красные полосы, белые полосы

Настоящую историю появления у Баттерса шрама не знали - дети наплели абсолютнейшую ерунду всем, панически боясь особо жестокого наказания. Всё же одно дело, когда Эрик запирает его в бункере (Картман он на то и Картман, чтоб ему всё сходило с рук), и совсем другое, когда, играя в свои опасные для детей игры, одному из одноклассников выбивают глаз оружием. Баттерс всегда молчал о появлении шрама, а когда его спрашивали, отнекивался, плёл ерунду или пытался спрятаться за Эриком, который с абсолютно непроницаемым лицом лгал людям в глаза. Родители оплатили операцию, не желая смотреть на одноглазого ребёнка, который и без того постоянно корчил рожи, но после того случая маленький Леопольд был наказан с особой жестокостью. На бёдрах и спине остались шрамы от порки, и о них ребёнок продолжал лгать окружающим, наученный отцом о "лжи во благо". Баттерс нисколько не сомневался в том, что это правильно - и порка тяжёлым отцовским ремнём, и рассечённая его бляшкой кожа, и ложь. Родители научили его тому, что правильно, а что нет. Например, билюбознательсть оказалась страшнейшим пороком, за который мальчик вновь чуть не поплатился тяжким наказанием, даже не до конца понимая, что в этом не так. И всё же отцу, словно благословение свыше, пришла идея лучше, и вот он, маленький и наивный Леопольд, в католическом лагере наравне с такими же билюбознательными ребятами. Если это - мерзость, то Баттерс был рад, что вылечатся и другие мальчишки. Лео знал, как много в мире болезней, и если такое количество детей смогут оправиться хоть от одной из них, насколько здоровее станет мир! Хоть Стотч даже не знал, какие симптомы у этой болезни или её тяжесть. Что ж, решил он, раз ему этого не рассказывают - значит, так правильно. Главное, что он вылечится от недуга, а от какого - не важно. Осознание приходило постепенно, нависая над мальчиком большой и чёрной тучей удушающего смога. Медленно слабые догадки прокрадывались в юный ум, и от этого становилось страшно. Если то, что взрослые называли "билюбознательстью" - болезнь, то он наверняка был болен. Какие врачи открыли это заболевание первыми, интересно? Леопольд не знал, почему детскую влюблённость так жутко клеймили и проклинали его родители и святой отец. Почему? Ведь с детства мама читала ему книжки о том, как рыцарь влюбляется в принцессу и защищает её от всех напастей. Так почему болезнью считалось то, что рыцарь готов был защищать рыцаря, а принцесса могла поставить свою жизнь на кон ради другой принцессы? Наивный детский ум никак не мог постичь эту тайну, но если взрослые говорили так, значит это являлось неоспоримой истиной. Всё же в сознании то и дело всплывали тревожные мысли о том, что что-то здесь неправильно, если все эти "больные" готовы были покончить с собой. Ведь жизнь слишком прекрасна, чтобы прерывать её из-за заболевания, которое взрослые вовсю стараются излечить в этих юных заблудших душах. Да, жизнь раздавала пинки и тумаки, дарила шрамы, но она оставалась прекрасной. Этому научили маленького Леопольда родители, значит, это было правдой. Баттерс не мог не заметить, что его ответственный друг Брэдли носил только кофты с длинными рукавами. Даже спал всегда в них. Однажды Леопольд спросил у мальчика о причине такой любви к подобной одежде, на что тот вдруг принялся тревожно обкусывать ноготь большого пальца. Баттерс не настаивал, но Брэдли после некоторых сомнений всё же закатал рукава. Он доверял маленькому, наивному и светлому Лео, уверенный, что тот его не осудит. Ответственный друг в необъятных переживаниях наблюдал за тем, как Баттерс с широко распахнутыми от изумления глазами рассматривает исполосовавшие его запястья белые и красные линии. Каким-то из них было несколько лет, некоторые появились не больше недели назад и жутко чесались. Они исчерчивали веснушчатую кожу не только поперёк, но и вдоль запястий. Брэдли испуганно вздрагивал каждый раз, как Леопольд притрагивался тёплыми пальцами к коже рук, и тут же принимался шептать под нос молитвы, чередуя их с бормотанием о каких-то плохих мыслях. "Это тебя кошка так поцарапала?" - хлопал глазами Стотч, и друг только неуверенно кивал, кусая губы. Баттерс всё понимал, и от собственных догадок становилось всё горче с каждым днём. Мальчик был не настолько глупым, чтобы не знать, отчего появляются такие шрамы, но