***
Ленивые вечера Маркус распробовал не так давно. Дождался, пока замрет эта круговерть. Бесконечные поездки по стране, утомительные переговоры и интервью. Жить приходилось короткими передышками, ведь нельзя было пустить все на самотек. В него верили, на него полагались и многого ждали. Маркус и сам ожидал от себя всего — всего, что раз и навсегда оградит их жизни от бед и печалей. Хотя чувствовал, что едва ли справляется, все же Маркуса создавали не для этого. А потом, все как-то разом улеглось. Люди смирились и пошли на уступки. Новые саммиты предварительно переносились на лето, но на деле — откладывались на неопределенный срок, пока какая-нибудь из ситуаций окончательно не выйдет из-под контроля. Ничего не закончилось. Просто все выдохлись. И Маркус, собравшись с последними силами, вернулся домой. Дел в Иерихоне было предостаточно. Андроиды всего мира нуждались в поддержке и находили все новые способы связаться с ними. Они мечтали стать частью их свободного народа, и хотя бы раз увидеть место, где было положено его начало. Пока андроиды стекались со всей страны, но через месяц-другой им разрешат совершать перелеты за границу, и их дом выйдет на совершенно иной уровень. Маркус был счастлив. Но с беспокойством просчитывал, сколько еще это добавит хлопот. Пока он был в разъездах, Эмбер перестала ночевать дома. Помогала Билли налаживать стабильную связь с регионами и советовалась с Джошем, где размещать приезжающих. Была в курсе всех дел и неотвратимых конфликтов. И не упускала возможность пообщаться с каждой из групп, что останавливалась погостить в Иерихоне. Они регулярно переписывались, Маркус был в курсе всех дел дома, не забывая подробно сообщать итоги каждого своего мероприятия. Он радовался, что Эмбер рядом с семьей, а Норт, пожелавшая и шагу не делать из Детройта, приглядывает за ними. Но даже не подозревал, что, когда вернется, Эмбер станет критически не хватать. Первый свободный вечер дома он провел в отвратительном одиночестве, к которому не был готов. Прослонялся по квартире, бездумно хватаясь за вещи и тут же бросая, раздражаясь от их бесполезности. И, с содроганием представив грядущую ночь, решительно тому воспротивился. Норт еще долго смаковала рассмешившую ее до колик картину, как мрачный лидер ворвался в гостевой корпус, чем едва не довел запаниковавших собратьев до истерики. А Маркус не заметил ничего. Стремительно пронесся с этажа на этаж, заглядывая в каждое гнездо, отмахиваясь от растерявшихся жильцов. И пришел в себя, только когда нашел Эмбер, уютно устроившуюся в одном из гнезд в компании незнакомых андроидов. Наспех извинился и выдернул ее, счастливую и почти не сопротивляющуюся. А как сопротивляться, когда легкое истощение тут же дает о себе знать головокружением и подкошенными ногами? Маркус, сдерживаясь, всего лишь строго напомнил, что людям все еще необходимо регулярно есть и спать, даже в Иерихоне. Никто перечить не посмел. С тех пор, Маркус и Эмбер планируют дни на двоих. Так, чтобы видеть друг друга каждую свободную минуту. Таких минут поначалу немного, и выпадают они в основном на поздние вечера. Они вынуждают себя притормозить, взять таймаут и выдохнуть, пока никто не трогает их. И по первости, не говорить и не думать о работе необычно. А на что-то иное, значимое, сил не хватает. Лишь лежать, прижимаясь к теплому боку, и болтать о всяких пустяках — о проснувшимся солнце и о первых, настоящих, весенних днях, о скором живом концерте в отреставрированной филармонии, и том, как скоро Норт заметит восхищенную Дель, что все еще пытается незаметно разделить с ней бразды правления над Иерихоном. Лежать, молча, и улыбаться, когда уже просто смешно, что невозможно оторвать глаз друг от друга. Закрыть глаза и касаться. Много, чтобы унять себя, изголодавшихся разлукой. Жадно, чтобы попытаться наивно запастись впрок. Распробовав ленивые вечера, Маркус понимает, как жалко их будет терять. Эмбер не хочет больше расставаться. В шутку угрожает, что в следующий раз просто прикует Маркуса к металлической опоре на кухне, но не пустит в Вашингтон. Маркус соглашается и с серьезной миной предлагает пару занятий, которым не станут помехой ни скованные руки, ни тяжелая столешница, которую эта