мыслью:, — теперь-то заработок стал намного меньше. И сразу же обнищал стол: поначалу они иногда баловали себя похлёбкой, пирогом из требухи, но теперь об этом пришлось позабыть. Место самого дешёвого, но всё же вина вновь занял сидр, а супового хлеба — чёрный. Словом, стало не до препирательств.       В один день, когда они вышли со службы и направились на рынок, их слух привлекли звуки музыки и пения. Эсмеральда так быстро зашагала, что Пакетте пришлось едва ли не бежать за ней, охая и причитая. На краю соборной площади Эсмеральда увидела странствующих трубадуров, поющих и показывающих сценки. Она даже подумала, что тому поэту, кажется, по имени Гренгуар, — его сочинение ставили в тот январский день, — стоило бы у них поучиться. Может, та пьеса была и поучительнее, но эти молодые люди имели явно бо́льший успех.       Музыка на фоне уличных звуков вновь относила Эсмеральду в Париж. В тот Париж, где она беззаботно танцевала и плясала на площадях. Тут подоспела Пакетта и уже громче продолжила упрекать дочь, что та бросила её одну и пришлось чуть ли не бежать за ней, а это не к лицу взрослой женщине. Да и молодые девушки, которые хоть немного думают о своём будущем — эти слова она особенно выделила — не носятся по улицам, словно за ними увязался слепень…       — Хотела б я снова… Как же давно это было… — вздохнула Эсмеральда.       Пакетта вспыхнула и, дёрнув дочь за руку, развернула к себе:       — Что бы ты хотела?! Снова танцевать на площади, как… — прошипела она. — Это недостойно честной добропорядочной девушки!       — Да, я хотела бы снова танцевать и плясать. И Джали была бы рада снова показывать наши фокусы.       — Ну уж нет. Не для того я тебя пытаюсь сделать настоящей француженкой, чтоб ты шла плясать на улицы, — Пакетта рассердилась не на шутку и, ещё раз дёрнув дочь за руку, решила уволочь её прочь с рынка, подальше от этих бездельников.       Она не учла, насколько ловка Эсмеральда: улучив момент, та выдернула свою руку и подбежала к трубадурам, только что закончившим выступать. Опустив в шапку несколько оболов, она спросила тех, можно ли присоединиться к ним. Те озадаченно переглянулись: девчонка-то красивая!       — А что умеешь? — прищурясь, спросил высокий русый парень с волынкой в руках.       — Я танцевала с бубном и пела. В Париже, — добавила Эсмеральда. — И я долго жила в Испании…       Все трое переглянулись снова. Наконец, тот же ответил:       — Ладно, приходи сюда завтра после сиксты, посмотрим.       Пакетта, недовольно наблюдавшая эту сцену, решила было из-за недолгого разговора, что дочери отказали в её безумном желании. Без сомнений, именно за этим Агнесса и пошла к бесстыжим юнцам, которые вместо того, чтобы зарабатывать на жизнь достойным трудом, рядятся в шутовские наряды и промышляют распеванием песенок. Поэтому и встретила она дочь высокомерно-снисходительной улыбкой. И оказалась в прах разбита её счастливым выражением лица:       — Завтра я буду петь с ними! Ну разве не здорово?       — Это исключено, Агнесса! — вскипела Пакетта. — Никуда ты не пойдёшь! У тебя только начала получаться вышивка! — и, видя, что это не произвело ровным счётом никакого эффекта, добавила: — Видела, как облака плывут? А ты взгляни, взгляни! Видишь? Против ветра! Дождь завтра будет, попомни моё слово!       Эсмеральда посмотрела на небо: облака как облака. Редкие только. Да и не двигались почти. Хорошая завтра будет погода. А может, и не только завтра, — хорошо бы несколько дней без дождя!       Права, к огромному неудовольствию Пакетты, оказалась Эсмеральда: и на следующий день, и ещё несколько было на удивление спокойно и без дождей. А появление хорошенькой девушки, распевающей каталонские баллады чудесным голосом, привлекало значительно больше горожан. И приносило куда больше денег.       Через две недели таких совместных выступлений Пакетте стало понятно, что дочь гораздо лучше танцует и поёт, чем вышивает. Да и добавившиеся гроши хоть немного, но улучшали сложившееся положение. Нехотя, ворча, Пакетта всё же согласилась и дала добро.       Она приходила смотреть на неё почти всякий раз и замечала то, что могла заметить любая женщина, которая хоть раз была с мужчиной: то, как они смотрели на её малютку-Агнессу. Как они причмокивали губами, когда та смотрела в их сторону, как их взгляды блуждали по её телу. И Пакетта думала: «А ведь так же смотрели на неё и в Париже».