встревоженный взгляд Брэдли и его испуганное бормотание отчего-то заставляли его играть дурачка. Если эта болезнь излечима, почему такие чудесные дети вроде Брэдли делают с собой такое? Сам Баттерс никогда не смог бы навредить себе - снова оказался бы наказан, а шрамов у него и без лишней порки ремнём много. Вспомнив про них, Лео тепло заулыбался Брэдли, снова нежно и успокаивающе прикоснувшись к красно-белым следам лезвия, вызывая очередную дрожь. Мальчик закатал рукав футболки, показывая два старых шрамы - остатки побоев. Баттерс чувствовал, что сейчас именно это было правильным, именно поддержка Брэдли, а не стремление излечиться, как бы родители ни твердили обратное. Под испуганным взглядом друга Баттерс подтянул штанину до колена, демонстрируя невероятное количество таких же бело-красных пятен и полос. Брэдли присел на кровать рядом с ним, забыв опустить рукава свитера и разглядывая шрамы во все глаза. Какие-то из них были совсем свежими, а на некоторых были видны следы медицинских швов. Брэдли поднял испуганные серые глаза на лицо Леопольда и встретился со взглядом искрящихся сопереживанием голубых глаз друга. В голове зазвенел тревожный колокольчик, услужливо напоминающий мальчику о плохих и неправильно мыслях. Губы сами произнесли те самые слова, не слушая тревожный звоночек в голове. Звоночек тот постепенно нарастал, превращаясь в звон церковных колоколов, похожий на тот, что мальчики лагеря слышали ежедневно. Баттерс, услышав его откровение, понимающе улыбнулся и легко ответил, что чувствует к нему то же самое. Затаивший дыхание Брэдли вдруг вскочил с кровати, одёргивая рукава светлого свитера, и уставился на мальчишку с шокированным взглядом, крича о том, как это неправильно, и о том, что они двое - мерзость перед Богом. Мальчик нашёптывал молитву, пока в голове продолжали гудеть колокола. Леопольд, поднявшийся с кровати вслед за ответственным другом, нежно-печально улыбался. Это было неправильно, но он ничего не мог с этим поделать. Баттерс подошёл к мальчику и аккуратно, почти невесомо взял его ладони в свои, стараясь не задевать шрамы запястий. "А вдруг взрослые ошибаются?" - шепнул он с успокаивающей улыбкой, встретив испуганный взгляд распахнутых глаз. "Вдруг это не болезнь?" Брэдли тревожно обкусывал потрескавшиеся губы, разглядывая печальное, но улыбающееся лицо друга. Его взгляд остановился на пересекающем глаз шраме. Едва ли Брэдли за всю жизнь испытывал больше боли, чем Лео. Мальчик никогда не хотел боли, и всегда подразумевалось, что движение лезвия вдоль запястья окажется последним, но каждый раз след заживал, зашитый или сросшийся, оставаясь на память терзающим израненную душу шрамом. Леопольд тоже не хотел боли, но и не наносил себе увечья - постоянные наказания делали это за него. И ни одно из них не закончило бы страдания мальчишки, как могли бы сделать это порезы Брэдли, будь он достаточно смелым, чтобы резать глубже. И всё же, несмотря на все эти испытанные муки, Баттерс продолжал говорить с этой затаённой уверенностью, переча тому, что вкладывалось в его мозг с рождения. И сейчас он смотрел прямо в серые глаза напротив, пытаясь найти в глубине души друга те же скрытые сомнения в правдивости этих убеждений. Брэдли опустил взгляд, перестав метаться. Церковные колокола в голове затихали, подавленные тихим, но твёрдым голосом разума. "Взрослые... ошибаются?" - неуверенно переспросил он, видя, как засияло лицо Лео. "Ты действительно думаешь, что мы больны?" Болезнь - то, что напрямую вредит здоровью. Нанесённые шрамы наверняка вредили ему намного больше, чем желание рыцаря защитить другого рыцаря от чужих нападок. Получается, желание наносить себе вред - болезнь? И желание наносить вред своему ребёнку, пусть и в воспитательных целях - болезнь? Значит, больны были взрослые: отцы и матери билюбознательных детей, священники? Услышав эти слова, Брэдли поднял на Лео совсем другой взгляд - не затравленный и пустой, как все дни их знакомства, а обнадёженный и искрящийся чувствами. Баттерс улыбнулся в ответ мальчику, снова сжимая его ладони в своих. "Могу я тебя поцеловать?" - неуверенно спросил Стотч, большим пальцем успокаивающе поглаживая чужие шрамы. Получив лёгкий, полный счастья кивок, Лео шагнул к Брэдли всего на полшага, лёгким и совсем детским прикосновением губ заглушая любые церковные колокола и отзвуки молитв.