Летающие свечки

Стояло тёплое летнее утро. Одно из тех самых, когда вы, бодро подрываясь с кровати, обязательно побежите к окну взглянуть на ещё совсем белёсое от только только проглянувшего солнца небо, с яркой оранжевой полоской посередине. Все люди в такое утро любят смотреть на рассветы и думать каждый о своём. В такое раннее время на улицах открываются первые магазинчики, булочные, кондитерские, и даже городской театр у центрального бульвара с красивыми клумбами и настоящим прудом, в котором плавают пушистые утята. Людей на улицах совсем нет, но машины уже начинают гудеть и брюзжать по асфальту резиновыми шинами. В «Клубе весёлых человечков» тоже наступило утро, а посему все выходили в обеденный зал завтракать, растрепанные, зевающие и вялые, от чего не спасала ни зарядка, ни горячее молоко. Незнайка даже умудрился забыть свою голубую шляпу прямо на подушке, настолько сонным и рассеянным он был. (Хотя все мы с вами понимаем, что дело здесь абсолютно не в раннем подъёме) Однако не все в это утро вышли трапезничать. В большой ремонтной мастерской Самоделкина с самых ранних часов кипела работа - местная акватория попросила маленького мастера разработать плавучую модель батискафа - автономного подводного аппарата для самых увлекательных исследований на глубинах погружения до 500 метров! Самоделкин принялся за работу в тот же день, и практически не выходил из слесарной - так сильно он хотел как можно скорее успеть соорудить агрегат к 25 июня - празднику всех моряков. Его ответственность и инициативность, однако, выходила ему боком - от больших напряжений и натуги пластинки на его руках дали маленькие еле заметные трещинки, которые также появились тонкой сеточкой под глазами. Они не были серьезными или необратимыми, парочка химико-термических мероприятий, и железный человечек заблестит, как новый, однако сам он наотрез отказывался таковые проводить, и на всякое замечание об прохудившимся внешнем виде отмахивался и отвечал незаинтересованно односложно. Карандаш же, наблюдавший за всеми этими нездоровыми метаморфозами в дорогом друге с нескрываемым волнением, очень скоро вызвался помогать мастеру со всем, что только может понадобиться. Даже невзирая на то, что на носу был, ко всему прочему, юбилейный концерт в Летнем Театре (из которого уже успели исключить номер Самоделкина). Мало-помалу художник очень скоро стал выглядеть немногим лучше - всё свободное время днём он помогал ремонтнику с деталями и чертежами, а ночью разрабатывал план своего номера и отрабатывал на бумаге все его задумки. Вот и сейчас, проспав буквально несколько чертовски малозначительных часов, они вновь принялись за работу, и уставшие разумы упрямо цеплялись за любую возможность ввязаться в пререкания и полемику. - Говорят же тебе - рисуй пожалуйста гребный винт! - Я не знаю, как выглядит гребный винт, Самоделкин, сколько раз тебе повторять! Вот, неужели это не подходит? - Ты нарисовал ромашку! Пятую по счёту! - Но ты сам сказал, что он очень похож на большую ромашку! - Похож, а не вылитая её копия! Где ты видел в батискафах цветочки? Лепестки не справятся с движением многотонных судов! - Я никогда не видел ни батискафов, ни этих твоих винтов! Я не могу рисовать то, что никогда не видел! И ты прекрасно об этом знаешь, но постоянно забываешь! (шутку про старость пошутите сами) - Я просто никак в толк не возьму, как можно справится с рисованием целого корабля с парусами, мачтами и пушками, но в упор не справляться с маленькой деталью вроде винта! Карандаш раскрыл уже предательски промокшие глаза, полные невысказанной обиды, и устало сгорбился. Самоделкин дёрганными движениями прикручивал какую-то деталь к модели, и, к сожалению, совсем не заметил изменений в своём собеседнике. - Если ты мне покажешь этот винт - я безо всяких трудностей его нарисую. - Если бы я мог - уже давно бы показал! Дом техников на ремонте, судовой музей закрыт на подготовку к празднику, а все книжные магазины и библиотеки со справочниками по подводным