Рождественский венок

Здравствуйте, юная леди. Что? Не такая уж и юная, говорите? Ну, полноте, что за глупости, не смейте спорить. Если я говорю юная, значит, так оно и есть. Вы ведь догадываетесь, что я намного старше вас? Любите ли вы сказки, моя дорогая? Конечно любите, ещё как. О, вы называете их теперь иначе, ведь вам уже не к лицу, эдакой взрослой барышне, любить сказки. Что ж, будь по-вашему, назовём это… Фантастикой? Или фэнтези? Может, фанфиком? Шучу-шучу. Пусть это будет называться по старинке, вы уж простите мне, старику, такую прихоть. Пусть это зовётся рождественскими историями, согласны? Ну-ну, отложите телефон и перестаньте считать сколько часов сна вам осталось до будильника. Сегодня особенная ночь, волшебная, хоть вы и поджимаете презрительно губки при этом слове. А всё же остаётесь, не правда ли? И слушаете меня, старика. Итак, о чём бы вам рассказать? Уж верно не про маленьких пони, мои принцесса? Ну и славно. О, ну конечно я знаю, о ком вы хотите послушать, чьи судьбы вас так тревожат. Да… Вы, кажется, ждёте, что я начну со слов «в былые времена...»? Э, нет, моя красавица, нет никаких-таких былых времён. Как нет? Да так, для меня - нет. Видите ли, Время для меня вовсе не то, что для вас, людей. Что? Я-то? Нет, я не человек. Да и не обо мне речь. А о чём, бишь, я? Ах, да. Время. Нет, милая, для меня нет ни былого, ни грядущего. Всё существует для меня здесь и сейчас. Ох, ну и вопросы у вас. Это вам к другому седому старику надо обращаться, Альбертом кличут, слыхали? Вот он бы объяснил, а я нет, не смогу. Так что уж позвольте мне рассказывать так, словно цветные стёклышки в калейдоскопе пересыпать: то об одном, то о другом, то про недавние события, то про полузабытые. Все мои истории объединяет только Рождество. Да ещё, конечно, семья, братья и сёстры. Вы ведь любите такие истории? Так о чём рассказать вам в первую очередь? Дайте-ка подумать… Что ж, почему бы и нет? Ну, слушайте. А впрочем, закрывайте глаза. Вы, моя скептичная взрослая девочка, вы, отрицающая чудеса, разве вы не видите? Да вот же он, дом, ярко украшенный разноцветными огнями. Сад занесён снегом, на голове садового гнома уже целый сугроб, а в доме тепло и шумно. Там, дома, мама готовит ужин, а потом за одним столом собирается вся семья... Конечно и ваша семья точно также собиралась за большим столом. Откуда я знаю? О, моя хорошая, мне ли не знать. Кто же, по-вашему, положил одним снежным Рождеством под вашу ёлочку того синего дельфина из магазина за углом, о которым вы так мечтали? Мама, думаете? Ну-ну. И нечего смотреть на меня с таким возмущением. Конечно я знаю, о чём вы просили на Рождество. Я знаю обо всех рождественских просьбах. И ни одной не забыл. Помните, вы тогда отправились на прогулку в парк? Вы играли в снежную башню. На вас ещё были такие славные рукавички, с белыми снежинками. Только они насквозь промокли, а руки от холода совсем покраснели. Да только вам всё было нипочём. Ваш снежок тогда попал Джону прямо в лоб, помните? Ну, не стоит смущаться. Вы были совсем маленькой, не замечали, что давно пора домой. Белоснежный день, тем временем, сменился густой синевой зимних сумерек. И всё труднее было попасть снежком в товарищей по игре. Ох и влетело же тогда вам от мамы! А всё-таки наутро заветный дельфин лежал под ёлкой. Да… Ох, чего же это я? Я ведь обещал вам рассказывать истории, а сам болтаю вовсе не о том. Свою-то историю вы, юная леди, и сами знаете. Что, уже не спорите с «юной леди»? Вот и славно. Что ж, вы, конечно, хотите услышать романтическую историю, случившуюся под Рождество? Нет? Ничего себе, барышня, да вы тот ещё фрукт. Что ж, тогда, может быть, вам интереснее послушать про интриги и заговоры? Хммм… Колонизация была назначена на конец декабря, но... Рождество строило собственные планы. Что? Вы знаете эту сказку? Ну, извините великодушно старика. Там всё было не так, говорите? Так, может, вы не эту историю знаете? В моей баталии посерьёзнее, чем у Лукаса! Экая вы злая на язык, моя ласточка. Ну, бог с ним, с Лукасом, эту историю для вашего сына приберегу, он оценит. Уверен, вы воспитаете его хорошим человеком. На днях я слышал - только тссс! - как он извинялся перед кошкой за то, что тянул её за хвост, когда был маленьким. Очень хороший мальчуган, совестливый. А там, глядишь и сестрёнка поспеет. Ой, простите, я не должен был вам этого говорить. Это вы должны были узнать от своего врача, но с другой стороны весть-то хорошая, неправда ли? Рады? Ох, как зарделись ваши щёчки. Надеюсь, девочка будет похожа на вас, такая же улыбчивая и красивая. Верная и добрая. Вы научите её петь, а она вас - плести браслетики из бисера. Она узнает от вас, что нужно быть верной своим идеалам. Что нельзя отступать перед житейскими неурядицами. Узнает, что друзей не бросают. Братьев не предают. Сердца не разбивают из прихоти. Да, моя хорошая, я знаю, что и вы разбивали сердца, но делали это не для того, чтобы покрасоваться, а лишь потому что не хотели лгать. Это другое. Ваша малышка будет такой же. Лучше? Да, вы правы, конечно, она будет лучше. Ох, опять я говорю то, чего говорить не должен! Хитрая вы барышня, все тайны из старика вытягиваете. И нечего глазоньки долу опускать, лукавый огонёк в них всё равно виден. О чём бы вам рассказать? Какую тайну открыть? Шучу. Может, об одном летнем вечере? Вам было тогда сколько? Лет пять-шесть от силы. Вы стояли на балконе в нарядном платье, подаренном бабушкой, и смотрели вниз, на реку. Невдалеке раздался грохот выстрелов. Вы испугались и закричали, помните? Хотите знать, что это было? Нет? Такая взрослая барышня, а боитесь правды? Не бойтесь, это был всего лишь салют. Если бы его можно было увидеть с балкона, вы бы не страдали кошмарами целый месяц после этого. Да… Обычный салют, моя милая, ничего больше. В то же год, но уже зимой, вы смотрели салют на главной площади страны. Снег падал огромными белоснежными хлопьями, и это было настоящим рождественским чудом.