As the shrike on your glorious thorn

I couldn't utter my love when it counted Ah, but I'm singing like a bird, about it now I couldn't whisper when you needed it shouted Ah, but I'm singing like a bird, about it now Запах морской соли и водорослей Балтики пропитали старую кирпичную кладку стены, которой касается обтянутая темной тонкой кожей ладонь. В стыках горчит плесень, свежесваренный кофе доносится через открытую форточку янтарной лавки. Фильтры ослабляют ароматы, но он все равно чувствует. Все и каждый. Машинное масло, чей-то пот, феромоны — окутывают, зовут. Рассказывают тайны, о которых не хочется знать. Щелкнув аккуратной маленькой кнопкой на брелоке сигнализации, Снифф открывает припаркованную у тротуара машину и садится внутрь, включая кондиционер, чтобы ослабить запахи. Виски еле заметно давит, усталость растекается по плечам. Ключ в замок зажигания и мысок лакированного ботинка давит на педаль газа. The bite on above But never would fall in Like a crane at the final breath that is drawn Remember me, love, when everyone Is a shrike to your sharp and glorious thorn Ветер треплет полы кашемирового пальто и заставляет хлопнуть дверцей громче, чем следовало. Неспокойные воды моря, хмуро бормоча, накатывают на берег, усиливая своей влагой неподвластные глазу частицы сосновой смолы в воздухе. Эти запахи успокаивают почти моментально, обласкивают, умиротворяют. Вытащив фильтры, Снифф делает вдох и, различив в купаже один, совсем этому месту неприсущий, ускоряет шаг. Стоящий на краю деревянного помоста Виктор оборачивается, услышав его шаги. — Море, судя по всему, холодное. А так хотелось искупаться. У друга на губах не слишком радостная улыбка и на теле только свой запах. Сниф бросает взгляд на волны и выдыхает: — Даже не представляешь, как ты вовремя. And I had no idea on what ground I was found in All that goodness is gone with you now There when I met you my virtues uncounted All of my goodness is gone with you now Когда они возвращаются домой после ужина с бывшим сотрудником КГБ, Сниф кривится, учуяв цветочно-сладкий аромат гортензии и искусственного детского молока. Юля сидит на диване, устроив чемоданчик у столика. Смотрит, чуть прищурившись, и обращается к Виктору: — Мне надо с тобой поговорить. Когда исчезают сладкие ноты духов под натиском норадреналина, которым несет от Виктора, Сниф поднимается с кушетки, откладывая планшет на стеклянный столик. — Чаю? Driving alone, following your form Hung like the pearl of some prey you had worn Remember me love, when everyone Is the shrike to your sharp and glorious thorn Прожектор маяка скользит по водной глади, отражаясь и заглядывая через панорамные окна в гостиную. Устроившись на диване, Виктор несколько минут жмурит глаза, пытаясь заснуть, но блики, словно всполохи, подбираются под веки и обжигают радужки. Тихими шагами скрипят деревянные ступеньки лестницы. — Ты сегодня здесь не уснешь. — Ничего. Я же полковник. И не в таких условиях приходилось спать. — И все же. Сниф опирается руками о деревянную спинку, смотря на него сверху вниз. — Не вместе же нам спать. — Ты же полковник. И не в таких условиях спал. — Хорошо же тебя припекло, что позволишь мне, грязному и не прошедшему десять обработок антисептиком, спать в твоей постели. — В душе обычный кран. Полотенце на крючке. Раздается тихий смешок, и ступеньки снова скрипят. I fled to the city with so much discounted Ah, but I'm flying like a bird to you now Back to the hedgerows where bodies are mounted Ah, but I'm flying like a bird to you now Когда оказавшийся в больнице после очередных злоключений Сниф приходит в себя, Виктор, сидящий в коридоре, поднимается на ноги и подходит ближе, на ходу разминая затекшую шею. — Привет, — беззвучно, сквозь стекло. — Привет. — Зайду? — имитируемые пальцами шаги. — Да. Щелчок ручки, и запах сосен разносится от стены до стены. — Как ты? — Научи меня все-таки стоять за себя, — Сниф возвращается на постель, и добавляет, ловя тепло во взгляде Виктора. — Котик… I was highest by your warmth And I was transformed But your gounded and giving And darkening scorn Remember me, love when I'm reborn As the shrike to your sharp and glorious thorn Обожженные взрывом ладони саднят от соприкосновения с соленой водой. Кожа покрывается мурашками. Море холодное-холодное, качаются верхушки сосен и скрипят стволы. Проплыв под водой пару-тройку метров, Виктор выныривает и обращает взгляд на помост. Сниф сидит с книгой в деревянном кресле, сложив руки в замок, и неотрывно смотрит на него. Противясь воле, а может, наоборот, слушая именно ее, а не разум, волны толкают Виктора обратно к берегу, бьют его коленями о галечное дно и выбрасывают на сушу. Только вместо воздуха ему нужно иное. Пронизанные ветром и многолетними невысказанными мыслями, они стоят, упираясь лбами, цепляясь ладонями в плечи: Виктор — до треска твидовой ткани, Сниф — до синяков у мокрых ключиц; смешивая дыхания, грозящие сорваться в поцелуй, словно в пропасть вплоть до отчетливого хруста костей. Дальше только кожа к коже: разгоряченная, обдуваемая ветром и отдаваемая терпкостью пота; скользящая под горячими ладонями. — Я не буду делать этого здесь, — прерывая голодный поцелуй. — Какой же ты педант. Мне так нравится это кресло… Remember me, love when I'm reborn As the shrike to your sharp and glorious thorn Холод стекла, чертовы скрипучие доски и запах Виктора, бегущий по венам Снифа, звенящий в легких и убыстряющий пульс. Раскрываясь хвоей, перетекающий в древесные ноты, и затем в горький кофе, оставляя аккордом порох оружия и золу из камина. Хлопок постельного белья; таин в оставленной грязной чайной чашке; дофамин, вазопрессин и окситоцин, свои и чужие, бьющие по рецепторам. Язык по яремной впадине и зубы на кадыке. Сжимающие запястья до боли ладони и колени, разведенные в стороны. Шелестом шепот: — Не тяни… Хриплым ответом: — Не буду… Тесные толчки вперемешку с кусающими поцелуями и тихими стонами до резко обрушивающейся на обоих мужчин темноты. — Долго ты ждал. — Закрывал гештальты.