опора держит. Если только Эмбер составит компанию…. Эмбер поговаривает о том, что вполне могла бы занять место в делегации. Даже участвовать в переговорах. И Маркусу нравится, как это звучит. Он готов рассмотреть этот вопрос по-новой — вопреки всем прежним уговорам, наплевав на предосторожности. Но оба прекрасно понимают, что Эмбер нужна здесь, как и Маркус — там. А потому, помня о конечности их безмятежного времени на двоих, превращают ленивые вечера в семейную традицию, к которой привыкают все. Никто не заходит к ним после шести без приглашения, и не связываются без острой нужды. Вечера растягиваются до свободных минут, лишних часов, и просто быть подле друг друга для них мало. Эмбер вытаскивает Маркуса гулять по центральным улицам. Они заглядывают в тихие кофейни и разглядывают живой мир за стеклом. Люди редко их замечают, предпочитая вариться в своей суете, минуя случайных прохожих. Лишь андроиды все еще куда наблюдательнее. И излишне бдительнее — тактично не лезут в их идиллию, но моментально мобилизируются, беря под свой контроль все, что окружает их двоих. Они берегут Маркуса, и порой так рьяно, что одолевают Коннора просьбами не выпускать лидера из дома без отряда боевых дронов. Эту идею поддерживают и Саймон, и Джош, но только Норт и Дель не стесняются читать наперебой лекции о безалаберности и безответственности при каждом удобном случае, с молчаливого попустительства остальных. Маркус еще долго недовольно морщится. Эмбер подсмеивается, но ровно до тех пор, пока не сталкивается с Лиззи, с укором качающей головой. С Билли, что назло полезет обниматься настойчивее, оттирая Маркуса к другому углу дивана. С Камбри, что невзначай ехидно подметит, что на этой недели численность радикальных группировок, увы и ах, все еще имеет тенденцию расти. Чувство тех, кто так старается ради них, стоит ценить. Маркус и Эмбер действительно ценят. Особенно — Коннора, что и так разрывается, защищая всех и вся. Оттого гуляют они редко. И стараются развлекаться в стенах Иерихона. Читают книги. Маркусу нравится, когда Эмбер вспоминает об еще одной, какой-нибудь любимой с детства. Или, прочитанной в студенчестве, и запавшей в душу. А Эмбер нравится, когда вслух их читает именно Маркус, спотыкаясь на строчках, что снова загнали в моральный, либо же эмоционаный тупик. Тогда им есть о чем проговорить еще пару лишних часов, вместо сна. Они уже пересмотрели тонну фильмов. Не делая различий между классикой прошлого века и последний новинкой этого года. Оба приходят к выводу, что раньше фильмы были иными. Какими-то осмысленными, что ли…а найти что-то такое же стоящее становится все нереальнее. Эмбер увлекается мозаикой. Говорит, что не занималась этим с начальной школы, и тащит домой коробки со стразами и кристаллами. Из них она складывает потрясающие картины, что раз за разом Маркуса удивляют. Одна из них собралась из кристаллов, замешанных на люминофоре, и теперь мерцала над их головами звёздным небом, каждый раз, как выключается свет. Какие-то из картин меняли цвет при перепаде температур или любопытно выцветали на солнце. А какие-то реагировали на касание, меняя цвет на контрастный. Маркус открывает для себя множество сенсорных наборов с занимательными эффектами и не может дождаться, когда привезет ещё один из следующей поездки. Эмбер складывает мозаики. А Маркус начинает рисовать. Понемногу, берясь за слишком пустые стены. И это не становится для него неожиданностью, наоборот. В один момент он твердо ощущает, что идея Эмбер, брошенная невзначай, не вызывает прежней тоски. Представлять рисунок, мысленно набрасывая эскиз, оказывается не так больно. Маркус рискует попробовать и не замечает, как втягивается. Абстрактные узоры оплетают все стены. А потом с каждым разом обрастают деталями. Маркус убеждается, что с невероятным азартом готов искать в магазинах нужные цвета, смешивать их и накладывать новыми слоями. Но только, если Эмбер где-то рядом. Сидит на расстоянии вытянутой руки и определенно не скучает. Тогда он действительно может расслабиться. А Эмбер и не думает скучать. Когда, если один только вид увлеченного Маркуса завораживает? Хмурая сосредоточенность, то и дело мелькающая кисть. Заманчиво заляпанные руки, щеки, а