Salvation

Музыка. Такая громкая, что все внутренности дрожат, отплясывая бешеную чечетку. Невыносимо жарко от тел, заполнивших танцпол, так душно, что каждый глоток воздуха кажется последним. Алкоголь в стакане ехидно смеется, не давая привычного эффекта легкости и нотки похуизма. Он не хочет здесь находиться. Он смотрит вокруг, выцепляя пьяные и счастливые лица друзей, выцепляя улыбающегося ему бармена и строящую глазки официантку, выцепляя целующиеся тут и там парочки и отчаянно пытаясь понять, когда все это вдруг стало таким чужим. Ведь это обычный вечер пятницы, ведь это все тот же бар, ведь это все те же люди. Какого черта? — Дэн, ну ты че опять прилип? — Сашка врывается в поле зрения, чуть не разливая на него очередной шот. — Эта стойка не развалится, если ты от нее отойдешь. — И как ты еще говорить можешь, алкаш? — Дэн усмехается, отпивая виски из своего стакана. — Все тебе расскажи, — Сашка пьяно смеется, цепляясь за его плечо. — Ты че опять разгруженный такой? Очередная девка села на мозги после жаркой ночки? — Сколько можно уже, — Дэн закатывает глаза, молясь всем богам, чтобы этот придурок нашел себе другую жертву для расспросов. — Я больше таким не занимаюсь. — Сексом или заманиваем девочек на одну ночь? — спрашивает Сашка, громко смеясь. — Сань, а ну отстань от него, — кажется, его молитвы услышаны, потому что из ниоткуда выныривает Лика и кладет руку Саше на плечо. — Тебя там Рита ищет, так что кыш. Сашку словно ветром сдувает, а Дэн смотрит на Лику глазами благодарного щенка, подобранного с улицы в грозу. — Если бы не ты, тут был бы труп, — отшучивается он, замечая ее серьезный взгляд. — Ты в порядке? — она всматривается в его лицо секунд тридцать, вздыхая. — Нет, не в порядке. Дэн глаза прикрывает в попытке унять ноющую боль в желудке и улыбается. — Я в норме, Ли, — она не верит ему ни на секунду. — Правда в норме. — Сане это втирать будешь, — ворчит, дотрагиваясь до его пальцев. — Писал? Один вопрос, одно гребанное слово, а бьет так, будто хлестнули пощечиной. У него пальцы дергаются, но она держит крепко — хрен отвертишься. И смотрит так, будто правда знает, каково это. Будто тоже понемногу умирает. — Нет, — выдавливает, хрипло и тихо, но она даже через музыкальный гром понимает: не слышит — чувствует. Она пальцы его еще крепче стискивает, одними глазами говорит: «я тут недалеко, готов будешь, знаешь, где искать», улыбается особенно горько и уходит, потому что понимает: ему уже не помочь, не здесь и не сейчас. Мало кто станет добровольно забираться на тонущее судно. А он и правда тонул. Пробирается к выходу с одной только мыслью: надо закурить. Вокруг постоянно норовят его зацепить, будто весь мир вдруг сговорился похоронить его заживо в этом чертовом баре. Несколько раз его цепляют друзья, Сашке даже почти удается его увести в другую сторону, но его снова отвлекает Рита, так что Дэну удается свалить от него под шумок. Огонек зажигалки прыгает словно бесенок, мешая нормально прикуриться, поэтому сделать это удается только с третьего раза. Никотин просачивается в легкие, и дышать становится немного проще. Он затягивается — долго и глубоко — и закрывает глаза, подставляя лицо тихо идущему снегу. Ему внезапно очень хочется остановить время, чтобы навсегда остаться вот так: под мягким снегом раннего ноября с сигаретой в руке и пустотой в голове. — Дэнчик, не хочешь присоединиться? — кричат со стороны входа в бар. Кажется, это кто-то из его друзей, садятся в такси с двумя девушками. Он игнорирует их, снова закрывая глаза. Нет, Дэнчик не хочет. Ни алкоголя, ни девочек, ни веселья. У Дэнчика перед глазами кудри, что в вечном творческом беспорядке скачут во все мыслимые направления, глаза цвета пасмурного октябрьского неба, в которых светло и радостно, и улыбка кривая, от которой ямочки на щеках появляются. Маленькие такие, но очаровательные до одури, настолько, что не ткнуть в них пальцем оказывается непосильной задачей. У Дэнчика перед глазами его гребанное лицо. Куда бы ни шел, что бы ни делал, с кем бы рядом ни был, всегда его лицо. Смех его раздражающий и противный, да настолько, что Дэн сам смеяться начинал, стоило его услышать. Пальцы, тонкие и длинные, как у девчонки, музыкальные, идеально смотрящиеся в его руке на клавишах. Ключицы, вечно виднеющиеся из-под ворота огромных свитеров, тонкие и острые, о них порезаться можно, если не быть осторожным. О него всего можно пораниться, он колючий, как ежик, и цепкий, как кошачьи когти. Дэн не просто поранился, Дэн об него к черту убился. «Ты меня не забывай только, глазастый, а то обижусь». Да разве его такого забыть можно? Со всеми этими глубоко бессмысленными разговорами, со всеми заскоками аристократическими, с юмором отвратительным, с объятьями самыми нужными и тихим «Прости» на перроне. Он теперь где-то там в своем Питере, покоряет культурную столицу (читай: приводит в культурный шок). Да его там с потрохами растаскают на цитаты и фотки, им там восхищаться будут так, как здесь не то что не хотят — не могут. Ему туда давно пора было: его