muse

Солнце бессовестно опаляло землю, казалось, что асфальт под ногами плавится, настолько июльская жара была невыносима. Дживон и не думал, что Америка встретит его столь отвратительным образом. Парень со всех ног бежал в издательство, чтобы показать первые наброски новой истории, над сюжетом которой он работал несколько суток. Ким почти задохнулся, ненароком даже толкнул пару прохожих, но тут же извинился, продолжая свою дорогу. — Господи, ты серьёзно? Тучный мужчина смотрит на молодого человека, как на идиота, затем тяжело вздыхает и ослабляет галстук. Этот старик никогда не будет доволен, Дживон клянётся в этом. — Мне даже на эти черновики смотреть больно. Ты только подумай, — мужчина взял несчастные бумажки и начал трясти ими перед носом Дживона, что всё это время стоял перед ним, как вкопанный, — Какой современный и адекватный человек будет читать эту жуть? Под чем ты был, когда писал такую чертовщину? — Пожалуйста, выслушайте меня, — начал было Дживон, но его прервали стуком в дверь, и после надорванного «Зайдите» в кабинете появился миловидный парень лет двадцати двух, который поздоровался с мужчиной и с подозрением покосился на Кима, уже начинающего потихоньку закипать от всей этой вселенской несправедливости. — Даже и слушать не буду, — замахал руками директор, ретируясь, — Вот тебе лучший редактор, иди пиши свои дикие и сложные антиутопии, ладно, так и быть. Но только попробуй обидеть редактора. Три шкуры сдеру! «Золотой он, что ли?» — с досадой подумал Дживон, наконец-то уходя из душного кабинета и от вопящего из-за какой-то новой напасти директора, и задумчиво посмотрел на своего нового редактора. Тот не обратил на Дживона никакого внимания, явно уже даже не думая о том, что рядом с ним кто-то стоит. — Эм… — попытался было начать он, но молодой человек вдруг посмотрел на него как-то странно и устало. — Мы ведь так и не представились друг другу. Я… — Ким Дживон, самый известный скандалист в издательстве, знаю, — отмахнулся парень, — Меня зовут Ким Ханбин. Надеюсь нормально с тобой поработать и наконец-то уехать домой. — Что значит… — Дживон недовольно фыркнул и с недоумением уставился на Ханбина, который выглядел до раздражающего равнодушно. Да что с ним такое? — Я не скандалист. Я добиваюсь одобрения на написание книги уже несколько месяцев, но этому… — парень беспомощно замахал руками, не желая ругаться при всех, — Вечно что-то не нравится. Хотя бы ты, может, и поймёшь, что я не сплю по нескольку недель, чтобы сделать всё, как нужно. Ханбин на такие откровения лишь ухмыльнулся, но для себя решил, что стоит узнать этого человека получше. Он никогда не доверял слухам, возможно, своё влияние оказали два с половиной месяца пребывания в Америке и работы в филиале «Farrar, Straus and Giroux»: люди вокруг, при любом упоминании о неком Ким Дживоне, кривились и недоуменно переглядывались, как бы спрашивая, почему этого наглеца ещё не уволили. Наглец, в то же время, просто пытался освободить душу от всего, что отягощало и мешало спокойно жить. Он был готов на всё, лишь бы хоть одну его задумку утвердили и дали наконец работать. Когда ты существуешь благодаря своим историям, с которыми хочешь поделиться, и когда, к тому же, такая возможность есть, но почему-то у тебя всё равно не получается достичь своей цели, хочется опустить руки и разочароваться буквально во всём, что тебя окружает. Дживон не отличался особой чувствительностью: реализма всегда было в достатке, он не любил сдаваться и на этой почве так часто ругался с директором, считая задержку издания его истории простым пренебрежением и гадкой прихотью. Возможно, Ханбину стоило бы и довериться: кто знает, может он не такой придурок, как другие. Хоть и его подолгу длившееся молчание иногда напрягало, но всё-таки с Кимом было вполне сносно находиться рядом; что-то в нём Дживон находил привлекательное и таинственное. Он невольно зависает, рассматривая парня, который сидел напротив него и потягивал ристретто, от которого Дживона воротило; каким-то образом они всё же договорились пройтись до кафе, чтобы