Папа посадил вас себе на плечи, помните? Вы были очаровательной малышкой, но немного капризной. А впрочем, все дети капризничают. Зато вы писали совершенно прелестные письма Санта-Клаусу! Некоторые из них я до сих пор помню наизусть. Не верите? «Дорогой Санта, пожалуйста, сделай так, чтобы миссис Кук больше никогда не готовила тыквенный пирог». Да, боюсь, её выпечка и правда была кошмарной. По правде говоря это было не только вашим желанием, но… Чудо так и не случилось. Миссис Кук продолжала печь ужасные пироги до самой смерти. Впрочем, в остальном это была замечательная женщина, согласны? Не устали? Глазки ещё не слипаются? Вы давно не трёте их кулачками, как в детстве, я знаю, поэтому теперь сложнее понять, когда пора заканчивать сказку. Ещё не пора? Ну, хорошо, хорошо. А помните Рождество в колледже? Вы тогда до десяти вечера ждали звонка от одного байкера? Как его звали? Ричард, кажется. Вы ушли на вечеринку без него, когда стрелки часов встретились на цифре одиннадцать. Телефон зазвонил через час. Теперь вы думаете, что случилось бы если бы?.. Не стоит, право же. Нет, я не расскажу вам, о том, как бы всё было. Не нужно. Порой пропустить звонок намного полезнее, чем принять. Как сложилась его судьба? Что ж, я расскажу вам эту сказку. Шёл мелкий дождь. Зима, как и всегда в этом штате, была тёплой и бесснежной. Он мчал на своём мотоцикле на вечеринку к другу, но дорога была скользкой, а тормоза не слишком исправными. Нет, милая, это не грустная сказка! Он попал в больницу, где встретил чудесную девушку. Их сказка ещё не закончена, но уже сейчас я смело могу сказать, что она счастливая. Вы рады за него? Вот за что я вас люблю, моя чудесная девочка, так это за способность радоваться чужому счастью. Замечательное качество, скажу я вам. О ком вы хотите сказку? О Мелиссе? Это та девочка, с которой вы дружили в старшей школе? Что ж. Она выросла красавицей, но замужество не принесло ей счастья, а потому в этом году она будет отмечать Рождество одна. Да, она справится. Вы расстроены? Не нужно. Её рождественское чудо ждёт её впереди. Она назовёт дочку вашим именем. Помните тот год, когда вы отмечали праздник с ней вместе? Магнитола голосом Элвиса пела о грустном Рождестве. Вы наряжали ёлку, наслаждаясь запахом пудинга, который так восхитительно готовит ваша мама. Мелисса была в зелёном чудесном платье, а вы в нежно-сиреневом. Взяв серебристый шар, она повесила его на еловую ветвь. И вы, глядя на свои отражения, поклялись всегда быть вместе... Позвоните ей как-нибудь, она будет вам рада. Ну что ж, моя милая, вот и занимается заря. Как быстро пролетела эта ночь, правда? О, ну что вы, не беспокойтесь обо мне. Я всегда всё успеваю. Для меня ведь нет понятия времени, помните? А вы засыпайте. У вас есть ещё пара часов до будильника и обещаю, сегодня вы проснётесь в чудесном настроении. Что? Нет-нет, ничего не будет падать из ваших рук от недосыпа, не ворчите. И знаете что, посидите вечером хоть немного над вашим рассказом. Думаю, у вас найдётся на него вдохновение. Ну и что, что вы не писатель? Нынче ведь Рождество, время чудес. Всё непременно получится. Обещаю. 1. Там, дома, мама готовит ужин, а потом за одним столом собирается вся семья. Вот Мелисса — с очередной книгой по эзотерике в руках, и отец с явными нотками раздражения в голосе ворчит на неё, потому что «негоже католикам читать эту языческую гадость». Вот Билл — на нем курсантская форма и погоны с первыми лычками, которыми он гордится. Вот Чарли, и его глаза светятся озорством и предвкушением очередного розыгрыша — и подарков, конечно. Вот папа — он, хоть и не так молод, но ещё крепок и силён. А мама улыбается и ее лицо так беспечно... Сейчас она управится с последними приготовлениями, и они начнут читать из Евангелия... Скалли моргает, и чарующая картинка из детства исчезает. Мелиссы с ними больше нет, как и папы, и их места за большим столом в гостиной теперь всегда пусты. И Билла с ними часто нет — его отправляют в командировку то в одну «горячую точку», то в другую. Мама давно уже не кажется такой беззаботной, а у Чарли, наверное, навсегда пропало желание так искрометно шутить. Скалли проводит Сочельник на работе. Гувер-Билдинг опустел — даже самые отчаянные трудоголики спешат к семьям. Даже Малдер успел уйти — задумавшись, она машинально попрощалась и вновь погрузилась в свои мысли. Она корпела над рапортом — казалось бы, уж на денёк его можно было отложить. Но, сосредоточившись на деталях, она отвлеклась от более глобального — и от призраков, терзавших ее. В рождественских призраках, оказывается, нет ничего мистического, что бы там писал Диккенс. Скалли закончила рапорт и решила отнести его Скиннеру — если его секретарь в порыве трудоголизма тоже ещё не ушла и не перекрыла доступ к святая святых — папке для входящих. «Впрочем, если ушла, то подсуну под дверь», — Скалли попыталась пошутить, но настроение не располагало. Ким, разумеется, на месте уже не было. Однако дверь в приемную была не заперта, а из-под двери кабинета Скиннера выглядывала узкая полоска