Neon Zone

Хочется пить. Доён чувствует это, едва перешагивает порог клуба. От волнения в горле пересыхает настолько, что противно скребёт и чешется, а все попытки вызвать слюну только усиливают неприятные ощущения. Где-то на подкорке сознания рождается мысль, что ещё не поздно повернуть назад и уйти, однако её тут же душит приличных размеров жаба — эдак на сто с небольшим тысяч вон. А ещё — любопытство. Входной браслет натирает запястье. Доён вслушивается в танцевальные биты и хмурится: понятие времени здесь весьма расплывчато. Часов нет, а телефон со всеми вещами остаётся в шкафчике на входе. По ощущениям кажется, что до полуночи, когда должно начаться основное шоу, время ещё есть. Его взгляд останавливается на столе с треугольной табличкой «Стафф» и невысоком парне рядом. Он почти полностью обнажён: короткие шорты из латекса почти ничего не скрывают, а наоборот подчёркивают. В тёмных волосах светятся несколько неоново-белых прядей, а на груди такой же краской выведено «Тэн». — Я… — пересохшее горло даёт о себе знать приступом кашля, едва Доён приближается к столу. Тэн тут же протягивает ему запечатанную бутылку воды и понимающе улыбается. — Впервые здесь? — Да, — отвечать на вопрос неожиданно легче, чем откровенничать первому. — Вы бы могли рассказать о программе? Точнее… о шоу. Я слышал, сегодня оно особенное. — О, да, — Тэн улыбается. — Сегодня гости по желанию могут стать его частью. О, желания в Доёне хоть отбавляй. — Что мне нужно сделать? Тэн кладёт перед ним четыре ленты разных цветов: зелёную, красную, голубую и белую. — Выбирайте любую. Для выступающих это будет сигналом, что к вам можно приблизиться. «Уважаемые гости, — музыка затихает и по клубу раскатывается голос ведущего. — Шоу начнётся через десять минут. Занимайте лучшие места у сцены». Доён делает несколько вдохов-выдохов и тянется за лентой. Ему хочется верить, что выбор правильный. Удача ли это, вмешательство кого-то свыше или просто стечение обстоятельств, он не имеет понятия. Но это и не важно, потому что в кой-то веки удаётся отключить постоянно всё анализирующий мозг и наслаждаться моментом. Доён полулежит в кресле-мешке почти у самой сцены и во все глаза наблюдает за тем, как большой сильный парень работает флоггером, что кажется продолжением руки, а партнёр выглядит крошечным на его фоне. Он немного покачивается, улыбается рассеянно и благодарно постанывает в ответ на удары — высоко и красиво. Доёну думается, что их связывает нечто большее, чем просто выступление, но все попытки анализировать он запирает в тёмный ларец и швыряет его куда подальше. Сейчас важно совсем другое: мягкий и какой-то смущённый смех нижнего, и реакция на него. Флоггер выпадает из руки верхнего, а сам он целует нижнего в шею и плечи, держит за руки и шепчет на ухо что-то неслышное для зала, но такое правильное и важное для них двоих. Они покидают сцену под громкие аплодисменты, и Доён ловит себя на мысли, что им очень повезло друг с другом. Зал погружается во тьму. Доён пользуется этим, чтобы сделать несколько глубоких вдохов, вытереть пот со лба и сжать себя. Выступление, пусть и короткое, было достаточно возбуждающим, а для него демонстрация каких бы то ни было чувств на публику всегда затруднительна (про столь интимные вещи и говорить нечего). Тем более, что это впервые. Не проходит и минуты, как сцену озаряет мягкий свет, и Доён вместе со всеми не может удержаться от восхищённого вздоха. Снова выступают двое и если первого в кимоно на голое тело и собранными в хвост чёрными волосами он не знает, как и предыдущих выступающих, то в его спутнике узнаёт Тэна. Ведущий произносит небольшую вступительную речь, но из общего потока информации Доён улавливает что-то про гостя из Японии. Следит, задержав дыхание, за тем, как ловко он вяжет узлы, как скользит грубая верёвка по телу (и отчего-то в душе теплится знание, что её прикосновения нежны так же, как руки мастера). Когда он заканчивает с узлами, на Доёна накатывает крохотное недовольство тем, что всё так быстро закончилось, на такое хочется смотреть вечно. Тэн выходит вперёд и лёгкое беспокойство за то, удобно ли ему, испаряется моментально, стоит взглянуть на лицо. Глаза буквально сияют, улыбка полна счастья и тепла, и пока он медленно поворачивается, показывая все переплетения на своём теле, Доён представляет себя на его месте, под рассеянным светом софитов