обсудить работу подробно. Но что-то явно пошло не так, ведь между этими двумя ощущалась такая высокая концентрация неловкости, что единственным выходом было только молчание. Вдруг Ханбин поднимает взгляд и хмурится, понимая, что за ним следят, и слегка смущается, хоть виду и не подаёт. — В чём дело? — безучастно, как и всегда. Ну не любит он на первых встречных свои эмоции распылять, и всё тут. — Как же ты меня раздражаешь, — после долгого молчания внезапно заявил Дживон, продолжая сверлить Кима взглядом и, скорее всего, пытаясь вызвать хоть какую-нибудь реакцию. Всё напрасно, и это было очевидно, потому что в следующую минуту Ханбин только чуть улыбнулся и кивнул. Как-то глупо получилось, неловко, но вместе почему-то было хорошо. Дживон вернулся в Калифорнию недавно, но его уже готовы были обзывать бунтарём, ведь репутация за пару месяцев явно не успела бы восстановиться. Позже Ким настолько возненавидит своё имя, звучавшее в сплетнях разного рода, что решит всё-таки последовать желанию мамы и взять псевдоним. — Бобби! Твою мать, ты меня слушаешь? Дживон вздрагивает от внезапного прикосновения к его плечу и ошалело смотрит на Ханбина, который выглядел ещё более уставшим и очень сердитым. Парень уже допил свой мерзко-отвратительный кофе и теперь увлечённо что-то говорил о черновиках, но Дживон очень некстати задумался, снова занявшись самокопанием. — Конечно, слушаю, — надуто пробурчал он, посмотрев на редактора, что увлеченно рассматривал бумаги. До Кима не сразу дошло, что это были наброски, которые сегодня утром понапрасну побывали на столе у директора. — Эй! Не трогай, они требуют доработки. Он было потянулся за несчастной кипой бумаг, но Ханбин ловко отдёрнул руку, заставляя возненавидеть себя ещё больше и вызывая единственный вопрос: что этот парень себе позволяет? Терпение Дживона было на исходе, но он до последнего верил в благоразумие своего нового редактора, что потом почему-то начал ходить по городу и допытываться насчёт всего подряд. — Зачем ты пишешь? — Ханбин остановился посреди освещённого ночными фонарями парка, и Дживон, шедший следом, чуть не снёс младшего с ног и, увидев удачный момент для того, чтобы забрать наконец-то черновики, разом очутился перед молодым человеком и схватил за руку. Ханбин ойкнул, но бдительности не потерял и буквально выскользнул из рук и отошёл на несколько шагов, поджав губы. — Успокойся, мне просто нужно… Бобби снова схватил Кима за руку и потащил куда-то. Он разозлился впервые за несколько месяцев, и, о боже, из-за какого-то несносного, надменного мальчишки, который возомнил себя непонятно кем и будто нарочно старался поддеть. Философ, блин. Дживон тихо ругается, в то время как Ханбин даже не упирается и послушно идёт за ним, смотря с удивлением и лёгкой улыбкой. Кима заводят в подворотню и прижимают к стене, в которую тут же упираются сильные руки, аккурат по обе стороны от головы теперь уже не на шутку напуганного Ханбина. Он сглатывает, а Дживон смотрит исподлобья, прямо в глаза, а в них — столько обиды, нетерпения и отчаяния, что парень жалеет о том, что начал дразнить этого несчастного; когда директор умолял взять этого «неудачника» под своё крыло, он не уточнял, что мало чего знает об этом самом «неудачнике». — Немедленно отдай, — с напором, но как можно сдержаннее говорит Дживон, почти рыча, — Я должен разобраться с этим сам. Не лезь. К чему ему вообще редактор, да к тому же такой? Он не просил об этом, ему просто нужно было добро на работу, и теперь внезапно снова становится плевать на то, что скажут другие. Молодой человек не видит никакого смысла в том, чтобы хотя бы попытаться поладить с этим несносным существом, поэтому вырывает из чужих рук папку и тяжело вздыхает, выпрямляясь. Ханбин продолжает смотреть не него, обкусывая губы. — До встречи в издательстве, Ханбина, — уже уходя, негромко проговорил Дживон, и, посмотрев через плечо на растерянного парня, что продолжал стоять, оперевшись на стену, раздражённо добавил про себя: — И до встречи в кабинете директора. Надеюсь, что это наш последний разговор.