света. «Значит, или его совсем придавило работой, или, как и я, не желает встрqqечи с рождественскими призраками». Дверь распахнулась: — Что вы здесь делаете, Скалли? — судя по интонации, шеф был удивлен. — Принесла рапорт. — Самое время. — А вы что здесь делаете в такое время? — выпалила Скалли раньше, чем смогла себя осечь. — Работаю, — ответил Скиннер с таким видом, как будто регулярно отчитывался перед ней в своих действиях. Он выглядел уставшим и будто бы изможденным даже, и Скалли пришло в голову, что не она одна борется с призраками. — Скалли, давайте сюда ваш рапорт и идите домой. Сегодня, как-никак, Сочельник, а вы, если мне не изменяет память, католичка. Сочельник... День перед самым светлым праздником в году, который рисковал превратиться в панихиду... Нет, как бы ни было это эгоистично с ее стороны, она не появится дома, пока это гложащее изнутри чувство не покинет ее... Видимо, на ее лице что-то такое отразилось, потому что Скиннер сменил гнев на милость: — Или не идите. Можете остаться здесь и подшить дела вашего отдела — они в отвратительном состоянии. Скалли хмыкнула. — А вы? — А я пронумерую листы и закончу отчёт по внутреннему контролю качества. По его интонации стало понятно, что он шутит. Неуклюже — но как умеет. — Тоже не хотите идти домой, да, Скалли? Она кивнула. — Слишком много там... рождественских призраков. — Понимаю, — Скиннер снял очки и протер глаза, а потом помассировал виски. — Тогда можем заняться оформлением ваших дел. Или сходить куда-нибудь, где есть вкусная еда и горячие напитки. Последнее предложение показалось ей довольно заманчивым. — Как вы относитесь к французской кухне, сэр? Я знаю один ресторанчик, где шеф, как и положено — француз, а лягушек не ловят на ближайшем болоте. Скиннер рассмеялся и велел ей идти за пальто. Скалли внезапно почувствовала себя гораздо лучше. Планы на вечер сложились вполне удачно: неплохая компания, вкусная еда, французское вино. И никаких призраков. Белоснежный день, тем временем, сменился густой синевой зимних сумерек. 2. Белоснежный день, тем временем, сменился густой синевой зимних сумерек. Небольшой бревенчатый домик с черепичной крышей совершенно остыл; казалось, он был пуст, но в большом кресле-качалке неподвижно сидел пожилой седоволосый мужчина. Мужчина даже не пытался зажигать свет, словно не желая отвлекаться от мыслей, которые заполнили его разум. Не собирался он и растапливать камин, чтобы дать дому прогреться к наступлению холодной канадской ночи. Его редкое неглубокое дыхание сопровождалось легким свистом и выдавало курильщика со стажем. Мужчина не спал, но его глаза, очевидно, не видели красоты зимнего закатного пейзажа за окном, где тяжелые заснеженные лапы елей сверкали и переливались, словно усыпанные мельчайшими бриллиантами. Глубокие морщины на лбу говорили о том, что погруженность в собственные раздумья заставляла его мириться с надвигающимся холодом и лишь глубже засовывать ноги в тапочки из овчины. Мужчина даже не делал попыток закутаться в плед, лежавший на его коленях. «Возможно ли, — думал он, — что я ошибся в ней? Исключено. Я был прав в отношении их обоих — всегда, во всем... Однако теперь возникла эта небольшая неприятность… Этот мальчишка, Гибсон, был чертовски прав — она думает о нем. Какие это в действительности будет иметь последствия? Человеческие привязанности… Я думал о них. Да, я планировал, но... О, эти социальные связи, этот странный рудимент — они всегда оказываются некстати; в который раз в первоначальные планы мне приходится вносить кое-какие, весьма незначительные коррективы… Да… Которые, впрочем, иногда способны изменить ход времени…» Солнце окончательно скрылось за верхушками елей, и комната погрузилась в абсолютную темноту. Мужчина протянул руку к журнальному столику, на ощупь вытащил сигарету из пачки «Морли» и, зажав сигарету во рту, чиркнул зажигалкой. Краснеющий огонек и легкое движение дыма сопровождали новый виток его мыслей. Мужчина снова потянулся к столику и щелкнул выключателем небольшой настольной лампы. На столике лежало картонное, видавшее виды и изрядно потрепанное поле для настольной игры, а в его центре — несколько небольших фотографий. Мужчина провел рукой по краю желтоватых карточек. «Кассандра… Джеффри… Тина…», — всплывали в его голове имена и события... При мысли о последнем из имен губы мужчины тронула слабая улыбка, но тут же он подавил ее в себе. Теперь он смотрел на фотографии брата и сестры — темноволосого подростка лет двенадцати и девочки с толстой длинной темной косой лет восьми. Затушив сигарету и оставив ее в пепельнице, он опустил ладонь на фотографию девочки и принялся водить ею вокруг фотографии подростка, периодически меняя направление, словно играя в наперстки. С этим движением он вошел в азарт и стал посмеиваться, то приближая фотографии друг к другу, то отщелкивая фотографию девочки резким движением указательного и большого пальцев. Внезапно со сталью во взгляде он собрал все фотографии в стопку и разочарованно отшвырнул их на край стола. Посидев в тишине и подумав немного, он достал из стопки фотографию того же подростка, повзрослевшего лет на двадцать, — его легко можно было узнать по чуть выступающей нижней губе, — и снова поместил ее в центр игрового поля. Медленно перебрал пальцами по поверхности журнального столика, а затем полез рукой во внутренний нагрудный карман теплого жилета и вытащил оттуда еще одну фотографию. Долго разглядывал ее и несколько раз пошевелил губами, словно прошептав что-то, затем аккуратно положил ее рядом с фотографией молодого мужчины. С фотографии на него смотрела улыбающаяся рыжеволосая девушка. Кажется, эта фотография была сделана одним из его людей еще в Академии ФБР в Квантико. «Девчонка», — усмехнулся мужчина, и подвинул фотографии вплотную друг к другу. Где-то в штате Мэриленд рыжеволосая женщина в машине, доверху набитой рождественскими подарками, подъехала к заброшенному дому, рядом с которым уже стоял красный седан молодого мужчины. Рождество строило собственные планы. 