иногда и шея…а какие потрясающие узоры выходят из-под этих рук. В один из дней Эмбер завороживается окончательно. И возвращается домой в компании говорливого Ларри, занявшего сразу три модуля. Три модуля позволяли этому Ларри в кратчайшие сроки выражать всю свою радость от личного знакомства с Маркусом, делиться тем, как теперь ему работается на прежнем месте, куда ему охотно позволили вернуться после демонстрации, и какое удовольствие приносит возможность доставлять товары их магазина. И все это, не отрываясь от дела. В трех доставленных им ящиках запакованы массивный мольберт, пачка холстов знакомой марки и тяжелая деревянная шкатулка. Эмбер стоит в стороне и жадно ловит каждое движение Маркуса — телесное ли, душевное ли. Как он сердечно прощается с Ларри, вынуждено соглашаясь обращаться с любым пожеланием, в любое время дня и ночи. Как с трепетным восторгом обходит вскрытые подарки, пробегая кончиками пальцев по лакированной древесине и загрунтованному льну. И только звонко смеется, когда Маркус, не выдержав, пылко прижимает к себе, сбиваясь на глухие признания в макушку. Мольберт идеально вписывается в один из углов гостиной. Им не сложно провести туда еще больше света, поставив две мощных лампы. Маркусу еще не удается писать при солнечном свете — приходится начинать, когда за окном зажигаются огни ночного Детройта — так что лампы очень кстати. Маркус пишет на холсте вещи, о которых часто думал. Часто вспоминал. Не нужно мучиться, напрягаться с выбором, все приходит само по себе. Маркус понимает, что подсознательно отложил для себя несколько памятных кадров с пометкой «хочу это нарисовать». И стоит ли упоминать, что на большинстве из них была Эмбер? Угадывающаяся в небрежных мазках, в играющих тенях и в цветных бликах — Маркус скрашивал ею воспоминания тяжелого ноября. Он пишет и полноценный портрет, портрет Карла. И не может понять, почему никак не выходит его закончить. Он сбивается со счета вечеров, проведенным над ним, не замечая, как летит время. Эмбер из раза в раз все еще рядом. Занимает диван и покорно ждет, пока Маркус устанет биться. Бывает, что Эмбер приходит с книгой. Бывает, с мозаикой, раскладывает картину прямо на столике. Или полу, если не помещается на стекле. Однако чаще всего Маркус застает ее забывшей обо всем. Сидящей, не отрывающей глаз от порхавшей кисти, обронившей на колени книгу. Следящей, наплевав на застывший клей и просыпанные блестки. Тогда Маркусу приходится быть внимательным вдвойне. Пару раз они уже просидели так до рассвета. Очнулись, когда Маркуса стали искать, волнуясь, не случилось ли чего. Маркусу пришлось сорваться, сбегая. Не забыв при этом уложить Эмбер в постель, категорично заявляя, что у той сегодня выходной, а значит она не смела вставать раньше полудня. И все равно, каждый вечер они сидят в гостиной. Маркус рисует, а Эмбер рядом, наблюдает. И однажды, Маркус просто предлагает: — Попробуешь? Маркус подводит Эмбер к пустому холсту и отдает палитру. Не уходит, замирает за плечом, предвкушая. Эмбер это даже нравится. Она охотно опирается на его плечо и тянется за дымчатым серым. Эмбер умело мешает цвета, оставляет мазок за мазком, но выходят лишь смазанные, неясные фигуры. И дело тут не в технике, не в опыте: — Не знаю, что рисовать. Ничего на ум не приходит. Маркус так ее понимает. Ему до боли знакома эта растерянность — когда-то и он стоял таким в залитой солнцем студии, и послушно делал то, о чем его просили. С щемящей нежностью он прижимает Эмбер со спины и шепчет: — Закрой глаза. Эмбер слушается и льнет ближе. — А теперь представь то, чего не существует. То, чего ты никогда не видела. Чувствуешь? — Нет? — звучит так нарочно неуверенно, что Маркус невольно фыркает. — Сосредоточься на своих эмоциях, и пусть рука сама ведет по холсту. У тебя все получится, просто доверься мне, — ведёт по этой руке от плеча, не удержавшись, приглаживает запястье, — Так что ты видишь? Что ты видишь, когда закрываешь глаза? А в ответ — смешок. — Я сказал что-то не то? — Нет, прости, — Эмбер оборачивается и обнимает, скользя пальцами по затылку, — Ты знаешь, откуда это? Нет, но Маркусу не трудно предположить. — Это цитата? Эмбер загадочно улыбается, значит, Маркус