«Он обещал мне то, чего мне так отчаянно хотелось. Все чародеи так делают».
Сажерук честно пытался донести до Лютика, что понятия не имеет ни о какой там Империи. И даже пытался, насколько возможно, рассказать свою историю. Но бард только кивал и заговорщически хмыкал — понимаю, мол, конспирация, все дела… Потом Лютик покинул Вартбург. Сажерука выпустили чуть позже. Он снова остался наедине с путём вникуда, и снова без гроша в кармане. На прощание Лютик обмолвился, что посоветовал бы направиться в Ковир. Сажеруку было всё равно, куда идти. Ковир, так Ковир. Очередная точка на карте — не лучше и не хуже любой другой. Но за наводку он поблагодарил — по словам барда, Ковир славился широкими взглядами и охотно принимал на свою землю талантливых людей. И это хотя бы давало надежду, что Сажерука перестанут шпынять отовсюду, как шелудивого пса. Сажерук пытался узнать о тех, кто, как Волшебный Язык, владел бы даром Чтения — но напрасно; Лютик и слыхом не слыхивал ни о чем подобном. «Это ж ты у нас чародей, а не я! Но идея отличная… Хм, а ведь это сюжет для новой баллады…» «Я не чародей, я…» «Огненный танцор, знааааю! Как же!» Бард навещал его через решётку все четыре дня, пока не уехал из Вартбурга. Болтал он без умолку, словно огромная яркая птица. Сажерук, сам от природы не слишком разговорчивый, слушал с удовольствием. Слушал обо всём: об интрижках Лютика с многочисленными мазельками, о ведьмаке Геральте из Ривии (половине рассказов барда Сажерук внимал с явным недоверием), о чародейках и местных нравах, об академии Оксенфурта и реданских шпионах. Эти истории помогли Сажеруку составить более полное представление о том мире, где он оказался. Но Лютик уехал, и истории кончились. Бард был беззлобный малый — и теперь Сажеруку его не хватало. Как не хватало Фарида, Мегги, даже несносной Элинор. И, иногда, Волшебного Языка. Впрочем, за столько лет Сажерук уже смирился, что судьба забирает из его жизни всех, к кому можно было бы мало-мальски привязаться. Холод неотвратимо становился злее и злее с каждым днём. Сажерук радовался, что у него хотя бы есть под руками огонь. Но этого, конечно же, было мало. Одежда и обувь у него давно обветшали, а зима этого мира уже развернула свои бесчисленные снежные полки по всем фронтам одновременно. Сажерук шагал на север и, волей-неволей, брался теперь за любую работу. Во всех встречных сёлах и трактирах он справлялся о поручениях в обмен на еду и ночлег. Пару раз он хотел показать людям свои танцы, но танцев боялись, и эту затею пришлось оставить. По большести, кметы его не гнали; с сочувствием глядели на его худой плащ и стёршиеся башмаки. Так что работу Сажеруку давали. Стол и ночлег, худо-бедно, тоже. Хотя пару раз его обманули, погнали прочь, не кинув и крошки хлеба после долгих, тяжёлых часов среди свиного дерьма. Сажеруку стоило огромных трудов удержаться от соблазна и не спалить к чертям и хлева, и дома, и их обитателей. Правда, во второй такой раз он вернулся и стащил поросёнка. Что-что, а передвигаться лёгкой ночной тенью он научился, благодаря Козерогу, отменно. Довольно скоро стало ясно, что денег такой работой не добудешь. Деньгами платили за шкуры, оружие или красивые безделки, но Сажерук умел только обниматься с пламенем. Порою, когда ночь заставала его в дороге, Сажерук разводил костёр и подолгу вглядывался в рыжий его диковатый пляс, вызывая в памяти лицо Роксаны. Когда-то она предлагала научить Сажерука охотиться. Ему это сейчас пригодилось бы. Это было так давно, что становилось всё труднее припомнить её голос, внешность или запах. Память оставила Сажеруку только смутные образы да обрывки фраз. Серые, одинаковые дни стали совсем короткими. Снег валил теперь почти постоянно — наступил январь. Сажерук упрямо двигался на север; и всё севернее, крепче пронизывал тело ветер. Кашель, который появился у Сажерука ещё перед Вартбургом, сначала был маленькой, незаметной ящеркой. Теперь он превратился в гигантского, тяжёлого змея, оплетшего шею. И змей этот день ото дня затягивал кольца туже и туже. Но Сажерук всё равно продолжал отмерять шагами версту за верстой. Тракты чистили плохо; и это была удача, если ему везло встать в след какого-нибудь обоза или просто верхового отряда. Тогда передвигаться по заснеженным дорогам становилось легче. До следующей метели. По-хорошему, ему стоило бы наняться батраком на всю зиму, чтобы переждать холода. И чтобы вылечиться. В предместьях Блавикена, когда Сажерук уже чувствовал себя так плохо, что еле волочил ноги, он повстречал гномов. В этом мире они почему-то звались краснолюдами. К тому моменту Сажерук уже довольно слабо соображал, кто он и где находится; продолжая брести на север больше по какой-то тупой инерции. Он так ослабел, что даже верный огонь откликался теперь на зов не раньше чем с пятой попытки. Сажерука колотило. Ему казалось, что кашель, теперь уже беспрерывный, смог проникнуть куда-то под рёбра и свил там гнездо. Сажерук мог бы пересидеть зиму в тепле. Мог бы. Если бы сознательно не искал смерти.***