3. Рождество строило собственные планы. В гостиной подпирала потолок огромная пушистая ель, переливаясь разноцветьем гирлянд и поблёскивая мишурой. По всему дому разносился свежий запах хвои и имбирного печенья для Санты. На камине висели именные носки, а около нижних еловых лап высилась гора разноцветных коробок, трогать которые до утра было строго-настрого запрещено. Джеффри знал, что Саманта не вытерпит и спустится в гостиную ещё до рассвета, а он, ясное дело, никому ничего не скажет, а пойдёт вместе с ней, ведь братья не предают… «Братья не предают», — шепчет Саманта, запинывая под диван останки разбитого ею шарика. «Братья не предают», — говорит она, пряча в подвале коробку с подобранным на улице котёнком. «Братья не предают», — и новое платье летит в мусорный бак на соседней улице. Саманта ненавидит платья, в них неудобно лазить через забор в сад майора Гринберга, а у него самые вкусные сливы на всей базе. ...Осколками шарика поранится горничная, которая придёт убираться после Рождества. Котёнок будет так истошно пищать, что мама без труда обнаружит его через пару дней и отнесёт в приют. За пропавшее платье у них обоих вычтут из карманных денег, а потом ещё и посадят на неделю под домашний арест, когда скандальный майор Гринберг на всю улицу будет вопить, что построит вокруг своего дома забор под напряжением в сто тысяч миллионов вольт. Но на все вопросы мамы и крики отца Джеффри будет только сильнее вжимать голову в плечи. Потому что братья не предают. Однажды он случайно не впишется в поворот на велосипеде и въедет в новенький Бентли отца, прилично поцарапав краску на правом боку машины. И побоится признаться. А Саманта почему-то возьмёт вину на себя. И когда он проберётся ночью в её комнату и тихо-тихо спросит «Почему?» , то услышит в ответ: «Потому что братьев не предают». Она сбежит спустя полгода. Он крепко обнимет её на прощание и никому не скажет, где она спрятала свой дневник. Потому что братья не предают… …Бывший агент ФБР Джеффри Спендер прекрасно знал, какое впечатление производит на окружающих его изуродованное лицо. Спокойным шагом он прошёл по комнате, отданной под заседание военного трибунала, и сел на стул, поставленный специально для свидетелей, дающих показания на этом липовом судебном процессе. Он заметил каждый взгляд, брошенный в его сторону. От брезгливого со стороны некоторых судей, до полного сочувствия — с места подсудимого. Малдер совсем не ожидал его здесь увидеть. Что ж, для покойника Джеффри очень неплохо выглядит, ведь так? — Назовите суду своё полное имя. — Джеффри Френк Спендер. Потому что… Братьев не предают. 4. Братьев не предают... Как бы тяжело ни было здесь, среди этих богом забытых вьетнамских джунглей, среди сводящей с ума жары и москитов, которые, казалось, вот-вот сожрут заживо — «зелёные береты» были намерены встретить Рождество в кругу своих братьев — не то по несчастью, не то по оружию. Ёлок во Вьетнаме не росло, поэтому они нарядили пальму. Она представляла собой довольно нелепое зрелище, впрочем, Хэнк, который был самым религиозным из них, сказал, что наряжать пальму — это даже более правильно, чем ель, потому что Иисуса Христа, входящего в Иерусалим, приветствовали именно пальмовыми ветвями. Они сделали вылазку из расположения в город и раздобыли там две бутылки местного вьетнамского рома. Поганого, правда, но другого здесь было не достать. В качестве носка для подарков повесили на стенку чей-то обычный носок — благо, он был чистым. Глядя на всю эту предпраздничную суету, Скин ощущал себя неловко. С одной стороны, Рождество для него всегда было семейным праздником, и это натужное веселье казалось ему чуждым и нелепым, а с другой — парни отвлеклись от тревог и страхов войны, с увлечением решая, кого же они оденут Сантой. Скин курил у входа в казарму, размышляя об этом, когда к нему присоединился Хэнк: — Ты чего такой смурной? Скин пожал плечами: — Не знаю. Это напоминает мне те самые фальшивые ёлочные игрушки, которые выглядят как настоящие, но радости от них никакой. — Почему ты так считаешь? — Рождество — семейный праздник. Никак не день пьяных и грязных морпехов. — А разве мы не братья, Скин? — Братья по оружию... Как избито. Хэнк помолчал. Потом тихо ответил: — А мы и есть семья. И у многих другой семьи никогда не будет. Невдалеке раздался грохот выстрелов. 