с чужими сильными руками на талии и бёдрах, купающийся во внимании и восхищении… Собственный предательский стон тонет, теряется в чужом, куда более откровенном, и Доён вцепляется в кресло-мешок в поисках молчаливой поддержки. — Если бы здесь можно было использовать ленту, я бы отдал штук десять, не раздумывая, — доносится бормотание сбоку. Доён машинально дотрагивается до широкой атласной полоски на шее и сглатывает. Если следующий номер будет хотя бы вполовину таким же, ему явно потребуется… Свет гаснет вновь и внутри всё замирает. С интуицией, шестым чувством и прочими чакрами Доён обычно на вы и здравствуйте, но в этот раз всё иначе. В этот раз он предчувствует нечто, от чего пульс учащается, а всё тело приятно покалывает. Он вновь тянется поправить ленту и застывает, потому что… померещилось, наверное. Но затем боковое зрение улавливает несколько ярких вспышек, а в следующий миг его сшибает с ног. Не буквально, потому что он уже лежит, но очень близко к этому. Все посторонние звуки: шаги, переговоры, даже вздохи и стоны не просто отступают на задний план — исчезают, словно их никогда и не было. Музыка — дикая, природная, наполняет, пробуждая древние, как мир, инстинкты. Доён слышит воду. Не только в мелодии; по левую руку от него в изящных движениях танцоров плещутся волны. Насыщенно синие, как глубокое море, и почти прозрачные, как летний ручей. Они двигаются в своём особом водном ритме, и Доён готов поклясться, что слышит стук дождевых капель, шум накатывающего прибоя и игривый всплеск реки. Пропавшая было жажда возвращается с утроенной силой, в эту воду хочется окунуться с головой, чтобы пить, пить, пить… Он видит землю и природу. Могучие горы, чьи вершины скрыты за облаками, величественные деревья, раскинувшие свои зелёные кроны, окунается в шелест листвы и чавканье влажной почвы. Нестерпимо сильно хочется оказаться рядом, в спасительной тени, но зелень исчезает так же быстро, как и до этого — вода. Он чувствует воздух. Приятное и лёгкое дуновение ветра освежает, оседает на коже мурашками, дарит необходимую прохладу. Доён смотрит на светло-серые всполохи под потолком, даже не пытаясь понять, как такое возможно — главное, что возможно. И даже когда приятное покалывание сменяется резким и пронизывающим, напоминающим уколы зимней стужи, он охотно подставляет лицо, словно предчувствуя, что это последний глоток свободы перед тем, как… В пламени Доён растворяется. Ярко-красный всполох рождается и гаснет прямо перед носом, и Доён буквально перестаёт дышать. Предыдущие «стихии» теперь кажется не более чем мороком, наваждением, а это пламя реальнее всего. По телу стремительно растекается жар и в венах вместо крови течёт жидкий огонь. Каждое движение, каждый жест этого невероятного танца прожигает насквозь; Доёну ни капли не страшно, что он вот-вот обратится в пепел. Напротив, он боится того, что и этого желания ему мало. Пламя тянется к нему, только к нему одному, и Доён тянется в ответ. Он не знает, можно ли, но если земля ещё не разверзлась под ногами (хотя он сам уже давно в Аду), и никто не пытается прервать его, всё нормально. Ладонь, украшенная рисунком огненной вязи, скользит по щеке и по шее, ловкие пальцы подцепляют ленту. Доён вцепляется в запястье как в последнюю надежду, сам тянется к чужому лицу наугад, надеясь познакомиться с огнём хотя бы так. Но натыкается на прохладный пластик маски и стонет от досады. Огонь смеётся и играет с ним, и нет, Доёну это не мерещится. Подушечки пальцев скользят по губам, давят на нижнюю и проникают в рот (огонь на вкус сладкий, с едва уловимой кислинкой). Он танцует на его коленях плавно и чувственно; Доён теряется, не зная, что делать. Смотреть ли на кроваво-красный вихрь волос, несколько росчерков пламени на шее, на широкие линии, оплетающие тело, россыпь искр на боку и бёдрах и дальше, ниже, повсюду… — Ты мой, — шепчет огонь ему на ухо, зарывается в короткие пряди на затылке и тянет, вынуждая запрокинуть голову. Доён стонет — громко, откровенно, сгорая от желания, тянется за новой порцией ласки… Огонь озорно смеётся и исчезает, испаряется во тьме, будто его никогда не было. После остаётся лишь пепелище в мыслях и во всём доёновом теле. Думать невероятно сложно, будто дым забился в лёгкие. Доён тянется к шее — сдёрнуть удушающую ленту, потому что похоже она сыграла свою роль, но вместо этого обжигается о краску