***
Шли мы долго. Невероятно долго. Может, месяц? Два? три… или год? Не важно. Одно-единственное, что ярким, опаляющим сознание, отпечатывающимся на обратной стороне века, пятном маячило перед глазами, было солнце. Ну, или что-то, что отчаянно походило на него: огромный ядовито-огненный диск плавился, тонкой красной нитью упираясь и разливаясь по горизонту столь же ядовитым маревом. Нас немного. Наверное. Как-то не особо обращал внимание на все, что вокруг – просто дорога, пусть и идеально гладкая, блестящая и ровная. Именно она ведет нас к этому черному сердцу всего живого, облаченного в расплавленный, стекающий по нему метал. Что это? Его броня, защита? Смерть, жизнь или судьба - вечно перетекающая, не имеющая конца и начала?.. В голове туман, в ногах жидкий, раскаленный свинец. Каждый шаг словно еще одна причина двигаться, погружаться в кипящее болото с головой. Боль не отрезвляет – она пьянит, добавляет всему этому дикому шествию азарта, шлейфом тянущегося от каждого из нас. Даже не знаю, было ли нас больше или же с самого начала эта кучка людей были единственным, кто остался в состоянии идти после того, что случилось. Те времена стираются, покрываются коркой подсохшей крови и рассыпаются, стоит случайно дунуть на них. Но я не хочу забывать тех моментов, когда я был… счастлив? Ничего не понимаю, голова ходуном ходит, тело шатается из стороны в сторону, мягкий свинец обжигает и плавит все тело изнутри. Кажется, глянь вниз, на ноги, а там, кроме стекающей по крошащимся костям кожи и мяса, уже попросту ничего нет. Ах да, о чем это я? Воспоминания… Теплые летние лужи, яркий, солнечно- кислый сок, стекающий по подбородку. Веселые и беззаботные гулянки, когда ни работа, ни школа, ни что-либо иное не отберет у вас искр и жара, горящей соломенной бабы, да легкого морозца, оставшегося после ухода зимы… Седые и вечно сонные старики, всегда ждущие тебя, чтобы повкуснее накормить и побольше рассказать. Последние теплые сумерки на крыльце и бархат страниц-крылышек старых книг. Запах первого снега, спеющих фруктов, теплого хлеба и горячего, домашнего чая, так уютно обжигающего пальцы. Все, что у меня осталось – это образы. Образы, которые я не в силах понять, увидеть, потрогать, но которые могу воскресить лишь кончиками пальцев, давно иссохшим языком, ничего не ощущающим носом и вечно горящими легкими. Дышать с каждым моментом все тяжелее, а слипшиеся глаза, все реже получается открыть. Дорога все время плывет под ногами, ускользает огромный диск от меня и прячется где-то, скорее всего, за горизонтом. Руки совсем одеревенели и теперь свисают, постоянно ударяя по больным ногам, задевая то колени, то бедра, то бока. Я вот все думал… кто эти люди, идущие рядом со мной? Телепающиеся, как и я, из стороны в сторону, тянущие за собой такие же, как и у меня, деревянные руки и оглядывающиеся, такими же, как и у меня, слепыми щелками глаз. Лиц почти не разобрать, все вокруг как будто бы подернулось дымкой пылающего ветра, как бывало в детстве в особенно жаркие дни далеко над редким асфальтом. Словно бы неведомые духи отплясывали, явно радуясь такой погожей погодой, жарясь не хуже, чем в своем аду, вечно пылающем и горящем. Иногда мне кажется, что я просто умер и теперь жарюсь вместе сними, бредя непонятно куда и непонятно зачем целую вечность к ряду. Но кто тогда они? Такие же согрешившие души, но почему их так мало и где хоть один, хотя бы самый маленький дьявол? Да и я, в общем-то, против законов Божьих никогда не шел, соблюдал посты и всякую подобную религиозную панацею… так