5. Невдалеке раздался грохот выстрелов. Джон моментально вскочил и только потом, просыпаясь, вспомнил, что Ливан остался в прошлом, а то, что он первоначально принял за канонаду — лишь залпы салюта, который запускают соседи. — Милый, ты в порядке? — Барбс, наряжавшая ёлку, обеспокоенно взглянула на него. — Все в порядке, — Джон, перехватив ее руку, поцеловал ладонь, а потом прижал к своей щеке. — Приснился дурной сон. Барбс коснулась губами его лба — этим способом она всегда проверяла, нет ли температуры. — Да ты весь горячий! Джон, ну как так-то? Заболел под самое Рождество! Ворча, Барбс удалилась на кухню — готовить свой знаменитый противопростудный пунш. Джон же, хоть и чувствовал недомогание, был по-настоящему счастлив. У него не было ни братьев, ни сестер, а его родители относились к праздникам, в том числе и к Рождеству, без энтузиазма. Поэтому вся эта декабрьская суета его скорее раздражала, чем радовала. Но в этом году все было иначе. Они украсили дом, а сегодня потихоньку наряжали ёлку. В шкафу были припрятаны отложенные до визита Санта-Клауса подарки малышу Люку. Дом пах хвоей, свечным воском и печеньем с корицей, а Френк Синатра пел из проигрывателя про снег, Нью-Йорк и странников в ночи. И именно сейчас, под хрипловатый голос Синатры, Люк делал свои первые робкие шаги. Глядя на сына, Джон не мог сдержать улыбку. Он подхватил малыша Люка на руки и поднес к окну. Снег падал огромными белоснежными хлопьями, и это было настоящим рождественским чудом. 6. Снег падал огромными белоснежными хлопьями, и это было настоящим рождественским чудом. Фокс наблюдал за снегопадом из-под полуприкрытых глаз. Она так ждала Рождество. Она написала письмо Санте за два месяца до Сочельника, а Фокс его незаметно выкрал и прочёл. Она просила книгу про Питера Пэна непременно в старом издании, и Фокс потратил все карманные деньги за месяц, чтобы хватило на эту книжку. Ещё она просила портативный радиоприемник для него, Фокса, а ещё округлым детским почерком в послании для Санты было написано: «Пожалуйста, сделай так, чтобы мама и папа больше не ругались». Книга про Питера Пэна лежала, завернутая в подарочную бумагу, и ей не суждено было быть распакованной. Мать и отец действительно больше не ругались — они вообще в последнее время почти не разговаривали. Между ними повисла звенящая тишина, которая была страшнее самого громкого скандала. Сэмми, его вредина-сестра, пропала чуть меньше месяца назад, и он надеялся на чудо. Фоксу не так давно исполнилось двенадцать, и он считал себя слишком взрослым, чтобы верить в Санту. Но когда ещё ждать чуда, как не в Рождество? Удары часов в притихшем дома казались оглушительными. Двенадцать. Рождество наступило. Чудо так и не случилось. 7. Чудо так и не случилось. За окном занимался рассвет, блёкло-розовый, как старая жвачка. Уже погасли фонари, и первые машины затарахтели моторами. За стенкой отчётливо зазвенел будильник соседа, пронзительный до болезненности. Малдер, всю ночь просидевший возле телефона, наконец отлучился, чтобы налить себе кофе. Глаза после бессонной ночи воспалились, и он всё тёр их кулаком, как в детстве. Так, как делала Саманта. Дом понемногу просыпался. Зацокали по коридору когтистые лапы соседского пса, где-то на пределе слышимости появился звук работающего телевизора. За стенкой кто-то чудовищно фальшиво запел рождественский гимн. Тусклое солнце силилось разогнать зимний холод, но сдалось под напором снежных туч. Через час мир заволокло белой непроглядной пеленой. Телефон так и не зазвонил. Малдер закрыл глаза, признав, наконец, что Курильщик в очередной раз обманул его, пообещав устроить встречу с сестрой. Это была очередная игра, новая доза надежды — самого сильного и страшного наркотика. Под Рождество необходимость в нём возрастала в разы, но и разочарование ощущалось гораздо сильнее. Малдер чувствовал теперь ломоту во всём теле и ноющую тоску. Он никогда не найдёт Саманту, ни с помощью Курильщика, ни с чьей бы то ни было ещё. Все обещания — ложь. Малдер закрыл глаза, проваливаясь в тяжёлый и тревожный сон. Телефон зазвонил через час 8. Телефон зазвонил через час. — Моника, дорогая, ты приедешь? — раздался взволнованный голос мамы. — Нет, прости. Не получается вырваться из-за работы. Мама, как всегда, когда волновалась или злилась, перешла на испанский. Она громко и недовольно говорила о том, что служба в полиции — не для женщин, и тем более не для таких чувствительных женщин, как Моника. — Мам, прости, это правда важно. Я за сегодня все улажу и завтра приеду. — Хорошо, — по изменившемуся тону мамы было понятно, что она сменила гнев на милость, но все равно выражала недовольство. — Но это уже второй Сочельник, который ты с нами не празднуешь! — Да, я знаю. Передай папе мои извинения. Моника повесила трубку и, накинув пальто, вышла на улицу. Новый Орлеан, хоть и наряженный к Рождеству, никогда не располагал к этому светлому празднику. Он был мрачным, сырым и туманным — и именно потому нравился Монике больше других городов. Она соврала матери — никаких дел по работе у нее сегодня не было. Но год назад, как раз в Сочельник, погиб Тони. По участку ходили слухи, что они любовники... Ах, если бы они действительно были любовниками! Тони был ей наставником, другом и... да, практически, старшим братом. Он научил ее всему, что знал сам. У него была такая потрясающая интуиция. Но вот свою гибель он предвидеть не смог... Ноги непроизвольно привели Монику к его любимому бару. Она не была здесь ровно год — с тех самых пор, как... его не стало, да. Этот бар был не похож на типичные «полицейские» заведения. Скорее, наоборот — он вобрал в себя именно местный, новоорлеанский колорит. Хозяин в оформлении заигрывал и с темой вуду. Тони — и Монике — нравилась эта таинственная мрачность. Однако сегодня, в честь Рождества, видимо, в интерьере появились венки из омелы и еловые ветви. Однако они придали скорее какой-то языческий (привет, диплом по религиоведению), чем христианский колорит. Она решила не садиться за столик — наверняка же кто-нибудь навяжется, начнет предлагать угостить, лезть в душу... Лучше уж напиться в компании бармена. Моника