больше, чем ангелов и Самого

Пьер проснулся в холодном поту. Он не мог представить ничего ужаснее. Ему приснился идол - в петле. Уже светало. Он с трудом уговорил себя не мчаться к Ставрогину прямо сейчас, чтобы убедиться, проверить... В девять утра Пьер дрожащими руками стучался в кабинет. – Петр Степанович, - Николай был недоволен столь ранним визитом своего навязчивого друга. – Петр Степанович, что с вами? Вы бледны и дрожите. – Мне приснилось – Пьер посмотрел на хмурое лицо Ставрогина и неожиданно замолчал. – Так что вам приснилось? – Николай снисходительно и даже будто бы с интересом ждал продолжения. Пьер был чрезвычайно смущён, но, запинаясь, сказал: – Мне приснились Вы. Мне приснилось, что Вы... Я знаю, что это бред, это ничего не значит, но послушайте! - он повысил голос, видя, что Ставрогин готов засмеяться, - мне приснилось, что Вы повесились. – И что? Вы сразу же прибежали ко мне? Хотели убедиться, что я этого не сделал? Не доверяете мне даже мою жизнь? Зачем вы пришли?! – Николай распалялся всё больше и больше. Почему он гневался? Ведь минуту назад смеялся. Или он зол на себя, боится и ненавидит, не доверяет себе же. - Не сразу, я ждал утра - Верховенский что-то неразборчиво лепетал, глядя прямо в голубые глаза. - Я доверю Вам свою жизнь. Но я боюсь. Я не хочу, чтобы Вы... Я думал.. Зачем я пришел? Я не знаю. Я хотел увидеть Вас. Вы ведь не сделаете этого? - спросил наконец Пьер с мольбой и надеждой. - Я не хочу обсуждать с вами это. Лучше поговорим о... - Вы не сделаете? Не делайте, пожалуйста, я Вас прошу, я требую, я умоляю! - Моя жизнь касается только меня. Извольте перестать на меня кричать. Пьер умолк и опустил взгляд. С этого дня Верховенский стал плохо спать. Дни напролет он старался быть со Ставрогиным, не упускать его из виду. Ему это не было в тягость. Он наслаждался Николаем, не признаваясь в этом даже себе. Пожирал глазами, следил за каждым жестом, улыбался, когда никто не видел. Днём всё было хорошо. Но каждый вечер, когда приходило время ложиться спать, Пьера начинала грызть тревога. Он не мог следить за Николаем ночью. Несколько раз за ночь просыпался в холодном поту и прислушивался, не раздаются ли крадущиеся шаги. Он упросил Варвару Петровну позволить ему спать рядом с комнатами Ставрогина. Он не помнил, что наговорил ей в своем обычном, гордом и смеющемся духе, но в итоге она согласилась. Он плохо спал и с каждым днём чувствовал себя всё более усталым и замученным, как будто присматривал за маленьким ребёнком. Ставрогина всё это дико раздражало, однако от Верховенского отвязаться никак не получалось, поэтому он пытался игнорировать его присутствие и иногда, в моменты сильной злости, грубил. Той ночью Верховенский долго ворочался в полудрёме. От сильного напряжения он уже не мог спать. Он старался никому не показывать своего состояния, однако понимал, что скоро окончательно сломается. Так как Ставрогин не дал окончательного ответа, Пьеру оставалось только бороться с собой, со своей тревожностью. Он уже почти провалился в поверхностный и болезненный сон, когда услышал какие-то звуки из соседней комнаты. "Я уже, наверное, брежу", подумал Пьер и продолжил погружаться в царство Морфея. Через несколько минут он вскочил и, как был в одной ночной рубашке, ринулся в комнаты Ставрогина. Кабинет был пуст, спальня - тоже, и только в последней комнате: каморке метр на метр, созданной непонятно для каких целей, Пьер нашёл Ставрогина. С застывшим, абсолютно неподвижным лицом и остекленевшими глазами, вяжущего петлю. Пьер вскрикнул раненой птицей, бросился к нему и вырвал верёвку из рук. Ставрогин будто и не заметил этого, он продолжил стоять и даже немного шевелил пальцами. – Ставрогин! Николай Всеволодович! Николай! Вы меня слышите? Никакой реакции. Верховенский аккуратно опустил его руки и, осторожно обняв за талию, медленно потянул к выходу. Они уже почти дошли до постели, когда ноги Ставрогина подкосились, и он начал падать. Пьер, значительно уступавший ему в комплекции, был вынужден опустить его на пол и прислонить к кровати. Сам сел рядом, немного приобняв Ставрогина, прислонясь к нему всем телом и заглядывая в лицо, которое начало приобретать осмысленное выражение. Ставрогин понемногу приходил в себя, однако это длилось так долго, что Пьер, положив голову ему на плечо, успел задремать. – Петруша, это вы? – голос Ставрогина был хриплым и очень тихим. – Да, Николай Всеволодович, – только услышав его, Верховенский сразу стряхнул с себя сонливость. Всё его внимание вновь обратилось на Николая. – Вы... Вы оправились? – голос Петра дрожал и прерывался, и непонятно было, кто из них этой ночью собирался покончить с жизнью. – Не совсем, – Николай вопросительно посмотрел на Петра. – Вы чуть... Вы хотели... – Пётр Степанович опустил голову, и на рукаве Ставрогина появилось мокрое пятнышко. Он вновь посмотрел в голубые глаза и сказал смелее: – Вы хотели повеситься. – Да? – Николай помолчал, а затем неожиданно усмехнулся. – Замечательно. Почему же вы меня остановили? Верховенский ошарашенно всмотрелся в его лицо. – Язвите? Значит, оправились. – Да нет же, я спрашиваю абсолютно серьезно: зачем? Какое вам дело до моей ничтожной жизни? – Не нужно так говорить. Это мы, это наши жизни, в которых только одна яркая, как падающая звезда, вспышка, ничтожны. Вы спрашиваете, зачем я это сделал? Я хочу, чтобы Вы жили. Не перебивайте! Вы хотите сказать, что не достойны жизни, Вы ошибаетесь. Если не достойны Вы, то кто достоин? Нет никого, достойнее Вас. Мы все, даже, особенно, самые "праведные" только камни на берегу Вашего океана, цветы и маленькие кустики, растущие на Вашей гряде. Вы - гора, Вы - океан, Вы - великий человек, нет, Вы - Бог. Николаю всё-таки удалось перебить заведшегося Петра. – Так считаете только вы. – Да, но остальные просто не видят этого, они слепы, они - истинные атеисты, каждый из них пожалеет, что не заметил Божество, когда оно было рядом и не преклонился перед ним. – Если религия права, и Он существует, вы за одни эти слова попадёте в ад. – Я буду там вместе с Вами. Вы - ангел, и за Ваше совершенство Вас отправят в преисподнюю. – Скорее бес. – Если хотите, но тогда Вы сойдете туда как Хозяин. В любом случае ад уже ждёт нас, но мы можем оттянуть погружение в него. Наши души уже не спасти, но жизни - можно! – Вы полны оптимизма. – Нет, не оптимизма, – Петр Степанович замялся, но всё же закончил, – я полон любви. Ставрогин уставился на Пьера, словно проверяя на прочность, а он не мог отвести взгляд. – Любви – пауза – платонической? Петр Степанович взял руку Николая и приложил к чему-то под рубашкой. – Интересно – Ставрогин с удивлением и с улыбкой поднял брови и медленно подарил Пьеру первый, ещё неуверенный, поцелуй.