снова прав. — Старый фильм из детства. Удивительно, как я не вспомнила о нем раньше… И Маркусу любопытно, что заставило вспомнить сейчас. Он подталкивает Эмбер к дивану, они устраиваются, не размыкая объятий. Краски забыты. Маркус готов слушать. Эмбер неспешно продолжает: — Это история об одном ученом…скорее инженере, мечтающем создать живую машину. И фильм довольно…правдоподобен. Маркус заинтригован и уже ищет совпадения в сети. — «Ева»? Кикё Маильо, 2011 год. Страна производства… — Стой, — Эмбер сжимает его руки, спеша предложить, — Давай посмотрим, сейчас. Ты должен это увидеть. Маркус с готовностью включает экран и приглушает свет. Поначалу они еще тихо переговариваются. Обсуждают съемку и ищут среди актеров знакомые лица. Хмыкают над диалогами, где положено смеяться. И не замечают, как начинают замолкать, едва открыв рот. Фильм заканчивается в полной тишине. — Согласен, местами он действительно правдоподобен, — первая фраза Маркуса, с тех пор как на экране гаснут титры. И не находит, что еще сказать. Это один из тех фильмов, для которого нужно время. Время, чтобы прийти в себя и осмыслить по-настоящему. Не редкость для фильмов тех лет, и все же. Эмбер смотрит на Маркуса, кивает, но мыслями не здесь. Он притягивает ее к себе ближе и ждет, когда она скажет что-нибудь. Да что угодно, Маркусу хочется знать все, что крутится сейчас в ее голове. Но мысль, что Эмбер решает озвучить, обескураживает: — Интересно, Элайджа видел этот фильм? Вопрос, на который, если честно, Маркусу не хочется знать ответ. Маркусу не хочется знать ничего, что может происходить в голове создателя, от этих мыслей обычно не по себе. Но, кажется, эта мысль Эмбер только веселит. Она не останавливается и включается в беседу с куда осмысленной улыбкой: — Может, черпал вдохновение? — Такая вероятность возможна, — Маркус уверен, что не может отрицать. История, рассказанная десятки лет назад, хороший повод, чтобы закралась мысль, — Любой из техников в Киберлайф мог вдохновиться. Но эта пустая мысль только еще больше тревожит, и Эмбер на деле вовсе не смешно. Она не может больше прикрываться улыбкой, выкручивается из объятий и садится напротив. Лишь бы Маркус не считывал напряжение тела — только взгляд и осторожные слова: — Когда ты спросил меня, это была удачно построенная фраза или…? Маркус понимает это «или». — Совпадение. Я не вкладывал в нее большой образности, она почти буквальна… — но растерян настолько, что не уверен ни в чем. Подсознание самовольно начинает лихорадочный поиск совпадений в ключах системы. — Кто-нибудь когда-нибудь произносил тебе эту фразу? Маркуса восхищает, когда они с Эмбер достигают эту абсолютную синхронность в мыслях. Они физически не способны на программное слияние, и оттого их связь кажется еще удивительней. Драгоценной, особенной. Маркус с удовольствием сказал бы об этом сейчас, вслух, подарив Эмбер причину для новой влюбленной улыбки. Но система перегружена поиском. Таких данных нет. — Мне говорили подобные вещи. Но, как я понимаю, здесь имеет смысл точная формулировка? — Думаю, да. Ведь система должна распознать ее, как сигнал. Получить от приоритетного субъекта. Запустить прописанный протокол…. Интересно, остались ли в Маркусе протоколы, которые неподвластны девиации? Скрытые резервы, о которых не позволит узнать или попросту не знает система? И Маркус узнает об этом лишь однажды. А может, не успеет. Маркус не хочет думать об этом. Потому что внутри начинает ворочаться липкий холодок, скручивая внутренности, хотя страх абсолютно беспочвенен. Маркус не хочет, чтобы это началось и с Эмбер. Но, кажется, она уже в ужасе. — Техникам порой приходят в голову самые больные вещи. Это могло бы стать основой обширного протокола…если уже не… Маркус ловит ее руки, похолодевшие от нервов, и заставляет посмотреть себе в глаза. Эмбер убийственно серьезна, он тоже. И кажется, это их самый очевидный выход из ситуации: — Скажи это. — Маркус! Эмбер дергается, но Маркус не отнимает ладоней. Он продолжает растирать пальцы и старается улыбнуться интригующе, не напрягаясь. Еще можно свести все к шутке и забыть, не правда ли? — Я не вижу совпадений в системе. Но почему бы не убедиться? Эмбер это не впечатляет. — А что, если