села за стойку. — Скотч, будьте добры. Она опустошала бокал за бокалом, но легче не становилось. Наоборот, напряжение все нарастало. — Мистер, я выйду на задний двор? — Мэм, может, вам нужна помощь? Моника покачала головой и спрыгнула с высокого барного стула. Виски, плескавшийся в ней, уже давал о себе знать. Задний двор летом превращался в веранду, сейчас же там хранилась гора разного хлама. Летом же под зонтиками там стояли столики в колониальном стиле, и именно там они с Тони предпочитали... Тони! Моника выдернула из кобуры пистолет, и, не особо целясь, выстрелила в старую и облезлую фигурку Санта-Клауса — уродливую настолько, что она не подлежала реставрации и не годилась для украшения бара. Она стреляла — раз за разом, пока внутреннее напряжение и злость не покинули её. Пули ложились идеально кучно — ровно так, как учил ее Тони. — Я любила тебя, а ты меня бросил! — крикнула Моника в пустоту. И разрыдалась. Шел мелкий дождь. Зима, как и всегда в этом штате, была теплой и бесснежной. 9. Шёл мелкий дождь. Зима, как и всегда в этом штате, была тёплой и бесснежной. Дана Скалли полной грудью вдохнула терпкий солёный воздух, перехватила зонт в левую руку и плотнее запахнула куртку на груди, всё-таки декабрьский ветер с залива не отличался особым дружелюбием даже в Калифорнии. Вчера они похоронили Эмили. Малдер сразу вернулся в Вашингтон, а Скалли решила задержаться в Сан-Диего ещё на пару дней. Сделала вид, что поддалась на уговоры матери. На самом деле она с удивительной ясностью осознала, что хочет ещё немного побыть в доме брата. Потому что детская на втором этаже больше не была пустой. Новорожденный Мэттью моментально переключил на себя внимание всех присутствующих в доме. Тара почти не выпускала сына из рук, и в её глазах Дана читала восторженное удивление, словно та не понимала: как такое чудо могло случиться именно с ней? Билл держался по-военному прямо и строго, но и в его глазах Дана видела отражение того же восторга. И любовь. Море любви. Её старший брат стал отцом. Он сможет научить своего мальчика разводить огонь в походе, стрелять из ружья, определять стороны света по мху на стволах деревьев. Поможет смастерить первого бумажного змея, чтобы потом вместе запустить его на заднем дворе. Научит бриться. Расскажет, как ухаживать за девочками… И никогда не войдёт в его комнату без стука. Никогда. Дана улыбнулась, вспомнив, как они с Чарли ворвались в комнату Билла, когда тот стоял на одном колене перед стулом, на спинку которого был намотан сиреневый шарф. Точно такой носила Мэри Прюэтт — девочка, которую Билл безответно любил с третьего класса, и теперь, будучи совсем взрослым, как-никак тринадцать лет, он, наконец, решился пригласить её на Рождественские танцы. Момент репетиции этого приглашения они с Чарли и застали. Билл тогда стал пунцовым, как стеклянные шары, которыми они украшали ёлку. Он вскочил на ноги, накричал, а потом вытолкал их за дверь. А они всего-то хотели показать ему письмо для Санты, что сочиняли весь день. Что она тогда просила? Ракушку? Да, точно — ракушку с голосом моря. Чтоб на её зов приплывали волшебные киты… Билл бы не понял. Он всегда был тем ещё занудой. А вот Чарли всегда понимал. Дождь закончился. Дана закрыла зонт, напоследок окинула взглядом порт, серебряную воду залива, дрожащую линию горизонта, и пошла обратно на базу. Этот вечер будет таким же, как два последних. Она сядет на диван и будет укачивать Мэттью, будет прижиматься губами к его голове, покрытой рыжеватым пушком и пахнущей молоком и почему-то ванилью, снова будет рассказывать, как ему повезло родиться Скалли. Ведь его папа, хоть и зануда, но самый лучший старший брат. Тара будет слушать её истории с неизменным восторгом, словно в первый раз. Мама украдкой смахнёт слезу, когда Дана вспомнит Мисси или папу, а Билл принесёт плед и укутает её ноги. Вот её семья. Вот её сила. Они и Малдер. Та материя, что когда-нибудь затянет зияющую брешь в её груди. Дана вошла в дом. — Ты вовремя, — сказал Билл, закрыв за ней дверь, — как раз к ужину. Он забрал у неё зонт, подождал, пока она разденется, а потом протянул небольшую коробку с красным бантом. — Ты так и не развернула подарок Чарли. Прости, я и сам про него забыл, только сегодня обнаружил на полке. Дана осторожно потянула за концы ленты, а потом улыбнулась и беспощадно разорвала обёртку. В коробке лежала морская раковина. Рядом — фотография Чарли, который дул в эту самую раковину: в его рыжих кудрях запутались солнечные блики, а в глазах скакали бесенята. Тот Чарли, которого Дана помнила, которого любила и по которому иногда очень скучала. На обороте была надпись: «Волшебный кит тебя непременно услышит, сестрёнка. С Рождеством! Твой Ч.» — И зачем тебе нужна эта вещь? — пожал плечами Билл. Всё-таки, он редкостный зануда. По дому поплыл потрясающий запах свежего яблочного пирога и, кажется, глинтвейна. Мама накрывала на стол, Тара показывала Мэттью шарики на ёлке… Дана снова вдохнула полной грудью. Да, она справится. 