Один день из жизни человека.

На дворе был 189.. год. Зима. Все вокруг, куда не упадет взгляд, было занесено снегом. Его белое покрывало укутало землю, бесконечные поля, голые ветви древьев, превратив все это в привычные русским людям декорации сказочной оперы, что раньше часто и с большой помпезностью давались на сценах. Почему-то, когда говорят Россия, то сразу перед глазами встает образ именно такой зимы. Может виной тому была война с Наполеоном, может истинно русские зимние забавы, ходившие чуть ли не в легендах о нашей земле в письмах иностранцев, заставших это время года, на родину. Никто этого не знает, да и не очень то надо. Мой батюшка-Шишкин Андрей Петрович, князь(и много ли тогда было толку от титула?)-уже почти старик, после смерти матушки совсем занемог и переменился. Был он в свои лучшие года и лучшие года всех помещиков дельным хозяином: крестьян за зря не мучал, денег не много с них не брал, а больше и не вспомню уже, маленькая тогда была. Потом он с матушкой-в основном,это было её желание- начал меня обучать всему и сразу, как мне казалось, но больше всего мне не нравился французский. Я понимаю и понимала, что это необходимо было в то время для того, чтобы не слыть в обществе простушкой и невоспитанным неучем. Хотя по мне они и без поводов хорошо осуждали тебя в своих длительных пустых беседах, будто если ты не осудишь, то осудят тебя. Не могу я понять этих французов! "Mon cher ami, bonjour, c'est drôle, votre chapeau.."-это же просто смешно! Мы русские люди, а некоторые, по их словам, и думать, и писать, и говорить предпочитали по французски, так проще! Нет, нет и нет! От того они и мучали своих крестьян, что не понимали их. В этом деле ведь самое главное-понять мужика: как ему живется, чего он хочет, к чему стремиться- и все хозяйство в гору пойдет! Сколько я примеров видела и слышала о таких помещиках! К этому мы вернёмся. Не буду утруждать читателя биографией своей семьи, и перейду ближе к сути к сути. Скажу только, что потом батюшка, как и многие помещики заперся у себя в поместье и всё писал что-то да гнал камердинера Прошку туда-сюда с письмами. Хоть не приживальцы, и то божья благодать. Во вторник, я попросила батюшку прокатиться по деревне: -Ну что ж вы упрямитесь! Сидите тут в четырех стенах, с Прошкой да с книгой разговариваете. Поедемте. -Ты, Лизонька, оставь это. Чай не в тех годах, чтобы на санях кататься почем зря.-проворчал тихо Андрей Петрович и тут же повысил тон и прогрохотал, насколько позволяло ему старческое горло.- Не стой над душой! Езжай, коль хочется, а меня в покое оставь! Первое время я пугалась этих смен настроения его и обижалась на батюшку, но позже привыкла и лишь изредка вздрагивала. Я надела слегка заношенную уже шубенку, валенки, шапку, варежки-тепло! как сейчас помню-прыгнула в сани-они у нас были резные, деревянные, все в завитушках разных- да с криком "гони Ванька" поехала. Деревня, в которой мы обитали, находилась практически в кольце елового леса. Снег бил в глаза своим блеском, а ели, зелёные, пушистые, укрытые белой шапкой, тянулись вверх и стояли в каком-то своем хаотичном порядке. Сколько себя помню, часто проезжая мимо этих деревьев зимой, обязательно с самой высокой ветки именно на меня упадет большой ком снега. Я попросила проехать через него и вскоре снова была засыпана снегом, под свой звонкий смех и тихий, похожий на кашель, смех Ваньки. Не помню как долго мы ехали, но оказались, как я позже поняла, в самой отдаленной от нашего поместья территории, окраине деревни. Вдруг, я заметила женщину,пробирающуюся через сугробы,от того, что она тёмным пятном выделялась на белоснежном фоне, будто кляксу на листке поставили. Я попросила извозчика теперь ехать тише и Ванька поправил шапку и, чмокнув губами и дернув вожжи, замедлил лошадей, уходящих уже значительно в сугробы. Когда же женщина вдалеке упала-сердце мое тогда рухнуло вниз- я воскликнула: -Ванька, неужели ты не видишь! Там же женщина упала, езжай туда немедля! Он странно посмотрел на меня, спохватился, заерзал на козлах и взмахнул хлыстом по спинам лошадей. Подъехав, но толком еще не остановившись, я выпрыгнула из саней и подбежала к крестьянке. Она была небольшого роста(хотя возможно такую видимость создавал небольшой горб её, полученный от тяжелого труда, вероятно, при работе в полях или ещё каких-то тяжелых работах), вся в почти что лохмотьях,шитых-перешитых, стиранных-застиранных;на