аппаратам не работают в такую рань. - Значит, объясни получше, и я... - Да куда уж лучше! Тебе как ни объясняй - все в без толку! Повисла тишина, и ремонтник молча продолжил монотонную скрипящую работу, пока не услышал сквозь гул запчастей едва различимый всхлип. Испуганно подняв голову, он с ужасом округлил глаза - бледный Карандаш сидел с плотно сжатыми в линию губами, теребя в руках помятый листок с незаконченным рисунком, а по серым щекам ручейками бежали слёзы и портили линии расплывающимися пятнами. Самоделкина как насквозь током прошибло. Отбросив на пол торцевой ключ, он подбежал и обхватил волшебника за плечи, слегка тряхнув, отчего слёзы брызнули прямо Карандашу на бант. - Карандашик, ну ты чего, не плачь! Подумаешь, ляпнул сгоряча, не подумав. Прости. Моргнув пару раз, Карандаш поднял мутный взгляд на мастера, покачал головой из стороны в сторону и небрежно вытер лицо лентой банта. - Нет, нет, все в порядке, я понимаю, ты не со зла. Я, кажется, просто немного устал, вот и...раскис. Пойду умоюсь, и попробуем с тобой ещё раз. Вяло улыбнувшись и тяжело поднявшись со стула, он нетвердой походкой вышел из комнаты, а Самоделкин так и остался обескураженно стоять посередине с опущенными вниз кулаками. Только сейчас, близко разглядев председателя, он заметил, каким измождённым и больным тот выглядел, каким бесцветным казался и каким тусклым было его вечно румяное и веселое лицо. Железный человечек вздохнул, перевёл невесёлый взгляд на грузную модель почти готового батискафа, что величественно возвышалась над столами, занимая почти все пространство помещения, и задумался - ну и стоила эта железка таких усилий? Да подобных батискафов он еще целое море настроит! Если бы не ограничения по времени (которые, на заметку, поставил себе единолично), он бы вообще спокойно справился САМ, не в первой конструировать глубоководные судна такого класса. Но вот как он мог за всей этой кипящей работой не заметить таких серьёзных перемен в дорогом друге? Позорище, Самоделкин, стыд и срам. Карандаш не закатил истерики, не обижался и не ругался, а значит, действовать нужно было немедленно - дело совсем плохо и никуда не годится. Нахмурившись, словно бы решаясь на крайне отчаянный поступок, мастер строго сверлил взглядом треклятый иллюминатор на агрегате, всё хорошенько обдумывая, и даже не сразу заметил вошедшего художника с влажным затёртым лицом. Встретившись с ним взглядом, он нахмурился сильнее и резко отвернулся, направляясь прямиком к платяному шкафчику в самом углу комнаты. Карандаш удивлённо похлопал ресницами, и тихо, слегка подрагивающим голосом спросил: - А? Что ты ищешь? - Походный рюкзак. Собирайся, мы отправляемся в лес. - Что...Куда? В лес?! Самоделкин, ты что, заболел? Дай я потрогаю твой лоб... - Не говори ерунды! Мы пойдём туда с очень важной целью...Я перепутал! Гребные винты не похожи на ромашки. Они похожи на...ммм...на листья каштана! Они даже заворачиваются, как нужно, и сгибаются листьями к центру словно как настоящие лопасти! Увидишь такой вживую, и мигом всё нарисуешь, как надо! Договорив, он начал резво звенеть пружинками, ловко доставая из ящиков спички, электромагнитный компас, фонарик, верёвку и другие необходимые в походе принадлежности. Немного подумав, он прихватил с собой маленькую плетеную корзинку, и сунул в руки остолбеневшему председателю. - Ну держи, держи, чего встал, как вкопанный? И вперёд одеваться, пару км от лесной зоны протоптать придётся. - Но, но...