Перекроить по живому

      Следующим утром архидьякон Жозасский, ещё более задумчивый и хмурый, чем обычно, шёл в епископский дворец. Воскресный диалог, снова и снова возникавший в голове, казался чьим-то бредом, глупой шуткой. Но, увы, всё это произошло на самом деле. Это он виноват. Не досмотрел, недоглядел, не уследил.       Слуга распахнул дверь и, откланявшись, удалился.       Луи де Бомон сидел за рабочим столом, склонившись над бумагами; вместо приветствия и приглашения сесть — молча махнул рукой на кресло. На некоторое время повисла тишина.       — Очень удачно, Фролло, что вы решили посетить меня именно сегодня. Однако… ваши визиты — редкость. Что вас привело? Только прошу, говорите сразу. Мне не до выслушивания любезностей.       — Как вам будет угодно, Ваша Светлость. Боюсь, моя просьба покажется необычной. Возможно, вам известно, что недавно в Париж приехала моя кузина. Дело в том, что бедняжка больна и поправиться в Париже не может. Кроме меня у несчастной ни души нет на этом свете. Потому я хотел просить вас отпустить меня на две недели. Если вы позволите, я мог бы уехать через десять-двенадцать дней и вернуться до Преображения Господня.       — Вот как… Вы, быть может, забыли, — епископ перешёл на шёпот, — что ваш царственный гость, да продлит Господь его дни, очень плох. И что ему становится хуже день ото дня. И, должно быть, мне нужно напомнить, что начнётся в тот день, когда Господу будет угодно призвать его к себе? Вы будете нужны здесь.       — Я понимаю это, Ваша Светлость. И потому собираюсь быть не более чем в дне пути верхом.       — Хорошо… И куда же вы намерены отправиться с вашей кузиной?       — Я думал об окрестностях Бьевра или… — Фролло замолк, заметив, как епископ нахмурился, постукивая пером по столу.       — Что ж… Я отпущу вас. Но у меня есть условие. Скажите, вы помните историю с приходом в Жанври? Около полугода назад.       — Разумеется, Ваша Светлость, — напряжённо ответил архидьякон. — Однако я полагал, что это дело уже улажено.       — Я тоже. А сегодня утром получил письмо оттуда. Должно быть, вам писать они боятся больше, чем мне. Одному Господу известно, на что они рассчитывали, отправляя мне его. Надеялись, что к ним вновь пришлют одного из ваших викариев? Нет, на этот раз туда отправитесь вы. Это — моё условие. Мне до смерти надоел этот приход. Такой крошечный — и доставляет столько проблем. Разберитесь с ним. Можете уехать хоть завтра утром — только решите этот вопрос раз и навсегда.       Фролло чуть склонил голову:       — Конечно, Ваша Светлость. Полагаю, двух недель мне будет более чем достаточно, чтобы уладить это дело.       — Не забывайте о больной кузине. Здоровье — это очень важно. Особенно для молодой девушки. Как врач, вы должны это понимать.       — Благодарю, Ваша Светлость.       Клод вышел из кабинета. Твердил про себя молитвы в попытке отвлечься и успокоиться, но по-настоящему злиться на епископа не мог — тот понял всё совершенно верно. Приличия соблюдены, но только глупец поверит в появление бедной сиротки-кузины. Пусть даже и у архидьякона Жозасского. А Луи де Бомон был кем угодно, но только не глупцом. Зимой он ещё ничего особенного не заподозрил, однако сейчас всё иначе.       Прихожане, служители, певчие расступались перед Фролло, пока он шёл по центральному нефу к Красным вратам. В здании капитула показалось слишком тихо, даже несколько мрачно, хоть внешне ничего и не изменилось. Запоздало пришла мысль, что дело в нём самом.       Эсмеральда не избегала его. Вечером, когда он вернулся, она сидела у камина с Библией в руках. В бесформенном монашеском балахоне, без пояса, с убранными под платок волосами так, что ни одна прядка не выбивалась из-под него. Она тепло улыбнулась, и внутри всё похолодело. Ей удалось уговорить Жеана принести книгу с правилами ордена кармелиток. Если даже монастырь, куда она отправится, будет принадлежать к другому ордену, у неё уже будет представление о внутренней жизни там. Клод еле выдавил в ответ улыбку и ушёл наверх.       