ногах большие мужские валенки; морщинистое лицо ее было, бледно,что ярко различалось с черным пятнам толи угля, толи сажи;нельзя было точно определить её возраст, потому что платок, повязанный так, чтобы укрыть как можно больший участок кожи от холода, перекрывал половины головы; в голых руках она держала сумку, на которую, казалось, дунешь-она в песок обратиться. В голове у меня мелькнула мысль, что вот живет себе баба, ходит спокойно в лахмотьях зимой, а люди из моего сословия ходили в целом, в относительно новом платье или костюме по дому, а чуть заслышат колокольчики или стук колес под окнами, сразу бегут переодеваться в более новый наряд и ненавязчиво жалуются на то, в чем им приходится ходить в доме. -Вам помочь?-со всем участием спросила я у нее. -Что вы, что вы, барыня! Простите, коль под лошадь завалилась. Стара я уже стала, силы не те, а ребятишек у меня пятеро, всех кормить надо, да нечем.- стала причитать своим приятным грудным голосом женщина, незаметно от меня отряхиваясь от снега. -Пятеро!-воскликнула я возбужденно. Мне выпал шанс открыть неизвестный мне мир, без господской важности.- Садитесь в сани, мы вас довезём, только дорогу покажите. Правда, Ванька? -Угу.- смотря на меня все тем же странным взглядом и сдвинув на бок шапку, выдохнул он. -Что вы, матушка! Помилуйте!-испуганно возразила крестьянка и замахала руками. -Да что же в этом такого? Я настаиваю. Единственным моим желанием является довезти вас до вашего дома к детям, а ежели я этого не сделаю, то буду мучаться виной. Прошу вас, садитесь. Я очень любопытная, расскажите мне о себе, о других, про деток ваших.-меня сильно смутило услышать "матушка" от женщины в два, а то и в три раза старше меня, но я не подала виду и в конце концов усадила ее в сани. Мы тихо тронулись,а женщина, видя, что барыня добрая и молодая, оживленно начала рассказ, прерываясь изредка, чтобы робко подсказать Ваньке дорогу: -Звать меня Марья Федоровна. Детишек у меня пятеро, три мальчишки да две девчушки.-глаза ее заблестели от слез.-Одна захворала недавно, всё лежит в жару, бледная-бледная. Помилует Господь её и пройдет все. Живем мы одни, отец их как пашпорт получил, так и ушел. Я думаю помер он давно как. Если не на работе, так от пьянки. А пить он любил, кто ж не любит. Все мужики сейчас пьют и всегда пили, будто делать нечего. А все это, не серчай, матушка, господа нарочно делают. Куда не зайди-на рынке, базаре-везде поганая стоит. А мы с детками живем понемножку. Вот,-Марья Федоровна открыла свою сумку и я увидела корки от чёрного хлеба,-соседи чем могут помогают. Зимой худо, зато дальше полегче. Земля то всегда даст, что пожевать, да была бы она. Как отпустили нас, так давай господа землю делить. На своем веку видела даже, как дерутся два барина за неё, а мы ждем, чем дело кончиться. Вы не подумайте, барыня, я не жалуюсь, как просили-все, как на духу рассказываю,благодетельница наша. А вот недавно паренька соседского в солдатчину забрали. Как мать его слезами обливалась, Боже сохрани! Не приходят ведь часто обратно, вот и болело сердце у ней...да и у всех, кто сыновей растит. -Отчего не уйдёте?-спросила я,и только задав этот вопрос, поняла насколько он наивен. -Куда же? Везде так, да и обвыклись уже тут. Стой! Приехали.-крикнула Марья Федоровна извозчику. Передо мной предстал очень старый домик из очень старых досок, с заколоченными окнами и скрипящей на пол округи дверью. Крестьянка вылезла из саней, схватив сумку, но завидев, что я тоже собираюсь спрыгивать, остановилась. -Вы чего, матушка? -Хочу познакомиться с вашими детьми.-озадаченная вопросом женщины сказала я. - Боже сохрани! Захвораете тоже! Не нужно вам туда. Век за вас молиться буду,добрая барыня вы. Не дошла бы я сама. -Не стоит. Я пришлю врача дочке.-я еще не знала как-денег было не так много сейчас, но я твердо решила это сделать. --Прощайте, барыня! Спасибо, храни вас Господь!.. -Трогай, Ванька.-севшим голосом сказала я. Я ехала мимо тех же елей, белоснежных полей, но всё казалось мне каким-то грязным, не таким прекрасным как раньше, искусственным. Я вспомнила, что мы едем домой и от чего-то мне стало тошно. Столько открылось мне, столько я поняла и, знаю,пойму позже. Я ехала домой в смешанных чувствах. Что-то переменилось во мне. Я это чувствовала. Любовь к русскому народу, его душе, будто огонь, разгорелась в моей душе пуще прежнего. Но что-то все же переменилось.