но как же время? - А что время? Винт тебе рисовать всё равно придётся, сам я его смастерить не успею, а так будет даже нагляднее. И улыбнулся. *** - А я говорил, что хорошая была бы идея с рыцарской сценкой! Все ребята любят рыцарей и сказки про доблестные времена! Вот Дюймовочка, к примерку, была бы прекрасной принцессой, ты, Гурвинёк, был бы вельможей, Чиполлино был бы менестрелем, Карандаш - вредным королём, Петрушка - трактирщиком, а ты, Незнайка, королевским шутом! А я был бы бравым рыцарем в сияющих доспехах, и спас бы принцессу из лап чудовищного дракона, а потом, а ещё...! - Какого ещё дракона? Это ты про Самоделкина, что ли... - А почему это, спрашивается, я обычный трактирщик, а ты бравый рыцарь? Я тоже хочу быть рыцарем! - Какой из тебя рыцарь? - А из тебя какой? - Самый настоящий! - Да ты даже меч поднять не сможешь! - Ой! - Знаете, а ведь лучше всех на роль рыцаря подходит Самоделкин - он ведь уже железный, ему даже доспехи не нужны! - В таком случае, боюсь, он поскачет спасать не прекрасную принцессу, а вредного короля! Раздался пронзительный гулкий смех, и все человечки за столом начали держаться за животы и натужно хохотать. Лишь одна Дюймовочка скромно молчала и красноречиво улыбалась, макая баранку в душистый крепкий чай. Однако все стихли, как только в проёме, стуча своими высокими тяжёлыми сапогами, появился хмурый мастер собственной персоной. - Значит так - без нас вести себя прилично, репетировать и не лодырничать! Петрушку оставляю за главного. Скоро вернёмся. Все смиренно покивали, на лицах тут же порасцветали улыбки и сдавленные смешки, и Самоделкин, вздохнув, взял с тарелки несколько бутербродов, аккуратно обернул их бумагой и сунул в кармашек рюкзака. За его спиной появился совсем блеклый и потрепанный Карандаш в летней шляпе, камуфляжном костюме и маленькой корзинкой в руках, и помято улыбнулся. - Ого! Хорошей вам охоты, грибники! Художник неловко посмеялся, а Самоделкин зыркнул на сказавшего, да так угрюмо, что все сидящие вытянулись по струнке и с облегчением выдохнули, как только старшие скрылись за входной дверью. Доехав до лесополосы на рейсовом автобусе, который дребезжал, как консервная банка, ещё и ко всему прочему плевался подкопчённой соляркой, друзья вышли к пыльной пустынной дороге, ведущей прямиком к проплешине в стройном ряду деревьев. Дышалось здесь так легко и свободно, что задремавший в дороге Карандаш, разлепляя ресницы, невольно поднял голову к небу и тут же сощурился от лучей солнца, ударивших в глаза. Он перевёл взгляд к горизонту, где кучерявые барашки перистых облаков размеренно плыли по синей глади редкими кучками, а ниже, в дали, шелестела и шуршала гуща леса. Художник украдкой глянул на широкую механическую спину стремительно удаляющегося мастера, и немного помедлив, последовал за ним. Не стоит скрывать, что летняя растительность была чем-то поистине особенным. Разнообразные деревья различных форм тянулись вверх величественными кронами, погружая всё вокруг себя в тенистую прохладу. Обычно колючие кустарники сейчас косматились свежими листьями, высокая трава шелковисто обвивала ступающие по ней ботинки, а птицы трезвонили рулады так ладно и звонко, что голова стыдливо забывала обо всём на свете. Карандаш вертел головой, воодушевлённо раскрывая рот и потихоньку наливаясь своей румяной краской обратно - от свежего воздуха и созерцания такой красоты хотелось самому запеть, достать мольберт и запечатлеть всё это на холсте акриловыми красками. Только вот одна беда - в рюкзаке у мастера лежал простенький блокнот да простой карандаш - никуда не годно для рисования лесных пейзажей, так что оставалось лишь ускорять шаг вдогонку за скрипящими суставами и обещать себе вернуться сюда снова. - Что, нравится? Ещё бы - твоя историческая родина. - А? Не понял? - Карандаши делаются из деревьев. Самоделкин хитро переглянулся через плечо на вытянувшееся лицо председателя, и хихикнув, замедлил шаг. Художник обиделся самую малость, но сказать ничего не успел - запнулся о булыжник и, легко потеряв равновесие на фоне многодневной усталости, навзничь рухнул в куст жимолости, жалобно пискнув. Мастер тут же ринулся несчастному на помощь, и поднял его на ноги так легко, словно тот весил от силы пару килограмм. - Ой, ох. Спасибо, дорогой мой...