город, его атмосфера, его настоящая жизнь. Только вот легче от этого факта не становится. — Ты посинел уже, братан, — Леха вываливается из душного бара, подгребает к нему и опирается рядом. Закуривает молча, внимательно лицо его рассматривает, анализирует в нем что-то. Сам себе кивает, выводы какие-то делает. Не зря Лика в него влюблена по уши — два сапога пара. — Напиши ему, — тишину разрывает сразу тяжелой артиллерией, совсем о денискином сердце не заботится. — Напиши, знаешь ведь, что полегчает. — Не понимаю, о чем ты, — Дэн закуривает уже третью, чтобы хоть чем-то руки занять. — Все ты, блять, понимаешь, — Леха глаза закатывает. — Я тебя, придурка, с детства знаю, думаешь, различить не смогу, когда ты влюбляешься? Виснет тишина, неприятная такая, раскрывающая все секреты. Дэну кажется, что он больше никогда не сможет нормально дышать: это откровение лучшего друга будто ножом вскрыло старую рану, и, если он сейчас раскроет рот, вся кровь потоком польется, и ничто ее не остановит уже никогда. Ему не хочется выплескивать это все на Лешу, а Леше вряд ли хочется все это слушать. — Ты не думай, что я как-то отношение к тебе поменяю, — Леха косится на него с подозрением. — Ты не один такой на свете, да и живем мы в двадцать первом веке, пусть и в Рашке. Так что норм все, плавали, знаем. Дэн вопросительно на него смотрит, с удивлением замечая, как у друга скулы краснеют, отчаянно не обращая внимания на бесстрастное выражение лица. — Ну че ты так смотришь? Пашу что ли не помнишь? — и взгляд отводит, не выдерживая контакта. Дэн Пашу помнил, помнил, что Леша его терпеть не мог, когда он к ним в группу перевелся. Пару раз даже почти до драк доходило, а потом как-то успокоилось, резко так, никто ничего не понял толком, только Леха пару месяцев какой-то пришибленный ходил. А потом Пашка уехал по обмену на год, а Леха перестал флиртовать с каждой юбкой и вообще больше к себе не подпускал никого. Дэн смотрел на лучшего друга и изо всех сил пытался все это сложить в одну картинку. Как только получилось, глаза сами собой расширились, а челюсть завещала не поминать лихом и умотала в Севастополь. — Да ты угараешь, — неверяще, почти шепотом. — Если бы, — Леха усмехается как-то особенно нежно, как никогда до этого не делал, и Дэну вдруг становится жутко неловко, как всегда бывает, когда становишься случайным свидетелем чужого счастья. Снова наступает тишина. Леха курит, Дэн переосмысляет жизнь. — Он хотя бы вернется, — Дэн не сразу узнает свой голос. — Всего-то на год умотал. — Фил бы даже не уехал, если бы ты вовремя попросил, — от звука его имени у Дэна внутри все холодеет, а сердце на время решает передохнуть. — Неправда. — Правда. Они играют в гляделки, но эта битва заранее проиграна, потому что Леха уверен в своих словах настолько, что спорить с ним совершенно не имеет смысла. — Слушай, братан, я не психолог и вообще не особо хороший советчик в этом всем, — он снова затягивается, усмехаясь. — Но ты у меня на глазах разваливаешься, и мне это пиздец как не нравится. Я думал, у тебя хватит мозгов не отпустить его, но ты, как оказалось, еще тупее, чем я думал. Поэтому хотя бы сейчас блять не тупи. Напиши ему. — Не буду я его от его новой жизни отрывать, — он попытался произнести это гордо и с насмешкой, но получилась скорее интонация обиженного ребенка. — У него там все зашибись, ты ж видел его истории. Ему внезапно прилетает смачный такой подзатыльник. — Ты такой еблан, ей богу, — Леха по-настоящему злится. — Я не буду с тобой возиться, я не в той кондиции, плюс я замерз. Но я тебе сказал, что делать. Послушать или нет — твое личное дело, но ради всего святого, не тупи. Закончив свою гневную тираду, Леха поспешно ретируется обратно в помещение, оставляя Дэна наедине с собственным разлагающимся нутром. Ему вспоминается Филькин взгляд, когда он рассказал о том, что уезжает. Дэну тогда казалось, что он счастлив безумно, но теперь он не мог отделаться от ощущения, что в его глазах было еще что-то. Надежда? На что? Что Дэн не зассыт и просто его не отпустит? Бред. В желудке снова просыпается эта чертова боль, что прорастает через все тело и заставляет время от времени закрывать глаза и переводить дыхание. Дэн прокручивает в голове каждое касание, каждый взгляд, каждую улыбку. Дэн пальцы в кулаки сжимает, отчаянно желая еще раз до его фарфоровой кожи дотронуться. Дэн нос морщит, его фантомный запах слыша так, будто он рядом стоит, теплый и настоящий. Будто не уезжал никуда, будто не забирал с собой огромный кусок чего-то, что люди сердцем называют. Будто у Дэна хватило смелости никуда его не отпускать. В кармане вибрирует телефон, и Дэн хмурится. Кому он мог понадобиться в два часа ночи? Переводит взгляд на экран и замирает, забывая о холоде, снеге и ночи. Сердце биться начинает так часто, будто решило свалить нахуй из грудной клетки, а руки трясутся немного меньше. На губы, кажется, впервые за месяц ложится улыбка. На экране спасительным светом горит «Я блять скучаю по тебе, уебок», и Дэну кажется, что он снова научился дышать.