Они заметили человека тогда, когда Ксавьер Моран чуть не запнулся о его тело на тракте. — Ядрёна кочерыжка! — возмутился Ксавьер. Возмутился громко, чем привлёк внимание Пауле. Некоторое время краснолюды таращились на тело, дружно хмурясь, пыхтя и попеременно матерясь. — Что делать будем? — наконец спросил Пауле. Ему хотелось поскорее оказаться в дымном тепле ближайшей харчевни, но Ксавьер был старше. И потому решал он. — Сипит, вишь, как батяня мой после горохового супу. Ртом только. — Ксавьер пожевал губами. Потом задрал голову. — Скоро опять завьюжит, — определил он и снова глянул вниз, на тело. Глубоко вздохнул. — Ну, чё стоишь? Сымай с Ясика кладь, погрузим этого поперечь седла. Пауле застонал. — Да, шмотки на себе потащим. Ясик вон и так по бабки вязнет. А мы разве с тобой изверги какие, штоб человека немочного вот так на снегу бросать? Пауле не счёл нужным отвечать. Под бородой сложно было определить, какую именно гримасу он состроил, но то, как нехотя он повернулся к пони, говорило само за себя. Ксавьера, впрочем, мало волновали чаяния товарища. — То-то же, — ответил он сам себе, с глубокомысленным видом воздев палец к небесам.***
Ксавьер и Пауле вовсе не собирались в Ковир. Совсем наоборот, — они двигались из Ковира. Шли в приподнятом расположении духа, потому что совет Ярпена отыскать в Ковире низушков оказался дельным. В Лан Эксетере покупалось и продавалось поистине всё, что можно было продать и купить. И даже больше. Но именно Ксавьеру пришла в голову блестящая мысль открыть там кузенку. И не просто открыть — Ксавьер хотел иметь свой процент с продаж; мысль о том, чтобы втридорога драть с темерцев и реданцев, не отсылая при этом побора в Махакам, приводила его в состояние улыбчивого довольствия. Дело оставалось за малым — получить подданство Ковира и Повисса, а такими операциями там заведовали низушки. Для Махакама Ксавьер и Пауле уже давно стали отщепенцами, подданство же позволяло впредь не делить прибыль с загребущими пальцами старост. Встреча с тороватыми низушками закончилась удовлетворительно для обеих сторон. По этому поводу стороны не преминули знатно напиться. Сейчас краснолюды направлялись в Горс Велен; они не доверяли распискам и хотели лично забрать из банка Джианкарди свои кровные сбережения. Но теперь, отпаивая свою находку крепкими, горячими отварами на стоянках, краснолюды растерялись. Они соорудили для человека нечто вроде волокуши и смогли сбить жар, но он никак не приходил в себя и постоянно бредил. Порой очень громко и даже связно. Чаще всего краснолюды слышали о какой-то женщине, доме и о волшебных языках. Тогда-то Ксавьер и понял, что они нажили на свои головы беглого магика. И сильно пожалел о своём благородстве. Дело, которое он затеял, и без того не предполагало лишнего шума; стать подданным Ковира и Повисса так, чтобы не платить при этом диких пошлин Темерии и клану, было нелегко. С магиком же на плечах — и вовсе безнадёжно. С такой поклажей краснолюды никак не могли показываться на людях. А мороз не спешил слабеть. В холоде и раздумьях прошло пять дней. И во время очередного привала, когда Ксавьер совсем было решился сдать больного в руки первому встречному патрулю, на защиту человека вдруг встал Пауле. Чем поразил старшего товарища до зуда в бороде. — Он шёл в Ковир, — смущаясь, буркнул Пауле, зыркнув на спящего магика через плечо, — там же, навроде, земля свободная. Сдадим его тамошним чаровникам, нехай они решают. — Тебя, никак, блоховня уже за мозги кусает? — сочувственно осведомился Ксавьер, — ты ж сам его брать не хотел! Пауле нахмурился и плюнул в костёр. — Я за ним длиньше твоего ходил. Наслушался. Ищет он кого-то, навроде как. В Ковире-то. И дойти ведь ему совсем чутка оставалось. Ксавьер поднял брови. — Ну, чего вылупился? — ощетинился Пауле, ёрзая на месте, — жалко мне его стало, ну!***