10. Да, она справится. Она переживет и этот дорожный коллапс и этот снегопад, грубо вторгшийся в ее рождественские планы. С самого утра сегодня шел снег. Казалось бы, стоило радоваться этой рождественской сказке, но вместо радости Скалли чувствовала досаду. Как это часто бывает, дорожные службы оказались абсолютно не готовы к снегопаду в конце декабря, и шоссе стояло в пробках. Возможно, Скалли бы более философски отнеслась к этому факту, будь сегодня любой другой день. Но календарь показывал двадцать четвертое декабря, и, более того, через несколько часов его уже следовало бы перевернуть. Они с Малдером планировали вылететь в Вашингтон ещё сегодня утром, но пробка по дороге в аэропорт казалась бесконечной и стояла намертво. Скалли сперва тревожилась, что они опаздывают на регистрацию, потом — что регистрация вот-вот закончится, наконец, беспокойство кольнуло ее в тот момент, когда по расчетам самолёт должен был вылететь. Сейчас же вылетал другой самолёт, уже из Вашингтона, на котором она должна была отправиться на встречу со своей семьёй. Но Скалли беспокоиться уже было не о чем — она все равно на него не успела. Водители машин, застрявших по соседству, ожесточенно жали на клаксоны, издавая протяжные гудки. Сидевший за рулём Малдер же был, казалось, совершенно безмятежен. Он даже, кажется, насвистывал какой-то рождественский гимн. — Скажи, Скалли, в каких самых необычных обстоятельствах ты встречала Рождество? Скалли пожала плечами: — Даже не знаю. Наверное, лет в двенадцать, когда папа взял нас в поход к берегу моря, мы поставили палатку и готовили рождественский ужин на газовой горелке. Папа тогда даже рыбачил, и у нас была праздничная уха и праздничный жареный морской окунь. Мысль об отце — и о семье в целом — приятно грела сердце. Вот только было очень жаль, что сегодня она не будет с близкими... — А ты, Малдер? Малдер улыбнулся, и в его глазах отразилось что-то очень тёплое: — Однажды мы с Самантой пошли на рождественскую ярмарку. Мама отпустила нас ненадолго, велела быть дома к восьми. Но Сэмми так увлеклась каруселями, что мне просто не удавалось утащить ее домой. Мне пришлось прибегнуть к подкупу — я обещал ей яблоко в карамели, если она согласится пойти домой, и она согласилась, но упросила меня покататься на самом последнем аттракционе — на чертовом колесе. Мы были на самом верху, когда колесо застряло. Там мы и встретили то Рождество, разделив пополам единственное яблоко в карамели. Я думал, что Сэмми будет бояться или плакать, но она держалась очень смело, только немного замёрзла. Когда нас, наконец, вызволили, внизу уже стояли папа и мама. Кстати, чем-то похоже на наше сегодняшнее приключение, как считаешь? — Ну... Наверное, можно и так сказать. — После того случая я пообещал себе, что в Сочельник, куда бы я ни шел и что бы я ни делал, у меня всегда будет с собой термос с кофе и пара сэндвичей, — Малдер извлёк два свёртка из портфеля. — Один с тунцом, один с индейкой. Тебе какой? — С индейкой. — Отлично. Тогда мне с тунцом. Он протянул Скалли бутерброд и налил кофе в крышку от термоса. Часовая стрелка тем временем все ближе подбиралась к цифре двенадцать. Скалли отсалютовала термосом пассажирам соседней машины. А магнитола голосом Элвиса пела о грустном Рождестве. 11 Магнитола голосом Элвиса пела о грустном Рождестве. Моника старательно крепила на стены гирлянды и игрушки, купленные на распродаже в ближайшем супермаркете. Подвал, в котором они с Джоном заканчивали последние отчёты перед рождественскими праздниками, не предусматривал масштабных рождественских приготовлений, да и втаскивать большую пушистую ёлку пришлось бы разве что через форточку под потолком. Моника посмотрела на свое отражение в шаре и улыбнулась — импровизированное зеркало превратило её в темноволосого гуманоида с большим лбом, вытянутым тонким подбородком и крохотными ножками где-то далеко внизу. Приёмные родители Моники скептически относились к рождественской суматохе, но мать всегда приносила несколько еловых веточек, чтобы поддержать в детях веру в рождественское чудо. Монике было неудобно перед духами Рождества — ей всегда казалось, что скромный еловый букет вряд ли заметят те, кому предназначены огромные пушистые сверкающие ели наподобие тех, что стояли в домах у Клэр и Сибил. Когда беда случилась с братом, родным сыном её родителей, в доме стало тихо, мрачно и тягостно. Отец, поджав губы, часами читал газету, отрешившись от происходящего. Сам Джошуа, брат Моники, часами ковылял на костылях вокруг своей кровати в комнате наверху, периодически вскрикивая от боли. Он надеялся разработать сдавленные нервы и снова начать ходить самостоятельно после автомобильной аварии, но левая нога упорно отказывалась слушаться. Моника старалась задерживаться подольше в школе или местной библиотеке, потому что дома её не ждало ничего, кроме присутствия боли. Брат, лидер школьной бейсбольной команды, умница и красавчик, на которого родители возлагали большие надежды, в одночасье стал изувеченным аварией инвалидом, о котором не принято говорить вслух, чтобы не расстраивать родителей. Но в канун Рождества мама, как и прежде, внесла в дом пахнущие хвоей колкие веточки, поставила в вазу на полке в гостиной и заговорщицки подозвала Монику. Моника, подошла, ожидая нового поручения - поменять повязку Джошуа, съездить в аптеку за мазью для Джошуа, пожарить тосты, которые любит Джошуа.. «Стать хотя бы чуть менее здоровой, чтобы не расстраивать Джошуа», — мстительно подумала она, и тут же одернула себя. Мать улыбалась ей, что случалось редко в последнее время. — Мон, — сказала она. — ты у меня такой красавицей стала, глаз не оторвать. Я тебе купила кое-что... Не дождусь Рождества, сейчас отдам. Она развернула пакеты и достала небольшой сверток, перевязанный красной лентой. Протянула его Монике все с той же сияющей улыбкой, с которой вошла в дом, ожидая ее реакции. Моника ответила на улыбку матери робким подергиванием в уголках губ и нерешительно взяла подарок. Развязав бант, она