Полынь

Учитель даже не прикладывает много сил, чтобы простой атакой отбросить Лю Цингэ за пределы тренировочного поля. Тот кувыркается неудачно, изламывается неаккуратно, даже встает тяжело, из чистого упрямства. Учитель вздыхает с какой-то странной улыбкой, что-то бормочет про упорство и машет рукой кому-то за спиной поверженного ученика. От помощи своих шисюнов Лю Цингэ отказывается, но стоит ему сделать шаг, как нога хрустит, подворачивается, и юноша тяжело опускается на колено, закусывая губу до крови – боль такая, что в глазах темнеет, а пульс набатом стучит в ушах. Его все-таки подхватывают. Правая кисть вывихнута, и Цингэ только и может, что перекинуть руку шисюну на плечо. Он пытается идти сам, но тело, словно разбитый фарфор, отчаянно опадает на землю тренировочного поля. Приходится довериться шисюну. Лю Цингэ всего пару лет в горах Цанцюн, а больничные комнаты Цанцяо уже знает лучше ученических помещений на Байчжань. Юные лекари каждый раз недовольно шепчутся, когда мальчишки в белых одеждах вновь и вновь появляются на их пике, добавляя работы, а старшие ученики только вздыхают. – Лорд Байчжань жестоко избивает всех, кто бросает ему вызов, – доносится сухой голос старика. Лорд Цанцяо не так уж и похож на мужчину преклонных лет, да повадки у него совершенно старческие, Лю Цингэ каждый раз чувствует волну унылой тоски, когда встречает его, поэтому всячески старается долечиться у его учеников, а не прямо у него. Лю Цингэ в принципе старается поскорее сбежать из лекарских владений, но в этот раз Учитель хорошенько его отделал. Так, что он не чувствует собственных конечностей – все тело превратилось в один сплошной ноющий синяк. В комнату с пострадавшим входит старый лорд, хитро, но не насмешливо смотрит на уже знакомую насупленную мордашку, и проходит к нему, останавливается у кровати. Следом за ним осторожно, боязливо следует кудрявое существо – Цингэ только по одеждам догадывается, что это мальчишка, – он несет в руках чашу с отваром, травяной запах которой тут же наполняет пространство небольшой комнаты. – Знакомься, это ученик Байчжань, они здесь часто появляются, – с приглушенным смехом в едва скрипучем голосе говорит лекарь и берет в свои сухие ладони ручку Цингэ. Кудрявый мальчишка смотрит на него жадно, удивленно и смущенно, и юноша чувствует какой-то иррациональный стыд, хочет воспротивиться необходимым манипуляциям лекаря, за что получает старческой крепкой ладонью по макушке. – А ты не противься. Надо же как-то лечить твои раны. Лю Цингэ не верит, что какой-то незначительный перелом мог подорвать самого лорда-лекаря бежать к нему. Он снова бросает взгляд на мальчишку за его спиной. Парень ловит этот взгляд, краснеет, чаша в его руках подрагивает. – А-Фан, не бойся, он не кусается, – смеется мужчина. – Налей отвар. Он отрегулирует твою ци и поможет зарасти сломанным костям, – это уже сказано насупившемуся Цингэ. Юноша нехотя кивает. Все отвары, что он здесь пил, горькие и вязкие, их неприятно даже подносить к губам – сразу вяжет рот, щекочет в носу, и вообще хочется выбросить в окно ароматное пойло. «А-Фан» переливает часть отвара в стакан, разбавляет водой и подносит к пациенту, намереваясь его поить. Юноша, крайне смущенный сим фактом, пытается сказать, что он и сам не калека, но правая рука все еще орет от боли, а левая дрожит так, что даже легкую кисточку удержать не может. Цингэ не замечает, как старый лекарь накладывает новые бинты и теперь только с нескрываемой смешинкой в блеклых глазах наблюдает за детьми. Это смущает обоих мальчишек. – Видишь, он не дикий, не шарахайся от него, – говорит мужчина, и не совсем понятно, кому из них двоих адресованы эти слова. Цингэ сразу весь подбирается, поджимает губы. Кудрявый мальчишка уходит вместе со старым лордом. Мальчика зовут Му Цинфан, и старый лорд приходится ему дядюшкой по бабушке. Лю Цингэ так и не понял, что случилось с родителями, почему они решили посреди года отдать парнишку в горы, но из нежной любви к способному племяннику старый лорд берется учить его. Маленький воин слышит, как другие адепты Цанцяо не верят, что их Учитель