за что же меня в ад? Да и я, наконец, не помню чтобы умирал! Не поверю, пока не получу достаточных доказательств! Не поверю и точка! Больно. Очень. Так жарко, пожалуй, было только в одно июльское утро, когда мы с семьей отправились на море. Солнце палило, обжигая и кусая за оголенную кожу, оставляя свои отличительные метки. Небо всю неделю, что мы там пробыли, было чистым и ярким, словно бы прося остаться, даже не подозревая, что родители сразу взяли билеты в два конца. Помню, мы с сестрой тогда так упрашивали их задержаться хотя бы на пару часиков и лишь в последний раз искупаться… мы тогда опоздали на самолет, что в этот же день разбился… было страшно, и ехать назад отпало всякое желание. Так что просидели мы там не одну запланированную неделю, а все две… Вновь обведя все тени взглядом, натыкаюсь на знакомую, но такую уставшую фигурку старшей сестры и в ужасе распахиваю глаза. Боль расползлась от разодранных век по всему лицу, замыкая нервы, но не отвлекая. Ее черные, редкие волосики заплетены в привычный для меня низкий хвостик, бесформенная, скорее всего моя, футболка и широкие шорты. Какого… “Какого она вообще здесь? Почему она-то?!” Паника комом встала поперек горла, не давая ни вздохнуть, ни выдохнуть, не говоря уже о том, чтобы что-то сказать или окликнуть кого-то… Честно говоря, даже не представляю что произошло дальше, но забыть нечто такое я не в состоянии: резко обернувшись, будто услышав мои скачущие, бессвязные мысли, она распахнула глаза и уставилась на меня. Кажется, я никогда не забуду этот бессмысленный взгляд пустых, масленых, словно у рыбы, выброшенной на берег, кровоточащих глаз. Ее сухая, острая фигура, будто несмазанный механизм, медленно повернулась ко мне в пол-оборота, все еще чуть обгоняя меня. Ее потресканные губы и жирная, пористая кожа, растянулись, обнажая стайку острых, пожелтевших зубов. По ее маленькому, аккуратненькому подбородку медленно стекала вязкая слюна, а ее нос чуть подрагивал, словно бы принюхиваясь, как собака. Меня пробил холодный пот. Ободранные кусочки кожи и закись сыпались с ее глаз прямо на щеки, ненадолго задерживаясь, а затем осыпаясь куда-то вниз. Тугой комок всколыхнулся где-то у меня в желудке, а во рту вмиг образовался кисло-горький привкус желудочного сока. Меня выворачивало от одного ее вида. Но стоило заглянуть ей в глаза и я понимал – это она, моя любимая, добрая, пускай порой вредная, а то и злая, но все еще моя сестра. И страх, липкими пальцами ощупывающий мой позвоночник, исчез. А за ним и тошнота, и все остальное. Осталось лишь умиротворение и спокойствие. Возможно, мне показалось, но даже боль начала понемногу отступать. Ее образ, запечатленный теперь во мне, стал растворяться, бледнея и тускнея на фоне черного небытия, почти сразу теряясь из виду. Казалось, будто она не исчезла, это просто я потерял ее из виду, но она все еще идет тут, рядом со мной, и ее пустой рыбий взгляд, кости, обтянутые кожей и стертые, босые ноги, топают дальше, поддерживая и давая сил. И я пошел, ускорился, как не ускорялся уже давно, острым взглядом вперившись в солнце. Это еще не конец! Я буду идти. Идти столько, сколько придется, сколько от меня потребуют и сколько меня будут поддерживать все те, кто не оставил, кто бросил все и пошел со мной на смерть, на суд всего живого и мертвого, реального и призрачного. На суд, в первую очередь, тебя самого твоими близкими и твоим окружением. А сколько людей пойдут рядом с тобой, чтобы, когда тебе станет тяжело, отдать свою жизнь, свои мысли и силы?А ты вообще уверен в этом?