что-то ноги меня совсем не слушаются... Долго нам ещё до каштанов идти? На лице ремонтника от былой ехидности не осталось и следа - он с выражением крайней обеспокоенности бережно отряхивал худые бока от сухих веток и грязи. Карандаш наверняка бы смутился от такой заботы, но был сейчас слишком утомлённым. - Нет, не далеко. Мы скоро сделаем привал. Ты не ушибся? - Нет, что ты, совсем не ушибся. Ты уверен насчет привала? Мы же снова потеряем время. - Ты как заевшая пластинка - время, время... Уверен я. Давай руку. И крепко обхватив чужое запястье, Самоделкин снова зашагал по тропинке, но уже медленно, чтобы за ним поспевал его дорогой спутник. Очень скоро друзья дошли до весьма очаровательной опушки, скрытой от остальной части леса широкими шумящими осинами. Самоделкин довольно остановился и спустил рюкзак на землю, а Карандаш зачарованно ахнул. Вся лужайка была в рассыпную покрыта полевыми цветами, как в сказке - клеверы смешались с длинными стеблями Иван-чая, образуя пунцово-розовое пятно, незабудки словно бы веснушками искрились рядом с облаком ромашек, и только редкие медуницы виднелись то здесь, то там, качая своими колокольчиками в такт дуновениям ветерка. Горело желтоватым фонарём странное растение. Кудрявились папоротники, словно бы скручиваясь от лучей солнца, рассеяно просвечивающих сквозь ветвистые щели, порхали разноцветные бабочки, сталкиваясь с пухлыми недовольными шмелями, и только сейчас, рассмотрев всю эту сладко пахнущую красоту, можно было заметить, что опушка вела к обрывистому склону, открывая вид на далёкие густые горы. Самоделкин допрыгал до ствола молодого золотистого дуба, и приглашающе махнул рукой. - Отлично, здесь и передохнём! Садись. Карандаш улыбнулся, аккуратно обходя соцветия так, чтобы никого не придавить, и плюхнувшись спиной к дереву, довольно зажмурил глаза. Мастер достал бережно завёрнутый кулёк, и вплотную сел рядом, уткнувшись в плечо плечом. - Есть хочешь? - Только если немножко. Листва бушевала словно штормящее море, поймавшее сильный поток ветра. Тихо чирикнул соловей, юркнула под камень блестящая ящерка, скрылись за листьями божьи коровки. Художник, откусив всего пару кусочков, с жалостью опустил угощение - есть совершенно не хотелось. Окружающая гармония застывшего времени, симфония птичьих трелей и тёплое нагретое плечо Самоделкина клонило в сон похлеще любого успокаивающего сиропа и колыбельной. Карандаш стойко сопротивлялся - они здесь по делу, по серьёзному делу, нельзя расслабляться - негоже председателю быть таким немощным. Однако когда горячие железные руки осторожно отобрали недоеденный бутерброд и крепко обхватили, ласково укладывая к себе на жесткую грудь так, чтобы не чувствовалось неудобство от грубого металла - Карандаш лишь тихо просопел что-то, не в силах даже сопротивляться. - Поспи немного. Я тебя разбужу. Он заснул спустя всего полминуты, даже не меняя позы. Самоделкин крепче обнял спящего человечка, казавшегося сейчас маленьким и уязвимым котёнком, который только раскрыл глаза и уткнулся в мамин хвост, и погладил того по волосам. Выражение на его стальном лице до сих пор выдавало гложущее чувство вины за состояние друга, и, казалось, собственные трещины стали ещё глубже и шире. Конечно же, он прекрасно знал, что никаких каштанов в их лесах нет и не было, климат не тот, а ещё он знал, что в Клубе Карандашу никак не дадут отдохнуть суетливые ребята - уже завтра вечером состоится грандиозный концерт, и все будут требовать внимания и участия председателя в финальных приготовлениях. Да и сам Карандаш не позволил бы себе такую роскошь, слишком добросовестным и исполнительным тот был. (чья бы корова мычала, в самом деле) 25 июня уже не играло никакой роли. Никакими целями нельзя оправдывать такой чудовищный вред здоровью. Ни при каких обстоятельствах нельзя доводить любимых людей до слёз. Мастер, сжав губы, легонько прижался ими ко лбу сопящего художника. Он ещё долго смотрел на качающиеся макушки лиственниц, мягко держа на руках самое главное своё сокровище, и сам не заметил, как провалился в томную дремоту, а затем и в глубокий сон. *** - Знаешь, из всех странных вещей, что ты когда-либо делал - эта, пожалуй, самая-самая странная! Довольно уплетая уже третий бутерброд подряд, Карандаш, снова