Разговор с поэтом

28 января 1837 В первые дни после дуэли Гуро предстояло много работы: нужно было сделать внушение Пушкину, разобраться с Дантесом, а заодно и с его покровителем — бароном Геккерном, потворствующим «сыну» в самодурствах. Вдобавок к этому, следовало завербовать нового человека в кавалергардском полку. Кого-нибудь поумнее и пользующегося меньшим успехом у дам, на этот раз. Яков решил начать с самого неприятного, а именно с общения с Пушкиным. Так что на следующий же день после дуэли, ближе к вечеру, он отправился на Мойку. Разговору с поэтом предшествовали полдня в библиотеке и штудирование трёх разных гримуаров, так что Гуро был не в лучшем расположении духа ещё до встречи с Александром Сергеевичем. Виновник переполоха принимал его прямо в своей спальне. Дело в том, что врач Пушкина, скромно записавший чудесное выздоровление поэта на свой счёт, на всякий случай прописал своему пациенту строгий постельный режим. Подле супруга неустанно суетилась, одолеваемая чувством вины и запоздалого раскаяния, Наталья Николаевна. Для приватной беседы её пришлось чуть ли не силой увести из комнаты. — Ну что ж, Александр Сергеевич, — начал Яков, — нам определённо нужно поговорить. Пушкин обречённо посмотрел на него. — Я знаю, что это вы ответственны за моё спасение. Знаю, что рана была смертельной. Вы пришли требовать плату? — Нет, ваш долг уже оплачен. — Как это? Чем? — Не «чем», а «кем». За вас пришёл просить Николай Васильевич, и я великодушно выполнил его просьбу — обеспечил ваше выздоровление. — Как? Николай? — голос Пушкина дрогнул, — что вы с него потребовали? — Ничего особенного. Стандартный контракт: тело и душу. Поэт выглядел как громом поражённый. Яков тем временем решил продолжить, пока его слова имели наибольшее воздействие. — Итак... В связи с вашим спасением возникает следующая проблема, а именно: вы живы и, более того, замешаны в большом скандале. С этого момента вам нужно будет более внимательно следить за своим творчеством и своей репутацией. — Да как вы смеете... — начал Пушкин. — Вам дорог Гоголь? — перебил его Гуро. — Да, — последовал незамедлительный ответ. В следующий миг Пушкин как будто пожалел о своей поспешности, словно его привязанность к Николаю Васильевичу могла быть для кого-то секретом. — Ну вот. Вам дорог Гоголь, и он находится в моей безраздельной власти. Следовательно, вам стоит внимательно выслушать мои рекомендации относительно ваших публикаций, — Яков на мгновение замолчал, занятый выуживанием из кармана небольшого листка бумаги, — вы перестанете вписывать в ваши стихи и прозу какие бы то ни было заклинания, кроме вот этого. Он протянул листок Пушкину. Поэт некоторое время вчитывался в переведённую с латыни на русский формулу и потом, зевнув, спросил: — Ну и в чём суть этого заклинания? На что Гуро с гордостью в голосе ответил: — Оно навевает скуку. С этого дня вы обязаны вставлять его во все свои новые произведения, а также в переиздания уже имеющихся, если таковые будут, — он подмигнул поэту. Пушкин смотрел на него с непередаваемым гневом во взгляде, но видимо решил молчать, дабы не навредить ситуации ещё больше. Гуро продолжил: — Кроме того, Александр Сергеевич, я настоятельно рекомендую вам быть осторожнее в будущем. С дуэлями ли, или с вашими вечными распрями с императором. Вам не стоит так рисковать. Я был бы очень рад, если бы вы дожили до глубокой старости и мирно умерли в своей постели в окружении детей и внуков. И... ах... конечно же, вашей верной супруги. — А это вам зачем? Гуро закатил глаза. — А как вы думаете? Все эти ваши светлые заклинания, так изящно зарифмованные. Высокая мораль. Благородные поступки... Вы думаете моему начальству всё это по вкусу? «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». То-то и оно! Хотите возвеличиться в веках, нести доброе и светлое грядущим поколениям? Конечно, хотите. Так вот, чем скучнее будет ваша жизнь и ваша смерть, тем, как бы это сказать, скромнее будет этот памятник. Противник был повержен. Гуро внутренне ликовал. — Вы подлец! Как вы можете? — О, я могу. Я ещё и не то могу. Не забывайте: Гоголь. И с этими словами, не дожидаясь ответа и не прощаясь, он поднялся из своего кресла, развернулся и ушёл прочь.