Этой ночью он вновь не смог толком уснуть. В голове проносились, смешиваясь, воспоминания о разговорах с Луи и Эсмеральдой. Кузина. Ещё один грех. Впрочем… Одним больше, одним меньше… Путь в Рай и так давно закрыт. Да и ложь — меньший из совершённых. Оставалось успокаивать себя, что эта ложь — ради неё, ради её блага. От этого становилось чуть менее гадко, но не слишком.       Иногда Эсмеральда касалась его — и всякий раз хотелось взвыть волком. Он ведь мечтал об этом. Но вовсе не о том, чтобы каждое её — то случайное, то нарочное — прикосновение сопровождалось обращением «святой отец»! Порой во снах он касался её, целовал её — и просыпался.       Она же так и плакала время от времени по ночам. Тогда Клод считал секунды до отъезда. О, пусть он поможет! Всё вокруг напоминало о собственных промахах: собор, Крысиная Нора, давно кем-то занятая, Гревская площадь, башенная келья и, наконец, его собственный дом.       До отъезда оставалось ещё несколько дней. Эсмеральда изводила вопросами; пальцы впивались в ладони с такой силой, что казалось, скоро должны проступить синяки, но она продолжала самозабвенно, мечтательно, словно о возлюбленном, рассуждать о предстоящей жизни в монастыре. Клод стискивал зубы и бормотал что-нибудь отвлечённое в ответ.       Тем временем, час отъезда приближался. И кроме прочих дел оставался разговор с одним человеком.       Накануне отправления Фролло вошёл в келью Квазимодо. Тот не сразу заметил присутствие ещё кого-то, а заметив — подскочил, с тюфяка и склонил голову:       — Господин…       Фролло коснулся его плеча и знаком показал сесть. Прислонился спиной к стене, задумчиво глядя перед собой. Внимание перескакивало с одной мысли на другую; сейчас, когда увидел приёмного сына, подобранные слова перестали быть подходящими. Перед глазами мелькали картины прошлого, где Эсмеральда всякий раз возвращалась из собора с очередной безделицей, и картины настоящего, где она впускала Квазимодо в свою келью, не пугалась его…       — Я пришёл сообщить тебе новость. Об… Эсмеральде.       Горбун продолжал пристально смотреть в глаза.       — Она выздоровела?       — Нет. Именно поэтому она вскоре уезжает. Через несколько дней. Чтобы вылечиться.       — Уезжает… — Квазимодо повторил движения его губ.       — Она очень больна. Её тело… оно почти здорово, но душа — нет. То, что случилось с ней в Реймсе, — очень страшно. Я должен попробовать всё, что в моих силах, чтоб спасти её.       — Я понял, господин.       — Я не могу допустить ещё и этого несчастья. Бедняжка! она не ведает, о чём просит. Но скоро всё это будет позади. Я должен увезти её, увезти далеко ото всех, чтоб никто не мог и взглядом её коснуться.       — А здесь вам мешают, — вполголоса процедил горбун.       — Что ты сказал? Повтори, — отчеканил Фролло.       — Ничего, господин, — Квазимодо скривился, глядя в сторону, но Фролло развернул его:       — Повтори.       — Здесь вам мешают. Здесь много… лишних людей.       — Не смей, — процедил Фролло ему в глаза, схватив за ворот. — Не смей больше говорить так. Ты понял меня?       Тот едва заметно кивнул, и Фролло тут же удалился. Шаги громко раздавались в коридорах и на узкой лестнице, ведущей в башенную келью.       Последние слова Квазимодо раздавались в голове ударами Большой Марии. Как это унизительно! Значит, не почудились тогда эти знаки внимания. Значит, всё именно так, как виделось в кошмарах. Значит, он тоже желает… её. Скорее бы покинуть Париж!       Эсмеральда, встревоженная, обернулась, когда вечером Клод вошёл в дом. Он молча повесил плащ на крючок и поднялся в комнату. Слуги уже собрали вещи; осталось пережить ночь.       Он рухнул перед Распятием в молитве. Но мысли витали далеко от этой комнаты, возвращаясь то к Эсмеральде, то к Жеану, то к Квазимодо. Глупо было полагать, что единственный соперник — проклятый солдафон. Их трое: младший брат, приёмный сын и… монастырь.