так уж заботится о новоприбывшем, потому что первым заданием Му Цинфана становится забота о Цингэ. Му Цинфан исправно выполняет свои обязанности, и хотя у него дрожат руки, когда ему приходится готовить Цингэ отвар, он старается. Это трогает даже такого зазнавшегося мальчишку, как Лю Цингэ. Цинфан, бывает, до поздней ночи засиживается у своего пациента, а запертому в крохотной комнатушке юноше больше не с кем разговаривать – собственные товарищи не могли навещать его часто, да и визиты их непреклонно напоминали Цингэ о том, что пока он прохлаждается на Цанцяо, идет время, он теряет прекрасные возможности для тренировок, для заданий, даже для простых вечерних вылазок с друзьями. И Цинфан заменяет ему все это. Приносит книги – но они все о медицине, Цингэ такие не читает, – рассказывает о своих успехах, о своем детстве за пределами Цанцюн, много спрашивает самого Цингэ, передает весточки от других таких же раненых адептов Байчжань и просто говорит ему обо всем, что нравится. Цинфан оказывается таким незамутненно милым ребенком, что Цингэ невольно улыбается каждый раз, когда его маленький лекарь уносится в рассказы. Му Цинфан ловит эти улыбки и краснеет забавно. А потом с дозволения лорда-лекаря Лю Цингэ наконец покидает пик Цанцяо, и какое-то время они с очаровательным кудрявым юношей не пересекаются. Их встреча повторяется через пару лет, когда Лю Цингэ снова ломает себе кости, и на Цанцяо приходится остаться больше, чем на пару часов. Му Цинфан уже совсем не мальчишка – юноша, высокий и нескладный, чуть угловатый, но все с теми же очаровательными кудряшками. Цингэ узнает его только по волосам и медовым глазам, и, специально вновь проявляя свой противный характер, соглашается остаться на лечение только с Цинфаном в качестве целителя. Говорят, когда лорд Цанцяо узнал об этом, он даже не скрыл смеха. Му Цинфан заботится о нем нежно и аккуратно, от этого даже приятно находиться в этих чистых, пропахших лекарствами комнатах. У юноши значительно прибавилось дел, он не может проводить столько времени с Цингэ, как в первый раз, но все равно заходит перед сном и сидит с ним до рассвета. Лю Цингэ смущен таким вниманием, возмущается и иногда даже, скрепя сердцем, гонит прочь, но он не может не признать, что Цинфан чрезвычайно очаровательный, как запертый в человеческом теле лучик солнышка, когда засыпает вот так вот на жестком стуле напротив. Цингэ в такие моменты ворчит и перетаскивает юношу на свою кровать. Му Цинфан вроде бы даже просыпается, но Цингэ, отодвинувшийся к самому краю постели, не может разобрать этого четче. Спустя три года никто уже не говорит о другом лекаре для Лю Цингэ – каждый раз время с ним проводит Му Цинфан. Ему Цингэ каждый раз рассказывает, как близок он был к победе над Учителем, каждый раз получает по макушке каким-нибудь прутиком – Цинфан краснеет беспощадно, когда касается гладких волос друга собственной ладонью, – и они снова тонут в полуночных разговорах. Лю Цингэ с Цинфаном легко и приятно, а тот в восторге от их встреч, и если бы хоть кто-то из них уделял меньше времени тренировкам и корпению над свитками, их встречи не были бы так редки. В их возрасте мальчишки украдкой бегают на Сяньшу, в то время как Лю Цингэ забирает Цинфана в лес, потому что один и без того нередко посещает пик прекрасных дев, наведываясь к сестре, а другой равнодушен к шалостям над ними. Лекарь же рассказывает о всякой траве, что встречается им на пути, и Лю Цингэ, не особый любитель растений, неожиданно интересуется тем, что ранее считал чепухой. Он уточняет у Цинфана все, что можно и нельзя, и юноша от этого смущенно краснеет и робко улыбается. Цингэ думает, что когда он будет выбирать себе невесту, у нее должны быть такие же мягкие кудри и улыбка, отражающаяся в глазах и губах, искрящаяся как будто изнутри. Лю Цингэ говорит Цинфану, что он замечательный друг, что Цингэ гордится им. Му Цинфан поначалу теряется, но затем с нежной улыбкой отвечает взаимностью. Посещает он Сяньшу или Цанцяо, Лю Цингэ нередко ловит на себе девичьи взгляды. Раздражающие, внимательные, приторно игривые. Цингэ фыркает и