Не прощаясь

Когда Рому выламывает в очередном оргазме, у него уже не остаётся сил просить. Он только стонет громко и вымученно, кусает губы и тяжело дышит, хватая раскалённый воздух широко раскрытым ртом. Пересохший язык липнет к нёбу, и когда Леша это замечает, перед глазами возникает трубочка, опущенная в стакан прохладной, невыносимо вкусной воды. — Попей немного, — негромко произносит Соло, свободной рукой осторожно поглаживая ромины нежные, потемневшие от влаги волосы. — Маленькими глотками. Не торопись. Рома слушается и делает несколько осторожных глотков, ощущая такую сильную, всеобъемлющую, обжигающую до слез благодарность, что на несколько мгновений даже забывает о том, как устало его тело. Но как только Леша пропадает из виду, все замершие в янтаре ощущения накатывают с новой силой, и Рома жмётся носом в собственное плечо и сдавленно шепчет: — Хватит. Пожалуйста, я больше не могу. Кончики нежных лешиных пальцев осторожно гладят спину, мягко скользя по собравшемуся в позвоночной впадинке поту, и Рома пытается подставиться этим рукам сильнее, получить нормальное человеческое прикосновение: чтобы всей ладонью, чтобы до боли в мышцах и такого упоительного, сладкого чувства удовлетворения. Но верёвки держат крепко, а стол, к которому Рома привязан, впивается острым краем прямо в бёдра. Больно. И хочется кричать. — Можешь, — так же тихо отвечает Леша и проверяет прочность креплений: проходится руками по обвязанным грубой верёвкой запястьям, по белой коже ягодиц и над коленями, где, Рома почти уверен, кожа уже стёрта в кровь. Жжется невыносимо — так, словно к телу прикладывают раскалённые добела металлические прутья. — Хватит, — снова просит Рома. Леша, как будто не слыша, обходит стол вокруг и снова усаживается в своё кресло, лениво ворочая в руках пульты. Рома уже не различает, какой из них — от пробки в заднице, а какой — от обжимающего член со всех сторон мастурбатора. Леша все равно переключает кнопки на обоих сразу. — Я уверен, что ты можешь больше, — произносит Соло голосом, больше похожим на мёд: таким же сладким, сахарным и тягучим. — Мой мальчик. Рома уже ни в чем не уверен: ни в возможностях собственного тела, ни даже в том, что его действительно зовут Рома. Если Леша сейчас начнёт задавать вопросы, Кушнарёв точно не ответит ни на один из них, потому что в голове у него такая же пустота, как и в яйцах, а все тело ноет и будто бы зудит изнутри, умоляя о тёплом душе и блаженной мягкости постели. — Пожалуйста, — шепчет Рома, взглядом пытаясь отыскать лешины глаза. Через пелену слез весь мир вокруг кажется оранжево-чёрным, расползающимся в пространстве цветами бывшей команды. Ещё два часа назад Рома был ее частью. — Пожалуйста, давай теперь сам. Рома знает, что как только Леша трахнет его и спустит напряжение, эта бесконечная пытка закончится. Но Леша не торопится. Леша цокает языком недовольно и переключает кнопку на пульте — и пробка внутри измученного роминого тела оживает, заставляя его громко вскрикнуть и болезненно вжаться бёдрами в стол. — Нетнетнетнет, — стонет он, едва дыша. Почти рыдая. Рома мечется по столу, только сильнее натягивая верёвки и ссаживая запястья в кровь. Ещё час назад он думал: лишь бы не осталось шрамов; сейчас в голове только бьется красным желание освободиться. Рома больше не может. У него нет сил. Собственная смазка вместе со спермой капают с роминого члена прямо на пол, и краем глаза Рома замечает, как Леша облизывает губы, глядя на это, как подрагивают его пальцы, сбивая настройки на сенсорной панели второго пульта — а потом уже не видит ничего, кроме ярких пятен под плотно сжатыми веками, и не чувствует ничего, кроме вибрации, слишком сильной для чувствительного после пережитых оргазмов тела. — Ты же хочешь, — теряя остатки сил, стонет Рома. — Трахни меня. Пожалуйста, Леш, пожалуйста, пожалуйста, трахни меня, давай. Соло хмурит брови и