и пустоту. Свет и реальность возвращаются постепенно. Он замечает, что люди вокруг потрясены не меньше, а ещё, наконец, видит множество разноцветных лент, среди которых нет ни одной красной. Может ли так быть, что… — Ш-ш-ш. Прохладные пальцы касаются плеча, глаза закрывает ладонь. — Ты мне доверяешь? Доён улыбается. Со стороны, наверное, выглядит чистым безумцем. Говорит тихо: — Да. Он уверен: утром спина будет очень красивая. Да и судя по тому, сколько раз на пути к чиллауту его вжимали в стену, и иногда очень грубо, там уже есть, на что посмотреть. Он не видит дороги и полностью доверяет своему спутнику. Тот за это благодарит сполна: то лёгкими поцелуями, то невероятно глубокими, буквально трахая языком его рот (и Доён не то, что не против, он охрененно за). Тихо щёлкает дверной замок, ноздри щекочет аромат благовоний. Доёна роняют спиной на кровать, и он тянется сам — прикоснуться, обжечься, раствориться. — Так не терпится. Это даже не вопрос, отчего Доён вспыхивает: неужели всё настолько очевидно. А впрочем… это место уж точно не для стыда. Доён затыкает голоса, пытающиеся было возникать, и охотно подтверждает сказанное. Да, ему, чёрт подери, не терпится. Вскидывает бёдра, потираясь грубой брючной тканью о чужую обнажённую кожу, обнимает, вжимает, царапает. Стонет высоко, откровенно и громко, как никогда даже дома не осмеливался, потому что соседи, слухи и всё такое… Здесь — можно. Здесь — нужно. Помочь спутнику раздеть себя, приподняться, вслепую потянувшись за поцелуем, переплести пальцы и, воспользовавшись замешательством, перехватить инициативу. — Пожалуйста, — просит он, вновь касаясь маски. — Сними её, я всё равно не увижу твоего лица. — Я уже снимал в коридоре, когда целовал тебя. Неужели мало? — Очень, — всхлипывает Доён. — Мне всегда мало… тебя. Последнее признание уже неконтролируемо и неприкрыто, и вообще предназначалось для другого, но… Он слышит приглушённый стук — видимо, его молитва услышана, — и вскрикивает, когда его безжалостно кусают за шею и шлёпают по ягодице. Доён даже не пытается делать вид, что у него есть выдержка. Думал, но… нет, к дьяволу. И эту самую выдержку, и притворство, всё к дьяволу, потому что прямо сейчас ему нужен один единственный, определённый человек. Без масок, игр, ложных образов. Его мысли в самом деле читают: ладонь ложится на рот, запечатывая вот-вот готовое сорваться имя. В отместку Доён трётся о живот своим членом и заводит руку за спину, лаская чужой. Другая ладонь опускается на ягодицу со шлепком — звонким и наверняка оставляющим след, а пальцы дразнят уже смазанный и растянутый вход. Доён задерживает дыхание и замирает над пропастью, ожидая реакции. Его разворачивают бесцеремонно и ставят на колени, хлопают по бедру, чтобы поднял зад выше, входят до упора мощным толчком, наваливаются и вновь кусают — на этот раз за загривок, а основание члена сжимают. Доён просит. Умоляет, требует, обещает, мечется по постели и по-настоящему сходит с ума. Дышит через раз, существует благодаря чужим прикосновениям и толчкам, ласке и одновременно пытке, бессвязным стонам и откровенному признанию: — Мой Доён-и, я так люблю тебя… Хватается отчаянно, как утопающий за соломинку, поворачивает голову и слепо тычется с поцелуями, отдаётся жару полностью, позволяя огню взять над собой контроль. — Тэён, Тэён, Тэён… — повторяет, чувствуя, как тело напрягается, как восхитительно правильно его заполняет чужое семя, растворяется в собственном выматывающем оргазме. — Мой Доён-и, только мой… …даже приглушённый после темноты свет режет глаза. Доён моргает, пытаясь сориентироваться в пространстве и понять, как он оказался на спине, укрытый одеялом. — Я отключился? — Минуты не прошло, но я побоялся, что ты замёрзнешь. Что мы оба… — Тэён льнёт к нему всем собой и нежно целует. — Прости, немного не рассчитал силу укуса… Доён лениво поворачивается на бок и проглатывает стон, чувствуя, как несколько капель вытекают из него. — Если честно, я… я боялся, что ты не придёшь, — Тэён гладит указательным пальцем шрамик у губ. — Не представляю, кому бы тогда достался приватный танец. Доён закатывает глаза. — Я не мог не прийти. И дело даже не в танце, ты знаешь. — Знаю, знаю, — Тэён совсем невинно чмокает его в губы и облизывается. — Но если захочешь, я повторю его здесь и только для тебя. — Повторишь, — соглашается Доён. — И, надеюсь, не только танец.