отворачивается к Цинфану. – И что им всем нужно от меня? – ворчит он. Му Цинфан поднимает на него удивленные, тепло-медовые глаза, впивается этим карамельным взглядом в лицо, будто пытается молчаливо что-то до Цингэ донести. Цингэ ожидаемо не понимает. – Постоянно рассматривают, это бесит, – будто бы оправдывается юноша. – Ты красивый, – тихо отвечает Му Цинфан. – Тебя приятно рассматривать. – Ты тоже красивый, – сразу же отвечает Лю Цингэ. – И тебя тоже приятно рассматривать. Неужели и за тобой постоянно следят эти курицы?.. Цинфан смущается безумно, краснеет ярко, и Лю Цингэ думает, что не стоило ему так называть девчонок. Думает, что из-за этого лучший друг теперь обидится на него. Но ни одна из дев не может ни дать отпор Цингэ в атаке, ни поддержать с ним разговор – последние все время сворачиваются к весне и какой-то чуши. Сестра говорит, что Лю Цингэ нравится девушкам – еще бы, красавец-воин, один из старших учеников, а иные и вовсе пророчат ему победу над Учителем. Впрочем, в том, что последнее рано или поздно произойдет, Лю Цингэ не сомневается. Цингэ сестре не верит; он знает, что Му Цинфан смотрит на него точно так же, как эти девушки – мягко и трепетно, порой страстно и жарко, и это наверняка от еще каких-то идей, которые им можно будет обсудить. Сестра на такой ответ удивленно вскидывает брови, но никак не комментирует. К концу лета Цингэ настораживают долгие взгляды, нежные касания, аккуратная дрожь, сбивчивый шепот, который не удается разобрать. На вопросы об этом Цинфан не отвечает – «Так, мысли вслух, не обращай внимания», – и переводит тему. А на празднике середины осени Цинфан вновь не отводит от него взгляда. Весь городок, куда спускаются предвкушающие развлечения адепты, сияет в огне фестивальных фейерверков, а воздух полнится ароматом дыма, толпы и выпечки, сытной и сладкой, простой и причудливой – на любой вкус. Му Цинфан держит Цингэ за рукав, порывается что-то сказать, но у него постоянно срывается и затихает голос. Юноша думает, что друг заболел, но Цинфан только качает головой. – Лю Цингэ, – решается Му Цинфан уже глубокой ночью. Его красивое лицо, обрамленное так понравившимися Цингэ кудряшками, скрыто темнотой, и только последние фейерверки шкодливо вспыхивают огненными цветами на алеющих щеках. – Ты нравишься мне. Не как друг, как, – Цинфан задушено шепчет, – как мужчина. Как влюблены в тебя многие девы, так и я… так и мне ты нравишься тоже. Му Цинфан говорит, и у него по лицу змеей скользит такая паника, будто юноша умрет, как только Цингэ скажет хоть слово. Жар от чужого лица Лю Цингэ чувствует на расстоянии, он ошарашено ловит чужой взгляд, смущенный до слез, сквозящий задыхающейся, удушливой надеждой. Лю Цингэ смотрит на него и не видит. Ему кажется, что на него вылили ведро ледяной воды. Что он стоит под хлопьями снега в лютый мороз, что он только вышел из пруда, что он больной, и лихорадка пожирает его тело и разум. У него мерзнет позвоночник и кончики пальцев, перехватывает дыхание и стынет в жилах, а в висках, животе и груди расплывается горький горючий жар, и кажется, что если на него попадет хоть искра от далеких фейерверков, он загорится. И Лю Цингэ думает, что лучше так, чем то, что он отвечает: – Я не люблю тебя, – выдавливает он из себя. Му Цинфан, кажется, весь меркнет, и тот мягкий свет, что будто исходил от него, тускнеет. В глазах, в чертах лица сквозит мгновенная великая печаль. Он весь теряется, и Цингэ чувствует, как жар добрался до горла и душит его, душит, мешая говорить. – Ты для меня самый дорогой друг, но я не могу полюбить тебя в ответ. Ему кажется, что Цинфан сейчас заплачет. Он хочет приобнять его за плечи, хлопнуть по спине, сказать бодро, что все проблемы – это пустяк, и если Цинфану нужна помощь, Лю Цингэ сделает все, что в его силах. Но руки точно заледенели, не поднимаются ни на фэнь, а пульс бешено бьется где-то в висках. – Понятно, – глухо роняет Цинфан. – Прости. Лю Цингэ не понимает, почему Цинфан извиняется, но тот снова просит прощения, одергивает руки и быстро убегает. Лю Цингэ не следует за ним – не может найти в себе сил, да и не