Сажерук почти совсем не запомнил, как оказался в Лан Эксетере. Когда он приходил в себя в дороге, то видел только небо и снежинки. Его куда-то везли, а внутри кокона из толстых шкур было так восхитительно-тепло, что он не задавался никакими вопросами. Лица гномов Сажерук помнил смутно, гораздо хуже, чем скрип снега где-то внизу. Всякий раз, когда он собирался заговорить с ними, слабость и жар пересиливали. Последней вялой мыслью перед ватным забытьём всегда оставалась одна: есть ли это «Смерть»? Порой ему казалось, что гномы будут вечность тащить его к вратам страны без возврата, и тогда он молился, чтоб вечность прошла быстрей. Иногда на месте бородачей ему виделись Белые Женщины. На горизонте сознания постоянно маячила мысль, что смерть — есть просто последняя страница той книги, куда он по ошибке угодил. Он надеялся, что попадёт в свою историю, и что никакой Волшебный Язык уже не сможет достать его оттуда. Когда Сажерук в первый раз пришёл в себя настолько, чтобы занервничать, то обнаружил, что лежит в кровати. Без малого, в великолепной кровати. На мягчайших, красивейших простынях. Без сомнения, он остался жив. Сажерук сел на постели так резко, что у него зарябило в глазах. Привычного удушья в горле будто и не бывало; из одежды на теле осталось примерно целое ничего. Кроме странных тонких браслетов на запястьях. Судорожные попытки сорвать их не удались. Сажерук затравленно огляделся — несомненно, он находился в спальне, в поистине богатой спальне. Он бы соврал, если б сказал, что хотя бы раз бывал в таких в родном или в этом мире. Лишь в мире Волшебного Языка, но там все жилища выглядели почти королевскими по привычным для Сажерука меркам. В обстановке не было ничего кричащего. Изящная, подчёркнуто строгая мебель, немногочисленные статуэтки на комодах и полках. Спокойные, коричневые и оливковые тона, гармонично сочетающиеся с белым — в интерьере просматривался тонкий вкус. Сажерук резко выдохнул. Всё это имело мало сходства с пыточной, но каждой секундой происходящее меньше и меньше нравилось Сажеруку. Он щёлкнул пальцами почти инстинктивно, панически боясь результата. И ощутимо расслабился, когда пламя откликнулось — послушно и легко. Сажеруку не улыбалось встречаться со своими тюремщиками — а в том, что это тюрьма, пусть и такая красивая, он был почти уверен. Он кое-как скомкал роскошную простынь и опоясался ею, то и дело поглядывая на окно. Выдержит ли тело после иссушающей болезни, Сажерук не знал. Искать свою одежду в этой огромной комнате — не решился. Теперь оставалось понять, не слишком ли высоко его узилище от земли и получится ли вылезти. Борясь со слабостью в ногах, Сажерук поднялся. И замер, чётко уловив, что больше он не один. — Впечатляет. Сажерук снова опустился на кровать, смутно радуясь простыне на бёдрах. Хоть и понимал, что его тело уже рассмотрели со всех сторон тысячу раз. Голос принадлежал женщине, и Сажерук посмотрел ей в лицо, прямо и мрачно. — Расскажешь, как тебе удалось такое с двимеритом на руках? Он метнул быстрый взгляд на запястья, вспомнив про браслеты. Что ж, он и раньше догадывался, что это наручники, теперь это подтверждалось. Что такое двимерит он, правда, не знал. Отвечать Сажерук не стал. Посмотрел на свою тюремщицу снова — высокую, черноволосую, красивую хищной, диковатой красотой. — Молчишь, — вздохнула она и шагнула ближе. Грациозно опёрлась на стойку кровати. Сажерук тут же подобрался, не зная, чего ожидать. — Что ж, надеюсь, у нас с тобой получится диалог, потому что у меня нет времени, чтобы возиться с тобой слишком долго. Меня зовут Шеала де Танкарвилль. Если ты согласишься сотрудничать, я не причиню тебе вреда. «Чародейки… — вспомнилась вдруг расплывшаяся в мечтательной улыбке физиономия Лютика. — Чародейки очень опасны. Доверять им нельзя. Лучше вообще не иметь с ними никаких дел. Кроме, разумеется, постельных. Потому что чародейки — оччень красивы. И, говорят, страстны до безумия. Взять вон хотя бы Йеннифэр. Та ещё сук… кхм… Та ещё штучка, но Геральт терпит. Думаю, догадаешься, ради чего, хотя я бы давно сбежал без оглядки…» Шеала де Танкарвилль, определённо, была чародейкой. — А если не соглашусь? — собственный голос показался Сажеруку хриплым карканьем. Где-то на задворках сознания промелькнула мысль об огненной стене, но Сажерук медлил. Красавица легко пожала плечами. — Тогда не причиню тоже. Выбор за тобой. Моя дверь открыта, и ты можешь уйти, а можешь остаться и помочь мне в исследовании. Твою одежду я привела в порядок, если хочешь, забирай её хоть сейчас. Но если ты уйдёшь, я сильно, сильно огорчусь. Тут Шеала де Танкарвилль улыбнулась. Сажерук заметил маленькую тёмную родинку у неё над губами. И вдруг, несмотря на опаску, отчётливо осознал, что не хочет огорчать эту женщину.