что-то случится? Ты не можешь быть уверен. Маркус пробует еще раз, наудачу: — Если я не уверен в его существовании, как и в его отсутствии, то не логичнее было бы попробовать, решив вопрос на раз-два? — Все нейросвязи сотрутся, — кажется, даже говорить об этом Эмбер больно, — Ты исчезнешь, полностью исчезнешь. Это глупо. — Но мы не знаем этого наверняка. Риск, определенно, есть, но маловероятный, — Маркус находит еще один аргумент, — А если такой протокол все же существует, мы спасем миллионы жизней… — Но какой ценой, Маркус! — Эмбер вырывается так отчаянно, что пугает не на шутку, — Если…как я буду жить без тебя? Маркус не успевает. Эмбер выдыхает последний вопрос, так потеряно и убито, что походит на всхлип, и соскакивает с дивана, выскальзывая из рук Маркуса, но, к счастью, всего лишь к окну. Он сбит настолько, что не понимает, плачет ли она, либо настолько зла, что не может сладить с дрожащими плечами. Маркус медлит. Поднимается с дивана и делает шаг за шагом, замирая после каждого, готовясь отступить, если потребуется. Он не решается подойти ближе и коснуться, иначе все может стать еще худшей катастрофой. Худшей, чем эта, где Эмбер смотрит в окно пустыми глазами и отчаянно обнимает себя за плечи, когда пытается говорить ровно: — А ты бы сказал это мне? Маркус хмурится, теряясь, не понимая, вопроса. — А ты бы сказал это мне, будь я андроидом? Маркус отшатывается. Потому что больно. Одна только мысль — мимолетное представление, а его уже выворачивает от безысходности и страха. Нет, он бы никогда этого не сделал. — Так разве честно просить меня об этом? Маркус молчит, чтобы не сорваться. Он чувствует, как положение, в которое они себя загнали, выводит его из себя. Бессильная ярость на самого себя, за то, что не уследил, потерял контроль — и вот, к чему все это привело. У него остался один аргумент в запасе. Но для этого стоит подойти. Подойти и не дать себе сжать Эмбер так сильно, что станет еще больнее. Всего лишь отчаянно вцепиться, вжавшись в плечо зажмуренными влажными глазами: — А сможешь ли ты теперь жить с этой неизвестностью? Жить дальше и ловить себя на этом чувстве. Ожидание. Ожидание того, что однажды эта фраза сорвется с губ случайного человека. Успеть осознать, но не знать, что случится в следующую секунду… — Эмбер трясет, и Маркус может лишь прижаться ближе, не зная, как еще унять ее рыдания, — …пойми. Ни мне, ни тебе же не будет покоя. Эмбер оборачивается и молчит, потому что задыхается от слез. — Сделай это. Сейчас. Нужно покончить с этим сей час же, раз и навсегда, но Маркусу страшно. Что если сейчас он держит Эмбер в руках последний раз? Что, если последнее, что он увидит, будут эти дрожащие губы и дикие от обреченности глаза? Вдруг он не вспомнит. Не узнает. Если его не станет… Маркус хочет поцеловать ее, но понимает, что этим окончательно ее убьёт. Он и так не скрывает, что действительно прощается. Он смотрит, он хочет видеть Эмбер до последнего… — …что ты видишь, когда закрываешь глаза? Эмбер бледнеет и от ужаса не может пошевелиться, когда Маркус закрывает глаза и медленно обмякает, вдавливая ее в стекло. И едва слышит, как он хрипит из последних сил: — Тебя. Я вижу только тебя… Маркус благодарен, что система не ушла в гибернацию, выдержала. Но ничего не смог поделать, когда облегчение затопило с головой. Непослушные руки не сразу сжали Эмбер, которая стала тревожно сползать на пол. Она рыдала на его груди, как ребенок. И если бы Маркус в тот момент отключился, не простил бы себе этого никогда. С Эмбер могло случиться что угодно. Она почти поверила, что фраза сработала. Они сидят на полу, привалившись к окну, боясь отпустить друг друга хоть на мгновение. Ждут, пока Эмбер придет в себя. Пока расскажет, что в следующий раз все будет происходить не так и не здесь. В следующий раз они соберут всех. Предусмотрят все возможные исходы и не начнут, пока не убедятся, что исключен малейший риск. Эмбер клянется, что пригласит Камски, заставит проходить все это только под его наблюдением. Маркус слушает, закрыв глаза. Он абсолютно счастлив. Все обошлось. Они все еще здесь… Болезненный толчок под регулятор — справедливаяя расплата. — Не проси меня больше о таком, Маркус. Просто не смей.***