хочет. Страшно и как-то холодно, неприятно странно. Будто он собственными руками сломал своего друга. В воздухе разлит оставшийся с лета запах полыни. После фестиваля Му Цинфан оказывается неожиданно занят делами, и даже минутки на встречу у него не находится. Лю Цингэ удивлен, как так, но вытащить Цинфана с пика не получается. Цингэ специально пропускает удар мелкой твари на охоте, специально позволяет ей укусить себя, чтобы нога онемела от боли. На Цанцяо его передают одному из старших учеников. – Шисюн Му сказал, что слишком занят, – отвечает тот на вопрос Цингэ. Ученик и сам удивлен; хочет вызнать подробности у Цингэ – «Вы что, поссорились?» – но Лю Цингэ точно упал в темный грязный пруд, где тина опутала его в мгновение ока, утаскивая на холодное темное дно, и он ничего не отвечает. Общение они возобновляют только когда старый лорд Цанцяо уходит на покой, оставляя все заботы о пике Цинфану. В то время Лю Цингэ уже победил Учителя и занял пост лорда Байчжань. Му Цинфан уже его не избегает, улыбается каждому мирному визиту Лю Цингэ, снова не позволяет никому иному притрагиваться к ранам Бога войны, самостоятельно берясь за их лечение. И хотя у Цинфана еще больше работы, чем в юности, он снова приходит в пропахшие травами и лекарством комнаты, чтобы провести ночь за теплыми разговорами с Цингэ. Бог войны чувствует горечь в голосе друга, когда тот говорит с ним – больше никто так не портит чистый голос лекаря, – но совершенно не знает, что с этим делать, а со временем и вовсе примеряется с этой особенностью мужчины. После искажения ци, когда Шэнь Цинцю к всеобщему изумлению спасает Цингэ, восстанавливает тело своего шисюна снова Му Цинфан. Бог войны лежит в постели, когда лекарь точными, ласкающими движениями движется по его запястью загрубевшими пальцами, и спрашивает, что случилось с лордом Цинцзин. Му Цинфан говорит, что ничего особенного, просто Цингэ слишком невнимателен к людям. И улыбается горько, как полынь. Лю Цингэ не понимает, о чем он. Кудри Цинфана неожиданно пахнут этой самой травой – ее много в новом лекарстве, которое готовит молодой лорд. Лю Цингэ тормозит на этом запахе, но ничего не говорит. Мысли о полыни оседают где-то на дне сознания. Му Цинфан и Лю Цингэ вместе навещают Шэнь Цинцю, когда тот мучается от демонического яда. Лю Цингэ постоянно ворчит на идиота Шэня, а тот что-то шутит в ответ, отмахивается, улыбается виновато. Улыбается совсем не так, как Цинфан. У Лю Цингэ мысль тормозит на улыбках Шэнь Цинцю, но он гонит прочь зарождающееся тепло. Мастер Сюя великолепно держит в руках меч, но все равно хрупкий и изящный. Такого страшно коснуться, будто одно прикосновение к нему может сломать фарфоровый образ. Шэнь Цинцю прикрывает лицо веером, но теперь делает это не с грызущей ядовито-злой ухмылкой в колючем взгляде, а нежно и смущенно, как будто игриво. Лю Цингэ откровенно любуется им. И любуется всегда, даже когда Шэнь Цинцю, точно цветок по осени, увядает от смерти любимого ученика. Лю Цингэ нет нужды следить за учениками, в отличии от того же Му Цинфана, и он все свободное время старается проводить с шисюном. Он тащит его в лес, в поле, в горы, тащит в город, на задания, на охоту, занимает разговорами, воспоминаниями, игрой, даже женщинами и музыкой, и хотя Лю Цингэ ничего не смыслит ни в музыке, ни в женщинах, Шэнь Цинцю это ценит, награждая нервного, неожиданно для самого себя смущенного шиди теплыми солнечными улыбками. Эти прогулки вдвоем напоминают о детских вылазках с лучшим другом, но все же кардинально от них отличаются. В глазах Шэнь Цинцю нет меда, а его волосы пахнут весенними цветами и свежей травой, нет даже намека на горечь полыни. Лю Цингэ подмечает это на границах сознания, но сбрасывает их, задыхаясь от нежных случайных касаний Цинцю. С Му Цинфаном они видятся только при лечении лорда Цинцзин. Зато их встречи становятся едва ли не каждодневными, стоит взбалмошному демоническому отродью забрать бездыханное тело своего Учителя в золотой дворец. Лю Цингэ пишет злостью и ядом, ломает себя в щепки каждый раз; Му Цинфан не успевает залечить его раны, как Бог войны