румяный, живой и абсолютно выспавшийся, поражённо хлопал глазами. После объяснений мастера о том, зачем они на самом деле пришли в этот лес, он только и мог, что удивляться и потрясённо жевать. Самоделкин же, всё такой же испещрённый сетью трещин (сон не помог ему выглядеть хоть капельку лучше) смотрел на поедающего продукты художника с нескрываемым удовольствием. - Тебе перечислить по порядку твои промашки? - Обойдусь, спасибо! Близился закат, и небо потихоньку начинало краснеть, как зардевшаяся барышня, укутывая всё под призму алых бликов. Карандаш, сыто облизнувшись и посмотрев на влюбленно таращившегося робота с ответной нежностью, внезапно заметил огромную, деловито ползущую по плечу того виноградную улитку, оставляющую жирный слизкий след. Хмыкнув, он аккуратно взял её за ракушку, отлепил и хотел было пересадил на кору дерева, как тут заметил необычное золотистое пятнышко прямо за спиной мастера. Ахнув, он выронил беднягу моллюска на землю, и подскочил на ноги. - Самоделкин, смотри какая красота! Смутившийся ремонтник повернул голову в направлении восторженного взгляда, не меняя положения тела, и действительно - там мерцал какой-то странный экзотичный цветок. - Ничего себе! Быстро собрав вещи, они зачарованно проследовали к удивительному растению и уставились на него двумя парами широко распахнутых глаз. Растение было на редкость хорошеньким, и чем-то напоминало колокольчик - на его мощном стебле с острыми как осока листьями качались поразительной красоты огненные коробочки, слегка сморщенные у основания. - Похоже на настоящие лампочки... Это же золотой ландыш! И правда он! И как он только умудрился тут вырасти? - Словно маленькие фарфоровые фонарики! Как здорово! Может, сорвём одну веточку? Покажем дома! - Не стоит портить живое растение ради этого. Карандаш присел перед чудо-цветком на колени, гипнотически не отрывая взгляда, и улыбнулся одной из самых редких своих улыбок. В глазах у него зажглись спички, волосы взъерошились и распушились, а руки покрылись мелкой дрожью. Мастер точно знал - когда такое происходит, то жди самозабвенной тирады, и сцепил руки на груди, готовясь слушать. - Знаешь. Мне всегда так хотелось своими рисунками неизменно передавать весь шквал ощущаемых мною эмоций. Чтобы люди тоже их чувствовали. Чтобы «зрителя пробирало от твоих работ».(прямая цитата Коржа) До зудящих мурашек пробирало. Чтобы все терялись в обрушенных со всех сторон ощущениях и мыслях, вызванных созерцанием искусства, тонули в них, чтобы замирал, леденел окружающий мир вокруг - и ничего больше не имело значения кроме этих болезненных переживаний! Это ли не настоящее волшебство? Да, я умею оживлять картинки, но всё это не идёт ни в какое сравнение с тем, что способно творить сердце настоящего художника! Немного помолчав, он продолжил. - И сейчас, увидев этот прекрасный цветок, мне бы так хотелось показать миру всё то, что вспыхнуло в моей собственной душе... Как жаль, что... Как жаль, что иногда это невозможно. Ведь простой рисунок не передаст живое воплощение передо мной. Да что там рисунок - если я оживлю его и вручу по букету каждому зрителю в зале - разве увидят они то, что сокрыто от глаз? Какой чувственной метафорой на нечто донельзя важное эти простые на первый взгляд огоньки являются. Это же чувства, Самоделкин! Настоящие чувства! Пламенные и жаркие, как огонь. Осознание своей влюблённости, нет, любви! Аллегория на то, какими горячими могут быть признания, как ярко они могут гореть, каким ослепительным светом мерцать, как высоко могут взлететь до самых звёзд и слиться с ними воедино... Самоделкин заворожённо слушал друга, и шестерёнки в его голове закрутились так быстро, а механическое сердце забилось так гулко, что он приложил усилия, чтобы устоять на подошве сапог. Карандаш, распылённый собственной несуразной, но эмоциональной речью, уронил голову, тряхнув выбившимся хохолком, и вздохнул. - Прости, я иногда говорю такие странные даже для себя самого слова, но... Так сложно эмоции выражать