встаёт. Рома успевает обрадоваться всего на мгновение, до тех пор, пока Леша не расстёгивает ширинку собственных джинсов прямо у Ромы перед глазами. Он выкладывает пульты на стол, и Рома видит их: так близко, совсем рядом, можно дотянуться, выключить, прекратить, но когда он дергается, чтобы сделать хоть что-то, то ощущает только боль в запястьях и прохладные лешины пальцы на подбородке. — Такой красивый, — раздаётся сверху. Рома хочет посмотреть Лёше в глаза, но не может извернуться и поднять голову настолько высоко, чтобы видеть что-то выше его груди, и вздыхает тяжело, прижимаясь щекой к медленно ласкающей кожу ладони. — Пожалуйста, — снова повторяет Кушнарёв, и горячая головка чужого члена мягко и влажно проходится по его губам. Рома с готовностью открывает рот и прикрывает глаза. Сил сосать самому уже нет, и он позволяет Лёше медленно и осторожно двигаться внутри его рта, невесомо придерживая голову за подбородок. У Ромы на языке бешеная пульсация возбуждённой плоти и лешин вкус, а в волосах — его ладонь, мягко поглаживающая вспотевшую кожу. Рома чувствует себя центром маленькой карманной вселенной, когда чужой палец обводит вокруг его мокрые, натянутые вокруг члена губы, а над головой раздаётся тихое: — Мой самый красивый мальчик. Рома уже давно не мальчик. Роме двадцать, и он взрослый, самостоятельный парень, но когда они вдвоём, вот так, наедине, Леша обращается с ним так, будто он стоит всего его времени, будто Рома — единственная лешина забота. Это приятнее, чем вибрация внутри, и ярче, чем оргазм. От ощущения чужой бесконечной любви Рома задыхается и сгорает от желания никогда и никуда не уходить. Но он должен. И этот секс — как прощальный подарок друг другу, потому что в следующий раз, когда они увидятся, они будут друг другу совершенно чужими. Рома едва шевелит расслабленным языком, стараясь сделать Лёше ещё лучше, дать ему столько, сколько ещё способно дать его тело. И мягкие движения во рту, смешиваясь с тёплым, родным лешиным запахом, заставляют Рому мелко дрожать и бессильно скрести пальцами гладкую поверхность стола. Время будто замирает — или только для них двоих и только сегодня карамельно тянется, не желая заканчиваться. У Ромы рейс в пять утра. Сейчас кажется, будто это время наступит через две вечности. Когда Леша медленно отстраняется и выключает все, что вибрировало внутри и вокруг, Рома молчит. И только стонет благодарно, когда лешин горячий член заменяет в нем кусок осточертевшего силикона. Леша двигается медленно и неторопливо, растягивая момент: обеими руками мягко поглаживает дрожащие бёдра, уставшую спину и заходящиеся мурашками бока; треплет волосы и кончиками пальцев касается губ. Рома целует подушечки, развернув голову, и взглядом умоляет Лешу прижаться ближе, накрыть его, всем весом придавить к упёртой жёсткости деревянного стола. Леша слушается, целует в шею и горячо дышит в мокрый затылок, а Рома прикрывает глаза и ловит свой последний, вымученный, сухой оргазм. И не роняет ни звука, запирая их все до единого внутри грудной клетки, готовой взорваться от напряжения. В коридоре, вымывшийся и одетый, Рома едва стоит на ногах и тяжело, сонно моргает. Первым классом до Канады лететь 12 часов, и он знает, что успеет выспаться, поэтому из последних сил держится, крепко сжимая в ладони лёшины пальцы и влажно дыша приоткрытым ртом в его пахнущие сигаретным дымом губы. Рома будет скучать по этому запаху сильнее, чем Леша может себе представить. Рома молчит, и Леша не двигается, только улыбается и спрашивает: — Поцелуй на прощание? Между их губами — пара сантиметров, но Рома отказывается их преодолевать и мягко, медленно касается мокрым ртом чужой щетинистой скулы. И улыбается, отступая на шаг. Леша, в последний раз касаясь голубых, как небо, волос, тоже улыбается, глядя Роме прямо в душу сквозь горчаще-сладкую, как жженый сахар, грусть цвета роминых глаз.