еще раз смущенно посмотрела на мать. Под упаковкой обнаружилась деревянная коробка ручной работы. Моника сняла крышку. Внутри лежал серебряный кулон, на котором была выгравирована надпись. Nuestra querida niña* — было написано на нем. У Моники перехватило в груди; на серебристый атлас упали две крупные капли. — Gracias, mamá, — прошептала она, глядя на мать. — Бог послал нам тебя, доченька, — прошептала мать, обняв Монику. — Мы справимся. — Мы справимся, — погрузившись в свои мысли, Моника видела маму перед внутренним взором, и как всегда в таких случаях, чувствовала пронзительную и светлую грусть. Взяв серебристый шар, она повесила его на еловую ветвь. *Нашей дорогой девочке (исп.) 12. Взяв серебристый шар, она повесила его на еловую ветвь. Сестры Скалли наряжали ёлку, и Мелисса подначивала Дану: — Мы только посмотрим, а потом аккуратно положим на место, как и было! Что в этом такого — никак не пойму! Мы ничего не нарушаем, никто даже не узнает! Дана нехотя села в своей кровати, чуть отодвинув одеяло с плеч, и поправила рыжие кудри, спадавшие на лицо. Как объяснить другому то, что на твой взгляд очевидно? — Может, и не узнает, Мисси. Но разве не в этом смысл Рождества? Предвосхищать чудо — и обрести его, ограничив свои желания, подготовив тело и душу к рождению Христа? — сказала она, положив руки поверх одеяла и глядя на сестру взглядом, который так раздражал Мелиссу. «Ей только проповеди читать», — мелькнула мысль в ее голове и тут же снова сменилась желанием склонить сестру к ночной авантюре. — Ты говоришь так, будто веришь во все это, — надула губы Мелисса. — Душа перерождается сотни раз, и каждый раз ей нужно заново готовиться к тому, чтобы просто получить свои рождественские подарки? Не слишком ли ты усложняешь простые вещи? — спросила она с насмешкой. — Нет. Чудо открывается лишь тому, кто верит в него и готов к его приходу, - проговорила Дана без тени улыбки. — Тот, кто видит в Рождестве только подарки, не получает ничего, кроме подарков, —добавила она с уверенностью. Мелисса откинулась на подушку и шумно выдохнула. В этот раз у нее не нашлось слов, чтобы ответить этой маленькой зануде. Но это не значит, что не стоит попытаться ещё раз. И все непременно получится... 13. Всё непременно получится. Во-первых, потому что он уже не глупый школьник, а студент факультета высоких технологий. Он уже не путает точку с запятой с просто запятой, знает, как посчитать количество скобок с лиспе, с закрытыми глазами собирает компьютер и уже написал несколько интересных программ. Во-вторых, у него доступ к хорошему компьютеру лаборатории, а не к той несчастной развалюхе-калькулятору, на которой он работал раньше. В-третьих, Сочельник — время чудес. Вообще-то были ещё в-четвёртых и даже в-пятых, но Ринго их забыл. Его мозг был занят гораздо более сложными и интересными вещами, а вернее программами. А если уж совсем точно — одной программой, над которой он бился уже несколько месяцев. И кажется он нашёл наконец решение. Пальцы забарабанили по клавишам, острым стакатто нарушая тишину в здании. Никого уже конечно не было, все разбежались по домам, готовить рождественский пунш, подкладывать подарки под ёлку, петь гимны и заниматься прочей ерундой. И не жалко же людям время на такие глупости? Он, Ринго, себе такого позволить не может. Если сегодня программа заработает как надо, то считай диплом у него в кармане! Да что там диплом, это просто прорыв. Нобелевку, конечно, не дадут, но из Майкрософта будут табунами ходить, предлагать работу. А он откажется. Нет уж, этим поганцам он не продастся! — Хрена с два! — на последнем слове Лэнгли с грохотом опустил палец на «энтер». Несколько секунд ничего не происходило, а потом всё мигнуло, вылез синий экран смерти, а после вырубилось электричество во всём здании. — Не-е-е-е-е-е-ет! — на крик юного гения примчался сторож в рождественском колпаке. Позже Лэнгли поклялся себе, что напишет программу, которая будет распознавать нецензурные выражения и запикивать их как можно громче. Сторож оказался выдяющимся лингвистом. Он матерился не меньше десяти минут и как показалось горе-программисту ни разу не повторился. От звонка декану спасло только клятвенное заверение, что Лэнгли не уйдёт, пока всё не починит. За окном давно стемнело, откуда-то издалека доносились счастливые нетрезвые вопли, снег потусторонне сиял во мраке. В свете дохлого фонарика Лэнгли, сдерживая рвотные позывы от запаха горелой проводки, пытался с помощью перочинного ножа и пары запомнившихся сторожевых выражений устранить неполадки. Через час, окончательно осознав, что домой он не успеет, Ринго позвонил сестре. — Джинни, можешь меня прикрыть перед мамой? Скажи, что я задержался в колледже по просьбе профессора Салливана. — Рич, какого дьявола? Где ты на самом деле? — В лаборатории. Тут... Ну... В общем, я обесточил всё здание. — Круто! Малыш Рич растёт, теперь он обесточивает не дом родителей, а учебное заведение. Сестра помолчала несколько секунд, потом уточнила: — Точно не успеешь? Мама готовит твой любимый пирог. — Оставьте мне кусочек, а? — Ладно уж. Сделаю. Ты мой должник. Счастливого рождества, Динь-Динь. — Спасибо. И тебе. Без двадцати полночь всё заработало. Кроме программы, которая не сохранилась. Лэнгли вооружился блокнотом и ручкой и отправился к сторожу. Ему хотелось во что бы то ни стало записать ещё несколько его выражений. Своих не хватало. Рождественского чуда не случилось. Но там, дома, мама готовит ужин, а потом за столом собирается вся семья.