вновь рвется в бой, и он готов поклясться, что если бы не властный меч этого капризного ребенка, он бы его одолел в два счета. Но Лю Цингэ, конечно, никогда не признает этого вслух. Он только злится беспомощно, кусая губы в кровь и отворачивая лицо от лечащего его целителя. – Лю Цингэ, – тихо зовет его Цинфан однажды, когда процедуры уже проведены, а пациент готовится ко сну. – Кого ты хотел спасти из дворца Хуаньхуа с самого начала? Лю Цингэ чувствует, что в словах его друга есть скрытый смысл, и он думает над ним. Только взгляд Му Цинфана открытый, и лорд Байчжань доверяется ему. – Уж точно не эту псину, – отвечает он со смешком. Губы Му Цинфана трогает легкое движение, похожее на тень улыбки, но даже она быстро, почти сразу же гаснет. У него по лицу скользит змея, тень сожаления и обиды, которую мужчина старательно прячет на ресницах. Его волосы, кудрями спадающие на плечи и порой задевающие чувствительную кожу пациента, вновь сильно пахнут полынью и лекарствами – Му Цинфан не спит ночами и много работает. Гораздо больше, чем Шэнь Цинцю в свое время. Лю Цингэ отнимает от постели залепленную в бинты и шины руку, с трудом обнимает холодными пальцами ледяную ладошку лекаря. – Я не могу позволить, чтобы мои братья оставались в лапах этого демона. Я рад, что смог вернуть тебя. У Цинфана кожа серая, но его веки лижет какая-то светлая, наивная надежда, и в глазах отражается такая вселенская усталость, что эта робкая искорка полыхает костром на самом дне его очей. Лю Цингэ теряется на мгновение, но все же улыбается. Как в юности, открыто и смело, поддерживающее. Му Цинфан зеркалит улыбку. Улыбается как в юности, нежно и влюблено, искренне, будто одной улыбкой отдавая себя без остатка. Лю Цингэ засыпает с грызущей теплотой в сердце и устойчивым запахом полыни в легких. Он осознает, что крепко влюбился в Шэнь Цинцю, когда чувствует лавовую ненависть к Ло Бинхэ. Мальчишка обнимает своего Учителя, ластится к нему, плачет мастерски, а за его спиной рычит на Цингэ. И ведь Шэнь Цинцю ничего не предпринимает. Он аккуратно и мягко обнимает лицо ученика, гладит пушистые волосы, целует демоническую метку на лбу. Шэнь Цинцю обращается с юношей невозможно, непозволительно нежно, точно с возлюбленным. Лю Цингэ эта мысль режет больнее и глубже искажения ци. – Почему бы тебе не остаться, Шэнь Цинцю? Разве Цанцюн-шан не дом тебе? – у него голос низкий, хриплый, надломленный, со скрытыми возмутительными слезами и скорбью. Шэнь Цинцю, конечно же, различает каждую ноту в его словах, закрывает лицо этим своим невозможным веером и отвечает: – Мне следует остаться со своим учеником. – А что насчет других учеников? – На это Шэнь Цинцю молчит. – Что насчет твоих братьев? – Он проглатывает «Что насчет меня?», но заклинатель перед ним продолжает прятать нежное лицо за веером и молчать. Тишина дробит ему сердце на осколки, и капающая кровь тяжелым дождем оседает на дне израненной души. – Скажи, Цинфан, – тихий голос лорда Байчжань легко, точно мотылек, летит в ночной тишине. Му Цинфан сидит напротив, но они не смотрят друг на друга; между ними – чайный столик и чайный сервиз с горьковатым травяным отваром. Лю Цингэ спрашивает почти отчаянно и будто бы даже не Цинфана, а… сам не знает кого. У него ком в горле такой силы, будто вместо слез ему вставили нож, да так и забыли лезвие в прорезанной шее. – Почему он выбрал не меня? Му Цинфан молчит, только чашку с ароматным отваром задерживает у губ. У лекаря опущен взгляд и слегка дрожат пальцы. Лю Цингэ не уверен, что спрашивал именно его. Он вновь проводит время рядом с другом, доверяет ему свои переживания, слушает его и поддерживает. Ведь кто, как не лучшие друзья, должны еще поддерживать друг друга? – Наверное, – Цинфан все же отвечает, и в голосе его так громко звенят слезы, что Лю Цингэ вздрагивает, смотрит на мужчину и ищет в красивом лице причину внезапных лекарских страданий. Му Цинфан делает паузы, кусая губы и заполошно дыша, но продолжает. – Возможно, ты для него навсегда не более, чем хороший друг. Слова лекаря падают в тишину. В ночном воздухе разлит горький аромат полыни.