словами, когда нужных слов для этого просто не имеется в словарях! Здесь, именно здесь и приходят на помощь художники. Мастер думал о чём-то. Возможно, о том, как странно сравнивать любовь с бутонами цветов, или, может, о том, что Карандашу не стало лучше, а, наоборот поплохело и нужно срочно бежать в больницу пить микстуру, или о том, что художники - весьма странный народ. Но внезапно глаза его распахнулись так широко, что стали похожи на два больших круга, а в глазах, казалось, тоже зажглись парафиновые спички. Он подпрыгнул на своих ногах, точно кузнечик, и закричал: - Есть идея! Скорее, бежим! Сорвав резвым движением пару стеблей и сунув их в корзинку поражённому уже в который раз за сегодня Карандашу, Самоделкин схватил того за руку и понёсся в направлении пыльной дороги. - Стой... Куда! Ах, да стой же ты! Какая идея, о чём ты говоришь?! Не останавливаясь, мастер принялся объяснять. - Мы передадим все твои чувства! Не силой рисунка, так силой технологии! Держи корзинку крепче! И так они побежали быстрее, через поляну, через лес, через лесополосу, пока на бегу, запыхавшиеся, не поймали уже отходивший рейсовый автобус в другую сторону. *** Злобно шикнув на шутку Петрушки о том, что "корзинку брали для грибов, а принесли цветы", Самоделкин влетел в свою мастерскую, втащил за собой растрёпанного художника и принялся пояснять уже детальнее. - Это будет так - мы создадим летающие лампочки! Зажжём свечи, обернём вокруг них бумагу и запустим в небо! Принцип действия как у теплового аэростата с оболочкой, наполняемой теплым воздухом от пламени, но бумага, слышишь, бумага-то просвечивать будет - отсюда и выделяемый свет! Только свечи нужны будут особенные, чтобы как горючее использовать, а то сила тяжести меньше силы Архимеда будет, и ничего не полетит! Я тебе скажу, какие - нарисуешь их, и дело в шляпе! А с аэропортом я договорюсь, чтобы аварийную ситуацию не создать - всё таки, массовый полёт лампочек согласовывать нужно. Самоделкин лихо откинул в сторону детали и чертежи для батискафа, тут же доставая новую бумагу и начиная чертёжные манипуляции уже с ней, другой рукой расписывая странные и непонятные формулы. Карандаш слушал его в пол уха, не переставая удивляться происходящему. Он даже глянул не верящими глазами на модель плавательного аппарата, над которой так наседал мастер, и, кажется, всё понял. Лицо его порозовело, как закатные облака, щёки налились цветом душистого борща, и он, уже вовсю игнорируя трезвонящего какие-то термины ремонтника, перетянулся через стол и смачно поцеловал того в уголок губ, заставив ошеломлённо замолчать. Работа закипела основательная - нужно было всё успеть, проверить, смастерить, договориться, подготовить! Друзья работали всю ночь и практически весь следующий день - но совсем по-другому. Они смеялись, шутили, украдкой целовались и даже пели не поставленными хриплыми голосами - оттого и работа шла легко, складно и сплочённо. Веточки ландыша в стеклянной вазе размеренно колыхались, звенели, стукаясь друг о друга, и лоснились от блеска белой луны. И когда следующей поздней ночью в небо взмылись полчища летающих фонарей, отражаясь в радужках миллионов зачарованных глаз, смешиваясь со смехом, радостью, ликованием, изумленным волнением и даже слезами, Самоделкин незаметно подошёл к любующемуся и смущённому от получившегося зрелища художнику с уже совсем мокрыми ресницами, и взял его за руку. - Я и забыть успел, в чем заключается наша с тобой главная работа. Творить чудеса! И заставлять верить в то, что волшебство на самом деле существует. Карандаш сначала ничего не ответил. Он лишь утёр влажный нос рукавом, шмыгнув и размазав слёзы по всему лицу, крепко обнял мастера за корпус, потёршись щекой о выступающий шуруп-ухо, и тихо шепнул: - Я люблю тебя. А фонарики, поднимаясь все выше и выше, терялись среди созвездий, и уже невозможно было различить - где мигали свечи в самодельных лампочках двух маленьких влюбленных человечков, а где - огни далёких газовых массивов. ***